Олег Волков - Москва дворянских гнезд. Красота и слава великого города, пережившего лихолетья
Особняк, где я помещался в вестибюле, находчиво приспособленном прежними его владельцами под неуютное студенческое жилье, со ступенями закопченного подъезда, с двором, по-деревенски заросшим гусятником, по-московски широким и застроенным, с ветхим флигельком дворника, с пахнущей затхлым порожней конюшней, с погребком обращен был к Молчановке – длинной извилистой улице, названной по стоявшему на ней некогда двору стрелецкого полковника Михаила Молчанова, отличившегося в сражении с поляками у Арбатских ворот. Не заходил ли этот храбрый рубака в видную с моего угла церковку Николы «на курьих ножках»? Проходя мимо, я гадал, где тут грудились выбрасываемые из царских поварен, расположенных поблизости, остатки или обглоданные царскими гостями птичьи косточки, возле которых возвели церковь?.. Или представлял себе на этом месте расчищенный бор с полянкой, где на оставшихся от сваленных сосен пнях срубили часовенку, похожую на избушку на курьих ножках… Какой легенде верить? Достоверно лишь то, что здесь, у дороги из Кремля в Новинский монастырь, где жил митрополит, русские люди, грудью отстаивавшие Москву от чужеземцев, поставили три с лишним века назад церквушку и поселены тут были военные: чуть подальше переулок все еще назывался Каковинским, по стрелецкому полку полковника Каковина. Где-то жили тут и царские кречетники.
Молчановка, Кречетниковский переулок, Серебряный… Ежедневно я попадал в заключенный в них мирок, всякая черточка которого хранит отпечаток минувшего. Тут было тихо и несуетно. Не затолкают спешащие прохожие на узеньких тротуарах, выложенных кое-где плитами, с низкими покосившимися каменными тумбами по обе стороны воротных проемов, чтобы заезжавшие во двор экипажи и подводы не черкали концами осей по штукатурке, придающей деревянному дому вид каменного. Они в моих переулках на каждом шагу, эти обветшалые особнячки с отшелушившейся с тесовой обшивки краской, со щербатыми балконами, на которые давно нельзя ступить – дверь на них забита, искривилась и выпирает из пазов, набухнув от дождей, – с непременным подобием фронтона с колоннами, иногда просто обозначенными выступающей, закрашенной в общий цвет доской с заменяющим капитель реечным карнизиком наверху. Нет и крыльца перед парадной дверью, жильцы шмыгают в калитку или лишенные створок ворота, заходят в дом через прежний черный ход во дворе.
Была у меня в те поры тетка, коренная москвичка. Мне приходилось изредка провожать ее, когда она выбиралась навестить кого-нибудь из своих знакомых. Ни одного номера дома, мимо которых мы шли, переходя из одного переулка в другой, она, по старой московской привычке, не знала, а попросту говорила: «Это рядом с теми-то» или: «Напротив той-то», «В доме того-то»… Живая летопись старой арбатской Москвы, о которой мне, петербуржцу, доводилось только читать!
Мы шли, и тетушка показывала дом на углу Молчановки и Серебряного переулка, у прабабки последнего владельца которого жил в 1815 году автор «Семейной хроники»; чуть дальше – подробно передавала историю особнячка, где влюбленный Лермонтов навещал Вареньку Лопухину, и это задолго до того, как особняк сделался музеем поэта. Как ей было этого не знать, если кто-то из лопухинских потомков доживал век в одном из этих переулков, где знали друг друга по-деревенски, от одного конца улицы до другого! И в родстве до седьмого колена разбирались в этих особнячках, как нигде больше.
Домики рассказывали. В Трубниковском переулке когда-то против подъезда дома дочери знаменитого генерала Ермолова – старой девы – тротуар в день ангела хозяйки застилался красной дорожкой и съезжавшихся со всей Москвы поздравить именинницу визитеров встречал дряхлый швейцар в шинели с поблекшими позументами, а дежуривший возле околоточный цыкал на подъезжавших кудлатых «ванек» и почтительно косился на грузных кучеров карет и колясок. Я заглядывал в потускневшие стекла окон дома Хомяковых на Молчановке, в Спасо-Песковском останавливался против нарядного фасада двухэтажного особняка: его хозяйка, жена славянофила Дмитрия Николаевича Свербеева, дочь декабриста Трубецкого, принимала здесь гостей своего литературного салона и слушала стихи, посвященные ей Боратынским.
Передавала тетушка и всякие анекдоты, напоминавшие герценовские, и мне жаль теперь, что я их не записывал.
«Вот эту разукрашенную бонбоньерку, – рассказывала тетушка, указывая на богатый, затейливый особняк на Поварской, – выстроил себе чайный фабрикант Высоцкий. Он любил ходить по соседям: придет и развлекает общество забавными рассказами. Принимали его охотно и в самых чванных домах; двери распахивали его миллионы, да и был он неподражаемо остроумен. Так вот он говорил о своем сыне, тогда одном из лидеров эсеров, эмигрировавшем потом за границу: «Он будет, возможно, управлять Россией, но моей чайной фабрикой – никогда!»
У одного из подъездов огромного серого доходного дома, охраняемого геральдическим львом с лапой на щите, тетушка мне поведала, что построил его легендарный русский силач борец Иван Поддубный: клал себе всю жизнь на обе лопатки противников, дома и за границей, ни разу никому не поддавшись, и так же успешно накапливал капиталец, решив, что надо прочно обеспечиться ко времени, когда сдадут мышцы, и зажить благополучным домовладельцем…
Церковь Иоанна Предтечи, стояла в Староконюшенном переулке, построена в 1653 году
На Спасо-Песковской площадке ( «Знаешь ли ты, что это «Московский дворик» Поленова!» – не забывала поинтересоваться тетушка) частично загораживал вид на знатный особняк с центральным куполом бедный и невзрачный двухэтажный дом, поставленный у чугунной ограды.
Владелец его, скромный отставной военный, живший на ничтожную пенсию, умер, так и не соблазнившись великими тысячами, с какими набивался сосед, миллионер-коммерсант Второв, желавший приобрести его владение, чтобы убрать мозолившую ему глаза убогую постройку. Этот кряжистый сибиряк сумел вытеснить англичан с их манчестерскими ситцами с персидского и китайского рынков, заторговал своими, русскими, а вот с мелюзгой, упершимся строптивцем: «Не позволю растузившемуся богатею ломать родительский дом!» – не мог справиться…
Переулки рассказывают… Воображение воскрешает важные и пустяковые дела прошедшего, населяет их милыми и немилыми призраками, они возникают не отделенными от тянущихся над тротуарами домов и выглядывающих из-за вековых деревьев флигелей, видевших эту отшумевшую жизнь, из которой вытекала наша…
Когда-то постаревший Тургенев, вдалеке от Родины, одинокий в окружении близкой семьи, друзей и почитателей, стал писать отрывки, в которые вкладывал всю мучительную свою, безысходную тоску по ушедшему, стремясь удержать, увековечить в легших на бумагу словах память об умерших чувствах, отговоренных речах, горечь бесследного забвения всего, что составляет неповторимую человеческую жизнь, обреченную исчезновению… Строки его приумножили богатство русской литературы, их читают, смакуя язык и отточенность фраз, скульптурно облекающих каждую мысль, каждый оттенок чувства, но… нужно ли людям это ничего не меняющее и ничего им не дающее оглядывание назад? В самом деле, нужны ли теперь места, населенные воспоминаниями?
Это небольшое элегическое вступление к рассказу о прогулке по проспекту Калинина должно, как мне кажется, подготовить читателя к впечатлениям и размышлениям, отличным от тех, какие могут возникнуть у человека, не оставившего частицу своего «я» в закоулках старой Москвы, о каких тут шла речь. Справедливости ради мне необходимо добавить, что на задворках крохотных домовладений арбатских улочек скапливалось изрядно грязи, что жить в кое-как приспособленных, разгороженных ободранными перегородками прежних «покоях» и всяких зальцах со щербатыми паркетами, прогнившими, промерзающими зимой углами, подтекающим водопроводом и неутихающими сварами между жильцами, обреченными устанавливать очередь на пользование видавшей лучшие дни ванной комнатой и толкаться в полутемной кухне с полудюжиной шипящих примусов, было отнюдь не сладко. Поэзия арбатских переулков не существовала для тех, кому приходилось годами ютиться в мансардах набитых народом особнячков, некогда предназначенных для жизни одной семьи…
А теперь к делу.
Строительство проспекта Калинина вызвало, как известно, много споров и разногласий, не разрешенных, пожалуй, по сие время. У магистрали есть защитники, горячие сторонники, готовые считать авторов ее достойными премирования, но есть у нее – и немало – критиков, не менее убежденных отрицателей. Это вполне закономерно: прокладывание широкой магистрали на месте давно обжитой, застроенной части старинного города – дело в целом новое, глубоко отзывающееся на его исторической самобытности. Да и масштабы дела, как и неясность дальнейших перспектив развития новой трассы, объясняют страстность порожденных дискуссий – они идут вокруг проблем, затрагивающих будущее города.
