Рокуэлл Кент - Саламина
Скоро выяснилось, что лед тонок не только в моем воображении; Давид знал это. Остановили собак, и Давид с Мартином стали искать дорогу, пробуя лед длинными пешнями с долотообразными наконечниками, которые они, подвигаясь вперед, втыкали в лед. Такая пешня входит в комплект оборудования саней. Когда мы снова двинулись в путь, Давид пошел пешком впереди.
Поразительно, как собаки слушались его. Подаваемые команды часто произносились так тихо, что мой слух их не улавливал. Царила глубокая тишина, как будто нужны были все наши чувства, чтобы найти дорогу.
Уже ясно стали видны огни Нугатсиака, но почти одновременно мы убедились, что от цели нас отделяет пространство чистой воды шириной в несколько миль, тянущейся вправо и влево за пределы видимости. Повернули на запад, обходя по кромке воду. В конце концов нам удалось обогнуть воду. Этим мы обязаны и правильному решению наших каюров, основанному на хорошем знании местных ледовых условий, и неутомимой энергии Давида, шедшего всю дорогу впереди.
У самого Нугатсиака мы вышли на более прочный лед. Давид бросился рядом со мной в сани, собаки перешли на рысь.
- Эу! Эу!
Поездка подходила к концу. По льду к нам бежали люди, встречая первых в эту зиму приезжих - целое событие. Вдруг одна из собак покачнулась. Несколько мгновений она шаталась, потом упала. Сани наехали на нее, подмяли и потащили дальше. Мы остановились, подняли собаку, поставили на ноги. Она зашаталась, как пьяная, и опять упала.
- Давай ее на сани, садись на нее, держи, поехали дальше!
Сопровождаемые толпой, мы с треском перевалили через ледяную преграду и выехали на берег. Теперь вверх, по крутому береговому склону, по голым, обдуваемым ветром уступам прямо к дому Павиа. Остановка. Дюжина рук распрягла собак, отвязала груз.
- Входите! - кричал Павиа, пират с серьгой в ухе.
А собака? Она здорова или поправится к утру. Просто опьянела, объелась краденым свежим акульим мясом; это мясо для них отрава.
Дом Павиа, как всегда, запущен. Грязно везде, но грязнее всего на кухне. Она отвратительно грязна. Как кухня может не быть отвратительно грязной, если размеры ее восемь футов на восемь и она забита и днем и ночью грязными приживалами, бездельниками, бродягами, слугами, родственниками и друзьями? Здесь были клуб и ночлежка нугатсиакских бедняков.
Из кухни видна спальня, так как дверь, ведущая в нее, открыта. Дверь держали открытой, чтобы вонючий теплый воздух из кухни шел в спальню, а семейные запахи могли выходить из спальни. Эта комната тоже переполнена. На всю семью у них одна большая двуспальная кровать. Одни дети лежали в постели, другие сидели на ней, третьи восседали вокруг на горшках. Ане, веселая пышная жена Павиа, сидела среди них и кормила своей гольштинской грудью сироту-младенца, которого они из жалости приютили.
- Идем! - сказал Павиа.
Я последовал за ним через другую дверь в комнату, которую, несомненно, называли столовой-гостиной, так как ею редко пользовались. Это была хорошая большая комната, обогреваемая отдельной печью и обставленная дорогим шведским гарнитуром под красное дерево, какие заказывают по почте. Путь из кухни в гостиную - как бы символ жизненного пути хозяина: от того, чем был Павиа, к тому, чем он станет. Но Павиа и Ане были неисправимо чистопородной, старомодной, добродушной гренландской парой, отличавшейся в своем возвышении над остальными тем, что не обращали на него внимания. Возвышение только предоставляло Павиа возможность больше помогать другим. Приходи, кто хочет, приходите все - вот его образ жизни. Заходите, садитесь, ешьте, пейте, веселитесь; да, пейте - пить он любил. И так как всегда можно рассчитывать, что пиво у Павиа есть, то никогда нельзя надеяться лечь спать раньше, чем не разопьешь его с Павиа.
Народ на кухне - ну, эти еще будут там сидеть. Они лягут спать на полу; девушка вытрет перед сном пол, он в этом нуждается. В гостиной Саламина разостлала наши спальные мешки.
- Спокойной ночи, Павиа!
Слава богу, спокойной ночи!
XXXIV. В УМАНАК (ПЕРВЫЙ ДЕНЬ)
Около полуночи в сочельник для моей истерзанной мыслями души пришла, как я уже говорил, радиограмма. С той поры мой мозг постоянно сверлила одна мысль: ответить на нее, доставить телеграмму в Годхавн.
Одно из основных преимуществ Игдлорсуита перед большинством других поселений округа состоит в том, что лед вокруг него крепок. В начале зимы, иногда несколько раньше, иногда позже, пролив неизменно замерзал, и море превращалось в большую дорогу к Нугатсиаку и фьордам материка. Охотников мало беспокоило или даже совсем не интересовало, что будет делаться на обширном пространстве Уманакского фьорда и будет ли в Уманаке лед или нет. За последние годы замерзание фьорда стало скорее исключением, чем правилом, и зимнюю почту отправляли иногда попеременно на лодках и на санях кружным длинным путем через Сатут, Увкусигсат, Кангердлуарсук и Кангердлугсуак. Но кого это беспокоило? Почтальонам платят с мили.
В первые дни января, о которых мы рассказываем, кружной путь мало годился для путешествия из-за того, что фьорды не замерзли. В этом мы убедились собственными глазами в новогодний день. Сообщения охотников в последующие дни не обнадеживали нас: лед образовывался медленно. Я поднимался на вершину горы для наблюдений, но это не ускоряло дела: когда смотришь кастрюлю, она никогда не закипит и не замерзнет.
Давид был моим оракулом.
- Завтра, - наконец сказал он, - мы трогаемся в путь.
Было прекрасное раннее утро, безлунное, но светившееся звездами, девственной белизной земли и замерзшего моря. Дымка снежной пыли, низко висевшая над землей, скорее чувствовалась, чем была видна. Сани уложены, собаки пойманы и запряжены. Готово? Пошел! Стремительным броском с горы вниз, через ровный участок, через прибрежную полосу с треском и толчками через нагромождения прибрежного льда - выехали! Сани плавно скользят по равнине. Из темноты перед нами возникает человеческая фигура: старый Томас осматривает свои удочки на акул.
- Инувдлуарна, Томас, желаем счастья!
- Ивдлудло! И вам того же!
Темнота проглатывает его, мы одни. Высоко вверху, позади нас, к югу, северное сияние машет рдеющим занавесом над снежными вершинами нашего острова.
По воде до Уманака пятьдесят миль. Кружной путь, по которому мы ехали, втрое длиннее. Мы рассчитывали проехать его за три дня с двумя ночевками в пути. Более детально зимнюю дорогу не планируют. Из Игдлорсуита выехали в восемь.
Теперь в оправдание за подробное описание арктического путешествия, которому будут посвящены эти страницы, я должен сказать следующее: если эта книга хоть чем-нибудь напоминает настоящую жизнь, то прежде всего тем, что главное в ней не достигнутая цель, а случившееся попутно. Гренландская жизнь прекрасна тем, что здесь совсем не думают о жизни ради достижения какой-нибудь цели. Все идет само собой. Приятно не нести с собой флага, не тащить глупого плаката со странным лозунгом, чувствовать, как хорошо остановиться по дороге в никуда и оглянуться назад. Завесы северного сияния над снежными вершинами Игдлорсуина так же трогают меня, как и звезды над туманом, окупающим наш путь. Последуйте за мной, ибо мы с вами в путешествии по Арктике, и разделите со мной, если это возможно, удовольствия и тревоги, восторги и усталость - все, что мы испытываем в пути миля за милей.
Нас двое, Давид и я. У нас семь собак. В Гренландии обычно двое мужчин не ездят на одних санях. Но у Давида нет собак, а я не мог и не хотел путешествовать один. Два человека при хорошей дороге - это для семи собак не груз. Мы не везли с собой ничего тяжелого, немного одежды, оборудование для привалов, фотоаппарат, киноаппарат, провизия, корм для собак.
На пути до Кангердлугсуака не было других препятствий, кроме редких нагромождений торосов или отдельных больших обломков ледникового льда, которые мы могли легко обогнуть. Собаки взяли такой аллюр, что я, решив бежать позади саней, скоро был вынужден поддерживать темп, моментально меня измотавший. Насквозь мокрый от пота, я, задыхаясь, бросился наконец на сани рядом с Давидом. "Ты схватишь смертельную простуду", - сказали бы мы всякому, кто сел бы такой мокрый и разгоряченный, как я. Почему-то там, на севере, не простужаешься. Просто делается холодно. Я замерз и скоро опять был на ногах, собираясь бежать. Снова разогрелся и взмок. Жарко, холодно, жарко, холодно. Хорошо бежать так, если только хочется. Мне же следовало бы помнить, что в этот день нам предстоит проехать сорок пять - пятьдесят миль до ночлега и что жизнь в течение трех месяцев на маленьком острове как в клетке, - плохая подготовка к марафонскому бегу. Черт с ней, с осторожностью! Мыслимо ли было сидеть с таким пылом внутри? С такой телеграммой, какую я вез прижатой к груди? "Лопум, дубку, дубев, дубме, дубог", - говорилось в ней. Пылающие, магические слова. Написанные кодом? Конечно. Пусть так и остаются.
