Лев Гумилёв - Черная легенда. Друзья и недруги Великой степи
Оба направления – государственное и «областное», – казалось бы непримиримые, имеют одну общую черту: их представители рассматривали многочисленные и разнообразные степные этносы Евразии как однородную серую массу варваров, враждебных всякой культуре и, главное, европейской цивилизации. Для Западной Европы это – давнее традиционное мнение. Туркмены-сельджуки и мамлюки Египта остановили крестоносные войска и выгнали рыцарей из «Заморской земли», или Палестины. Половцы нанесли смертельный удар Латинской империи, после чего полвека шла ее агония, и изрядно потрепали авангард католического Запада – Венгрию. Поэтому антипатия европейцев к степной Азии понятна. Но почему русские историки болеют за государства, организовавшие в XIII в. крестовый поход против Руси?
Натиск на восток, начавшись в XI в., продолжался в XIII в., и в XIV в., когда были завоеваны литовцами Киев и Чернигов, и в XVII в., когда поляки сожгли Москву; в XIX в. то же самое проделали французы и в XX в. хотели учинить немцы. А половцы только просили мира или защищались от победоносных дружин Владимира Мономаха. Но историки XIX в., при прекрасном знании летописей, делали вид, что «лес борется со степью» и это закономерно.
Наконец, в 1884 г. П. В. Голубовский убедительно доказал, что в южнорусских степях жили три разных тюркских народа, враждебные друг другу, и каждый из них имел свою историю и свою судьбу. Это были печенеги – потомки канглов, торки – ответвление гузов – и половцы, или куманы, народ древней культуры. Половецкие красавицы были матерями многих русских князей, в том числе Александра Невского.
И тем не менее П. В. Голубовский писал: Русь «на своих плечах вынесла эту борьбу (с куманами) и грудью прикрыла Европу» [32]. Он повторял тезисы Н. И. Костомарова и своего учителя В. Б. Антоновича, Вот что дает гипноз предвзятых мнений [83, стр. 23–24].
И все-таки основателем научной куманологии следует считать П. В. Голубовского. С. А. Плетнева вполне справедливо указывает, что «труды о половцах, выходившие до работы П. В. Голубовского, как правило, написаны крайне тенденциозно, иногда просто по-дилетантски и свидетельствуют только о том, что научный интерес к половцам возник еще в первой половине XIX в. [108, стр. 260]. Но этот „интерес“ характеризовал не столько предмет изучения, сколько вкусы и настроения самих историков. П. В. Голубовский не выступил против господствовавшего предвзятого мнения о служебной роли России по отношению к Западной Европе, зато его исследования дали возможность историкам XX в. открыть серию подлинно научных исследований, без ненужной и навязчивой тенденциозности.
Достоинство научной монографии определяется степенью полноты достоверного материала по данной теме и на заданном уровне исследования. Одному человеку такая задача не под силу. Поэтому вполне законна преемственность, при которой эстафета научных достижений передается от поколения к поколению. Ныне синтез археологии с историей, после многократных попыток разных исследователей, наиболее полно осуществлен С. А. Плетневой и Г. А. Федоровым-Давыдовым [107; 146].
Но пока суд да дело, спекулятивная историософия в предреволюционные годы развернулась на новой основе, заимствуя идеи, еще носившиеся в воздухе лондонских туманов, парижских бульваров и тихих улиц немецких университетских городков. Наши историки, проявив славянскую непосредственность, иной раз догоняли, а иногда опережали европейскую философскую мысль, что не всегда шло на пользу делу.
«И старым дышит новизна». Повышенное внимание к русско-половецким отношениям породило много частных концепций, более или менее остроумных и всегда противоречивых. Разбор их увел бы нас из этнологии в область историографии Но это дает повод для характеристики не славян и тюрок, а славистов и тюркологов, что не входит в задачи нашего исследования. Поэтому можно ограничиться анализом двух концепций: политологической и экономической. Первую сформулировал А. Е. Пресняков [115], тем самым предвосхитив теорию «вызова и ответа» А.Тойнби [117][14]; вторую – Н. А. Рожков [124], продолжением взглядов коего явилась теория «торгового капитала» и борьбы за торговые пути М. Н. Покровского [113]. Эта сторона воззрений М. Н. Покровского не связана органически с другими его высказываниями, хотя и те и другие были отвергнуты в ходе дальнейших исследований [35].
При объяснении крупных исторических явлений, например возникновения или исчезновения той или иной «цивилизации» (у нас ее называют «культура»), всегда возникает вопрос «почему?». А.Тойнби отвергает все природные воздействия, биологические и географические, и предлагает свою оригинальную концепцию: «Человек достигает цивилизации не в результате высшего биологического дарования (наследственность) или географического окружения (имеются в виду легкие условия для жизни), но в качестве ответа на вызов в ситуации особой трудности, которая воодушевляет его сделать беспрецедентное усилие» [171, р. 570]. Поэтому одна из глав его труда названа «Достоинства несчастья».
Что это за вызовы? Иногда плохие природные условия: болота по берегам Нила, тропический лес в Юкатане, море вокруг Эллады, а в России – снега и морозы. Да-да, а может быть, причина расцвета Англии – лондонский туман? Об этом автор молчит.
Вторая группа вызовов – нападения иноземцев, что, по мнению А.Тойнби, тоже стимулирует развитие цивилизаций, потому что нападения надо отражать. Как пример фигурирует Австрия, которая будто бы потому обогнала Баварию и Саксонию, что на нее напали в XVII в. турки. Но как известно, турки напали сначала на Болгарию, Сербию, Венгрию, Византию, на что те ответили капитуляцией. А от Вены турок отогнали гусары Яна Собесского, которых турки в тот момент «не вызывали». Пример не подтверждает концепцию, а противоречит ей.
Это длинное отступление вызвано тем, что А. Е. Пресняков независимо от А.Тойнби и даже ранее его (1907–1908 гг.) дал такое же объяснение расцвета Киевского княжества: угроза со стороны кочевников из южных степей вызвала создание в Киеве «военной княжеско-дружинной организации… Но за свое служение делу европейской культуры Киевщина заплатила ранним надрывом своих сил…» [115, стр. 143]. Еще один вариант концепции «извечной борьбы леса со степью».
В интерпретации А. Е. Преснякова непонятно многое, если не все. Киев был захвачен не печенегами, а варягами, печенеги долгое время были союзниками Игоря и Святослава, трагическая смерть которого является эпизодом, заслуживающим отдельного исследования. И потом, печенеги поддерживают Ярополка и Святополка против Владимира и Ярослава [там же, стр. 145], т.е. участвуют в усобицах, не более. Нападение на Киев в 1036 г. связано со сменой религии, а в то время это означало смену политической ориентации.
Торки просят у Всеволода I союза и места для поселения. Половцы через месяц после случайной победы на р.Альте разбиты на голову Святославом Черниговским при Снови, причем 3 тысяч русичей оказалось достаточно против 12 тысяч куманов. Война 1093–1116 гг. произошла по инициативе русских, а в XIII в. русские идут на Калку спасать половцев от монголов. С чего бы так?
Да и сам принцип?! Если одной необходимости достаточно, чтобы создать сильное государство, то почему они создаются так редко? Почему не было создано такое же государство в XIII в., когда нужда в нем была еще острее? И почему киевские князья то и дело покоряли не печенегов и половцев, а славян? Да еще как жестоко! Видимо, славянам сильная держава в Киеве не была нужна, хотя Киев был центром торговли с Европой. Из Киева и через Киев везли меха и драгоценные изделия, дорогие ткани, вина и пряности [там же, стр. 146]. А что попадало в Киев?
Тут вступает в диспут экономическая концепция Н. А. Рожкова, принимаемая А. Е. Пресняковым без критики [там же, стр. 65]. Это не осуждение, Н. А. Рожков, видимо, вполне прав, когда пишет: «Внешняя торговля того времени характеризовалась двумя отличительными и имеющими первостепенную важность чертами: во-первых, торговая деятельность была занятием исключительно одних общественных верхов – князей, их дружинников и небольшой группы состоятельных горожан; масса же населения не принимала в ней никакого участия, потому что не продавала, а отдавала даром, в виде дани, продукты охоты и пчеловодства; во-вторых, внешняя торговля не затрагивала… насущных… потребностей даже этих, руководивших ею, высших классов населения; все необходимое они получали натурой, отправляя на внешний рынок лишь избыток и выменивая там только предметы роскоши» [123, стр. 24–25].
Так, но это похоже на «торговлю» с индейцами Канады и зулусами Южной Африки. Это способ порабощения страны путем обмана и спаивания аборигенов. Это программа колонизаторов эпохи «первоначального накопления» капитализма, губительная для народов, становившихся ее жертвами. И ее разделяет Н. А. Рожков. Он, подобно всем перечисленным авторам, утверждает, что «в XI в. с падением Хазарского царства и торжеством половцев в южных и юго-восточных степях торговля с арабами слабеет и наконец совершенно прекращается, потому что половцы перерезывают и уничтожают существовавший раньше путь для этой торговли» [124, т. 1, стр. 152]. Отсюда Н. А. Рожков делает вывод, что половцы представляли наибольшую опасность для древнерусского государства [там же, т. 2, стр. 5–6].
