Дмитрий Лисовенко - Их хотели лишить Родины
Уже по дороге в Совет Симченко в беседе с сопровождающим его членом Совета солдатом Смирновым поделился [171] своими настроениями, свидетельствовавшими о его отступничестве от общего дела куртинцев.
Наблюдая за тем, как солдаты лагеря свободно и непринужденно отвечали на приветствия и вопросы членов Совета, Симченко раздраженно проговорил:
— Не солдаты, а черт знает что! Ни дисциплины, ни порядка. Прав Занкевич, да и офицеры правы, что ушли.
— Что с тобой, Симченко? — спросил Смирнов. — Солдаты наши какими были, такими и остались. За несколько дней твоего отсутствия они не могли измениться к худшему. Дисциплина у нас товарищеская, но твердая, порядок есть, жалоб от населения не поступает. Что еще нужно?
— Вы все еще продолжаете верить, что наше дело не проиграно, — возразил Симченко несколько недовольным тоном. — Ведь, как меня информировали в Париже, большевики в России разбиты, их политика потерпела крах, народ не пошел за ними...
— Наше положение, когда мы не имеем прямой связи с Россией, — сказал Смирнов, — обязывает нас не относиться легковерно к разного рода слухам, не поддаваться на провокации наших противников. Относительно поражения большевиков в России скажу тебе уверенно, что это неправда. Народ в России с большевиками.
В просторном помещении Куртинского Совета за большим дубовым столом, покрытым красной материей, заняли свои места председатель Совета Глоба и секретарь Хребтов. После небольшого вступления Глоба предоставил слово Симченко.
Выступление его было упадочническим.
— В Париже меня познакомили с последними приказами Временного правительства, — начал он нерешительно. — Я считаю, что наше положение очень тяжелое. Французское командование не сочувствует нам. Наше поведение не одобряет и эмигрантский комитет. Нам дали срок три дня, чтобы обдумать положение и принять решение. Вопрос об отправке в Россию будет рассматриваться лишь тогда, когда мы подчинимся всем требованиям властей и сложим оружие. Я склонен принять эти предложения. Я обещал в Париже, что куртинцы примут условия Временного правительства.
Глоба резко оборвал капитулянтскую речь Симченко и попросил его доложить Совету, как он выполнил наказ, данный ему перед поездкой в Париж. [172]
Но Симченко продолжал говорить лишь о том, что, с кем бы он ни встречался в Париже, никто не одобрял действия солдат Куртинского лагеря. Необходимо принять условия Временного правительства, и тогда можно надеяться на возвращение в Россию. Глоба был вынужден вторично прервать его. Слово взял член Совета Домащенко.
— Меня крайне удивляет поведение Симченко, — сказал он. — Мы посылали его со своим наказом, а он вернулся с поручением Занкевича. Мы собрались сюда, чтобы заслушать, как был принят в Париже наш делегат, а нам излагают капитулянтскую программу. С кем ты говорил? Удивительная вещь: кого бы мы ни послали к Занкевичу, все обязательно возвращаются его уполномоченными. Был ли ты у французского командования? Если был, то у кого? С кем говорил? Каковы его взгляды на наш вопрос?
Симченко молчал. Он нервно и смущенно перебирал лежавшие перед ним бумаги.
— Довольно! — сказал Глоба. — Твоя поездка в Париж, — обратился он к Симченко, — имела целью выяснить наше положение, познакомить высшие власти с тем, что у нас делается. Перед отъездом ты заверял нас, что приложишь все усилия, чтобы через голову Занкевича добиться приема и в русском посольстве, и у французских высших военных властей. Но ты ничего не добился и ничего не сделал. Ты лишь заболел капитулянтскими настроениями и привез эти настроения в наш лагерь. Я не советую тебе выступать с ними перед солдатами.
Дружный и гневный отпор, данный Советом капитулянтским настроениям Симченко, произвел сильное впечатление на членов делегации от 2-й артиллерийской бригады. Каждый из них чувствовал, что его «миссия» очень похожа на миссию, которую взял на себя делегат Совета.
Затем Совет перешел к формулировке решения по приказу Занкевича, переданному через делегацию артиллерийской бригады. Решение было кратким:
«На приказ генерала Занкевича № 172, — говорилось в решении, — врученный нам сего числа артиллерийской делегацией, Куртинский Совет постановляет: сдача оружия 1-й бригадой может быть произведена после официального приказа для обеих бригад — ля-Куртин и ля-Курно, — исходящего от французских властей. Просить французское командование прислать нам командный состав для [173] поддержания внутренней жизни. Для общих переговоров и выяснения других вопросов, связанных с нашим положением, послать делегацию с артиллеристами к генералу Занкевичу и Раппу. Все предъявленные требования могут быть выполнены только после возвращения нашей делегации и по вступлении офицеров на свои посты»{46}.
Поздно ночью делегация куртинцев в составе трех уполномоченных — Баранова, Ткаченко и автора настоящего повествования — вместе с артиллеристами выехала в штаб генерала Занкевича, находившийся в это время в лагере Курно. По пути в лагерь уполномоченные Куртинского Совета должны были заехать в штаб командующего XII округом генерала Комби и выяснить его точку зрения относительно посылки французских офицеров в 1-ю бригаду. Но куртинской делегации не пришлось встретиться ни с русским военным командованием, ни с генералом Комби. В штабе командующего XII округом ей было объявлено, что русское командование выехало в лагерь ля-Куртин и до его возвращения генерал Комби никакие переговоры вести не будет. Делегации куртинцев не оставалось ничего другого, как вернуться в лагерь.
Действительно, в лагере они застали прибывших утром 28 августа посла Временного правительства во Франции Севастопуло в сопровождении генерала Занкевича, военного комиссара Раппа, начальника дивизии генерала Лохвицкого и командира 2-й артиллерийской бригады генерала Беляева.
Занкевич и прибывшие с ним лица направились прямо в Куртинский Совет. Не ответив на приветствие членов Совета, Занкевич обратился к ним со следующими словами:
— Последние приказы Временного правительства заставили меня еще раз прибыть к вам в лагерь. Моя совесть и долг службы не позволяют мне отнестись к делу формально. Искреннее желание спасти вас побуждает меня до конца исполнить свой долг и довести дело до благополучного исхода.
После этого небольшого вступления Занкевич начал читать последние распоряжения Временного правительства.
— «Телеграмма номер три тысячи шестьсот семьдесят три. Париж, поверенному в делах. Двенадцатого августа [174] тысяча девятьсот семнадцатого года. Нахожу крайне важным, чтобы вы помогли генералу Занкевичу оповестить наши войска о последствиях, которые будет иметь расформирование их в случае дальнейшего неподчинения требованиям правительства, а именно: лишение семей пайка, лишение права участия в Учредительном собрании, лишение права участия в благодетельных для народа мерах и, наконец, объявление виновных изменниками родины и революции... Может быть, такое оповещение способно еще подействовать на психологию наших войск. Прошу срочного ответа. Терещенко»{47}.
Прочитав эту телеграмму, Занкевич выразительно посмотрел на членов Совета, чтобы убедиться, какое впечатление произвели на них новые распоряжения правительства. После короткой паузы, несколько раз окинув всех проницательным взглядом, он убедился, что зачитанный им документ никакого особого впечатления на присутствующих не произвел. Все члены Совета сохраняли полное спокойствие. Тогда он стал читать вторую телеграмму, подписанную генералом Корниловым:
— «Телеграмма номер шесть тысяч тридцать один от Угенкварверха, четырнадцатого августа тысяча девятьсот семнадцатого года. Считаю необходимым принять все меры к отправке обеих бригад из Франции на Салоникский фронт, отделив предварительно те роты, на которые можно рассчитывать, что ими можно воспользоваться для усмирения неповинующихся... Если же это не удастся, объявите обе бригады расформированными, обезоружьте их при помощи французских войск, судите военно-полевым судом. Остальных отправьте на Салоникский фронт. Прошу дать указание через нашего поверенного в делах в Париже генералу Занкевичу войти в соответственные сношения с правительством Франции».
Прочитав это распоряжение и сказав вполголоса что-то Севастопуло, который в знак согласия утвердительно кивнул головой, Занкевич добавил:
— Это — последние приказания Временного правительства и последний мой к вам приезд. Я даю вам два часа на размышление. Соберите людей и объявите им это. Если через два часа я не получу от вас положительного ответа, буду считать это вашим решительным отказом и [175] сегодня же донесу Временному правительству о полной безнадежности войск лагеря ля-Куртин.
