Тор Хейердал - Путешествие на "Кон-Тики"
Другой эпизод остался у нас в памяти в качестве контраста всей нашей жизни на плоту. У нас было два фотоаппарата, а Эрик захватил с собой запас химикалий для проявления снимков в пути, так что мы могли заново снять то, что получилось неудачно. После посещения китовой акулы Эрик не мог больше удержаться и как-то вечером развел химикалии в строгом соответствии с наставлениями и проявил две пленки. Негативы — все в крапинках и морщинах — напоминали изображения, полученные по бильдтелеграфу. Пленка была погублена. Мы запросили по радио совета, и наша радиограмма была принята одним коротковолновиком в Голливуде; он позвонил по телефону в фотолабораторию и вскоре вклинился в разговор и сообщил, что у нас слишком теплый проявитель и что нельзя пользоваться водой с температурой выше 16°Ц, иначе на негативах будут морщины.
Мы поблагодарили за совет и удостоверились, что самая низкая температура вокруг нас — это температура самого океанского течения, равнявшаяся примерно 27°. Но ведь Герман был инженер-холодильщик, и я в шутку предложил ему довести температуру воды до 16°. Он попросил разрешения пустить в ход маленькую бутылку угольной кислоты, оставшейся неизрасходованной после надувания резиновой лодки; затем он проделал какие-то фокусы в металлической кастрюле, покрытой спальным мешком и шерстяной фуфайкой. И вдруг щетинистая борода Германа покрылась изморозью, и он появился в каюте с кастрюлей, в которой лежал большой кусок белого льда.
Эрик снова принялся за проявление, и результаты оказались отличные.
Но хотя слова-призраки, разносимые по эфиру короткими волнами, были неизвестной роскошью в далекие дни Кон-Тики, все же океанские волны под нами оставались такими же, как и встарь, и они несли наш бальсовый плот упорно на запад, как это делали тогда, полторы тысячи лет назад.
После того как мы прошли половину нашего пути к островам Южного моря, погода стала несколько более неустойчивой, и время от времени налетали дождевые шквалы, а пассат изменил свое направление. Он неуклонно дул с юго-востока, пока мы не прошли значительной части экваториального течения; затем он стал все больше и больше отклоняться к востоку. 10 июня мы достигли самой северной точки под 6°19′ южной широты. Мы находились тогда так близко к экватору, что, казалось, нас пронесет мимо даже самых северных из Маркизских островов и мы окончательно затеряемся в океане, не обнаружив земли. Но затем пассат еще отклонился, стал дуть не с востока, а с северо-востока и понес нас по кривой к югу, к широтам мира островов.
Часто случалось, что направление ветра и волн оставалось неизменным в течение нескольких дней подряд; тогда мы совершенно забывали, чья была вахта, и вспоминали об этом только по ночам, когда вахтенный оставался один на палубе. Ибо при постоянном ветре рулевое весло крепко привязывалось, и «Кон-Тики» двигался под наполненным парусом без всякого нашего участия. В такие ночи вахтенный мог спокойно сидеть в дверях каюты и следить за звездами. Если созвездия меняли свое положение на небе, значит ему надо выйти и выяснить, сдвинулось ли весло, или отклонился ветер.
Нас самих изумляло, до чего легко было управлять плотом по звездам, после того как мы несколько недель подряд наблюдали их движение по небесному своду. По правде говоря, ночью больше и не на что было смотреть. Мы знали, где из ночи в ночь должны находиться различные созвездия; а когда мы приблизились к экватору, на северном горизонте так ясно виднелась Большая Медведица, что мы испугались, как бы не появилась и Полярная звезда, которую мы могли увидеть лишь в том случае, если бы пересекли экватор. Но как только установился северо-восточный пассат, Большая Медведица снова исчезла.
Древние полинезийцы были великими мореплавателями. Они ориентировались днем по солнцу, а ночью по звездам. Они обладали удивительными познаниями о небесных светилах. Они знали, что земля круглая, и в их языке имелись слова, обозначавшие такие сложные понятия, как экватор, северные и южные тропики. На Гавайских островах они выцарапывали карту океана на оболочке круглых бутылочных тыкв, а на некоторых других островах делали подробные карты из переплетенных сучьев, к которым для обозначения островов прикреплялись раковины, а ветки обозначали особо важные течения. Полинезийцы знали пять планет, которые они называли странствующими звездами и отличали от неподвижных звезд, имевших в их языке около 300 различных названий. В древней Полинезии хороший мореплаватель твердо знал, в какой части неба восходит та или иная звезда и где она должна находиться в различное время ночи и в различное время года. Они знали, какие звезды достигают зенита над тем или иным островом, и в этих случаях острова назывались по имени тех звезд, которые из ночи в ночь и из года в год кульминировали над ними.
Полинезийцы не только знали, что звездное небо представляет собой огромный сверкающий компас, вращающийся с востока на запад, но также понимали, что различные звезды над их головой всегда указывают, как далеко на север или на юг забрались мореплаватели. Когда полинезийцы исследовали и подчинили себе свое островное царство, охватывавшее всю ближайшую к Америке часть океана, они установили сообщение между некоторыми островами, и этими путями пользовались многие последующие поколения. Исторические предания рассказывают о том, как плавали вожди с Таити на Гавайские острова, которые находятся на 2 тысячи морских миль к северу и на несколько градусов к западу. Сначала рулевой по солнцу и звездам правил на север, пока звезды над его головой не говорили ему, что его лодка находится на широте Гавайских островов. Тогда он поворачивал под прямым углом и правил на запад, пока не появлялись птицы и облака, указывавшие ему путь к уже близким островам.
Откуда полинезийцы позаимствовали свои обширные астрономические познания и свой календарь, вычисленный с изумительной точностью? Конечно, не от меланезийцев или малайцев, которые жили на западе. Но тот же самый древний исчезнувший цивилизованный народ — «белые и бородатые люди», — который передал свою удивительную культуру ацтекам, майя и инкам в Америке, создал изумительно похожий календарь и обладал такими же астрономическими познаниями, о которых в Европе в те времена не могли и мечтать.
В Полинезии, как и в Перу, началом календарного года считался день, когда созвездие Плеяд впервые появляется над горизонтом, и в обеих странах это созвездие считалось покровителем земледелия.
В Перу, там, где горная страна понижается в сторону Тихого океана, до наших дней сохранились в песчаной пустыне развалины чрезвычайно древней астрономической обсерватории — памятник того же самого таинственного цивилизованного народа, который высекал каменных колоссов, воздвигал пирамиды, возделывал сладкий картофель и бутылочную тыкву и начинал год с восхода Плеяд. Кон-Тики был знаком со звездами, когда направил свой парус в Тихий океан.
2 июля ночному вахтенному не пришлось уже мирно сидеть, изучая звездное небо. После нескольких дней легкого северо-восточного пассата подул сильный ветер, и море стало бурным. Поздно вечером сияла луна и дул свежий попутный ветер. Мы измерили скорость нашего движения, подсчитав, сколько секунд потребовалось нам, чтобы обогнать щепку, брошенную в воду рядом с носом плота, и обнаружили, что мы установили рекорд. В то время как средняя скорость равнялась 12–18 «щепкам», выражаясь на принятом у нас жаргоне, на этот раз мы имели всего «6 щепок», и бурлящая струя светящейся воды бежала вслед за кормой плота.
Четыре человека храпели в бамбуковой каюте, Торстейн сидел, постукивая ключом Морзе, а я находился на вахте у руля. Перед самой полночью я заметил совершенно необычную волну, которая, опрокидываясь, надвигалась на нас прямо с кормы, закрывая весь горизонт позади, а за ней я мог тут и там различить пенящиеся гребни еще двух таких же огромных волн, следовавших по пятам за первой. Если бы мы только что не миновали это место, я был бы убежден, что вижу высокие буруны, обрушивающиеся на предательскую отмель. Как только первая волна длинной стеной подошла к нам, вздымаясь в лунном свете, я издал предупреждающий крик, резко повернул плот в наиболее выгодное положение и стал ждать дальнейших событий.
Когда первая волна нагнала нас, плот задрал корму вверх и в сторону и поднялся на гребень, который как раз в это мгновение обрушился, и все зашипело и закипело вокруг нас. Мы плыли среди хаоса бурлящей пены, между тем как сама могучая волна перекатывалась под нами. Нос взлетел вверх последним, когда волна прошла, и мы стали скользить кормою вниз в огромную впадину между волнами. Сразу же налетела, вздыбившись, следующая стена воды, и нас снова быстро подбросило вверх, а прозрачные потоки воды обрушились сзади, когда мы взлетели на гребень. Теперь плот повернуло бортом к волнам, и было совершенно невозможно быстро выправить его. Следующая волна приблизилась и поднялась из клочьев пены, подобно сверкающей стене, верхний край которой обрушился, как только она догнала нас. Когда вал накрыл плот, мне ничего не оставалось делать, как крепко ухватиться за выступавший из-под крыши каюты бамбуковый шест; так я стоял, задержав дыхание, чувствуя, как плот подбросило высоко вверх и все вокруг меня понеслось, увлекаемое шипящими пенистыми водоворотами. Через мгновение мы и «Кон-Тики» снова были над водой и спокойно скользили вниз по пологой стороне волны. А затем волны снова стали нормальными. Три огромных вала мчались впереди нас, а за кормой в свете луны мы видели цепочку кокосовых орехов, покачивавшихся на воде.
