Филипп Эрланже - Диана де Пуатье
Ла Шатеньере предназначалось пышное чествование на банкете, к которому уже шли приготовления. Множество грандов одолжили свою посуду для такого случая.
Атакуемый имел право выбрать оружие. Ко всеобщему удивлению, господин де Буази сделал заявку на орудия, которые вышли из употребления еще в XV веке, тяжелые, сковывающие движения, вышедшие из моды оружие и доспехи. Зачем хрупкому Жарнаку потребовалось настолько усложнять свое положение? Брантом высказывает на этот счет мнение, что эта тяжесть должна была еще в большей степени помешать его противнику, который в одном из прежних сражений получил ранение в руку.
Герцог д'Омаль воспротивился желанию господина де Буази. Он был одним из «полевых судей», которые занимались разрешением сложных вопросов. Члены трибунала, возглавляемого коннетаблем, совещались целый день, обсуждая кинжалы, шпаги, кольчугу и, в особенности, латные рукавицы, эти латные рукавицы времен Карла Смелого, которые должны были доставить Ла Шатеньере особые неудобства. По этому пункту, как и по большинству других, требования Жарнака были удовлетворены.
Было уже шесть часов вечера, когда до слуха раздраженной, истомленной долгим ожиданием толпы донесся вещий крик герольда: «Пропустите их, этих славных бойцов!»
Дуэль закончилась очень быстро. Пройдя несколько шагов, Жарнак, решивший, будь что будет, и даже не пытавшийся защищаться, нанес Ла Шатеньере знаменитый «удар», которому его научил Кез. Удар пришелся в ногу противника.
Колосс закачался, замешкался, получил второй удар и рухнул с рассеченным коленом.
Даже Давид и поверженный им Голиаф не вызвали у присутствующих такого изумления и возбуждения.
— Верни мне мою честь! — выкрикнул Жарнак, — и проси пощады у Бога и у короля!
Ла Шатеньере не отвечал, и тогда победитель преклонил колени перед Его Величеством:
— Сир, я умоляю Вас считать меня благородным человеком!.. Я передаю в Ваши руки Ла Шатеньере. Берите его.
Ошеломленный Генрих был не в состоянии так быстро отреагировать на произошедшее. Парализованный яростью и унижением, он не мог вымолвить ни слова.
Жарнак вернулся к раненому и потребовал, чтобы он отрекся от своих слов. Вместо ответа Ла Шатеньере, приподнявшись на одно колено, попытался нанести противнику удар, но вновь упал. Жарнак, не осмеливаясь добить его и находясь в замешательстве, снова упал на колени перед своим мертвенно бледным, безмолвным повелителем со словами:
— Сир, Сир, я прошу Вас, позвольте мне передать его Вашей милости, ведь он рос в Вашем доме… Сир, сочтите меня благородным человеком!…
Молчание короля не позволяло дать удовлетворение победителю и могло к тому же привести к смерти побежденного. И все же он упорствовал. Амадис не мог смириться с тем, что он должен признаться перед Дамой в своем постыдном поражении.
Обезумевший, растерянный Жарнак вновь подошел к Ла Шатеньере:
— Признайся перед Создателем, и останемся друзьями!
Затем он в третий раз обратился к королю, умоляя его:
— Сир, по крайней мере, во имя Господа нашего, заберите его!
Монморанси, осмотрев раненого, вмешался:
— Посмотрите, Сир, его нужно избавить от этого.
Все то же безмолвие, толпа начинала волноваться. Тут Жарнак осмелился повернуться к главному персонажу этой трагедии:
— Ах! Мадам, — крикнул он Диане, — Вы меня об этом предупреждали!
Король испугался, или, может быть, его любовница взглядом приказала ему покончить с этим. Его губы, наконец, приоткрылись:
— Вы передаете его моей милости?
— Да, Сир! Благородный ли я человек?
По правилам, Генрих должен был положить конец этой зловещей сцене, провозгласив:
— Вы благородный человек!
Но он не осмелился сделать этого.
— Вы выполнили свой долг, — произнес он, — и Ваша честь должна быть Вам возвращена!
Возгласы собравшихся перекрыли его слова. Монморанси, втайне радуясь, напомнил о традиции: победитель должен был обойти ристалище кругом почета. Но Жарнак отказался от этого слишком опасного чествования.
Весь дрожа, он взошел на помост. Король, взявший себя в руки, обнял его:
— Вы сражались, как Цезарь, и говорили, как Аристотель!
Генрих даже не взглянул на своего друга, на своего незадачливого защитника, когда его, бесчувственного, уносили.
Народ стал выражать свою радость самым диким образом; присутствовавшие при этом поединке ворвались в палатку Ла Шатеньере и, обнаружив, что там все готово для пиршества, стали громить, грабить, уносить посуду. Короля предупредили, и он воспользовался этим случаем, чтобы выплеснуть свою ярость. Он приказал гвардейцам восстановить порядок, используя любые средства, и все завершилось жестоким побоищем, оставившим на площадке множество жертв, которые не были предусмотрены для удовлетворения каприза Мадам.
Несчастный Ла Шатеньере не получил в качестве поддержки от короля даже самой маленькой весточки. Безутешный, он сорвал свои повязки, дав своей жизни утечь вместе с кровью ран.
«Удар Жарнака» не дал Диане восторжествовать победу и оставил на ее совести жизнь ни в чем не повинного грубого существа.
Любовь
Король провел несколько дней в доме Жана-Батиста Гонди, расположенном в предместье Сен-Жермен-де-Пре. Затем он отправился в Реймс, где пышный обряд коронации заставил его забыть о пережитом унижении.
Это была одна из самых блистательных церемоний за всю историю монархического правления. Генрих, вероятно, по наущению Дианы, приказал восстановить все прежнее обрамление церемониала, воспроизвести все украшения и костюмы. Он появился в уборе, на котором жемчугом было вышит знаменитый вензель, где начальная буква его имени объединялась с полумесяцем, тонко намекая на чествование его любовницы.
Так Диане была оказана доселе не виданная ею честь, которую не должно было оказывать ни одной фаворитке. Чтобы воздать ей почести, Христианнейший король не остановился даже перед тем, чтобы напомнить о своей супружеской измене в святейший момент помазания на царство!
Именно в этот памятный день — 26 июля 1547 года — Генрих стал первым королем Франции, увенчанным закрытой короной, до сих пор хранимой для германского Цезаря, так как Капетинг считал себя отныне «императором в своих землях».
Насытившись роскошью и великолепием, Генрих отправился отдохнуть в Фонтенбло, где несколько месяцев вкушал восторг любви, которой он мог подчинить всю Францию. Диана, безусловно, не позволила ему публично выказать отношения, не подходящие к ее роли, которую она так и продолжала играть. Множество людей продолжало верить в то, что верный супруг Медичи видел в этой, вскоре уже пятидесятилетней, красавице «мудрую даму, хорошего советника, полного мужества»,112 «безупречную подругу». И все бы вечно пребывали в неизвестности, теряясь в догадках, если бы не бестактность Сен-Мориса и, в особенности, посла Феррары, Альваротти, которому Гизы выдавали интимные секреты своей покровительницы.113
Вопреки мнению Марино Кавалли, Генрих очень «интересовался женщинами». Глядя на знаменитую картину Франсуа Клуэ, на бюсты Генриха, мы видим, что он был мощным, статным, широкоплечим, выглядел старше своих лет. На его лице сохранился отпечаток меланхолии, рожденной в испанских крепостях. Во взгляде — который передастся его сыну, Карлу IX, и будет уже вызывать определенную тревогу — сквозит некое стеснение, замешательство, просачивающееся, мрачно и упрямо, через тесно сжатые веки.
В 1554 году Джованни Капелло еще утверждал:
«Похоже, что он больше занят своими мыслями, чем своими нуждами… Все его развлечения скромны, или, по крайней мере, для получения недозволенных удовольствий он очень хорошо умеет прятаться».
Генрих очень хорошо умел прятаться. Все его существо преображалось рядом со ставшей для него женщиной незаменимой, и каждый раз он восхищался тем, что когда-то ее покорил.
«Странная любовь, к которой примешивалось нечто вроде боязливого уважения, сентиментальной верности»!114
Король проводил подле своей любовницы «треть дня»! «Его Величество, — написал Альваротти 1 мая 1547 года, — после обеда удаляется в свою комнату, и вместо сна уходит навестить вдову Сенешаля». И 8 июля:
«Его Величество занимается только тем, что в любое время ухаживает за вдовой Сенешаля, после обеда и вечером, после ужина, то есть они должны проводить вместе, по крайней мере, восемь часов; если она оказывается в покоях королевы, он посылает за ней; все это доходит до такой степени, что все жалуются и заключают, что это еще хуже, чем было при покойном короле».
Напрасно Монморанси исподтишка пытался усмирить любовный пыл Угрюмого красавца, настаивая на том, чтобы он делал еще больше физических упражнений для поддержания стройности.
