Эрнест Лависс - Том 2. Время Наполеона. Часть вторая. 1800-1815
Эпоха Александра I. Французская культура. Эпоха Александра I является одновременно и апогеем борьбы против Франции и апогеем распространения французской культуры в России. Если в этот период высший класс России был так враждебно настроен против новой Франции, то это потому, что он был слишком предан Франции старого режима. В французских эмигрантах, в их идеях, в их чаяниях русское дворянство стремилось вновь обрести Францию. Никогда еще в русских дворянских семьях не было такого количества французских наставников-гувернеров, начиная от настоящих родовитых дворян-эмигрантов, а также самозванных маркизов и дворян, которые, чтобы прокормиться, становились преподавателями языков, до барабанщиков наполеоновской армии, оставшихся в плену в России и поступавших в учителя французского языка, танцев и хороших манер. Переписка, в которой Ростопчин и Воронцов изливают желчь против французов, ведется на французском языке. Генерал Кутайсов, смертельно раненный под Бородиным, свои последние слова произносит по-французски. На триумфальной арке, воздвигнутой в Царском Селе в честь побед Александра над Францией, красуется французская надпись: «Моим товарищам по оружию». Француз герцог де Ришелье становится наместником императора на юге России и вместе с другими французами — графом де Ланжероном, маркизом де Траверсе, графом де Мезон, инженером Базеном — воюет на юге, покоряет татарские племена, колонизирует степи, защищает страну против эпидемии чумы, основывает Одессу, развивает ее торговлю с Марселем, заканчивает постройку портов и крепостей в Херсоне, Кинбурне, Севастополе, создает школы и театры, ставит аббата Николя во главе своего лицея в Одессе.
Русская литература, науки, искусство. Описываемая эпоха является вместе с тем и эпохой пробуждения русской литературы. В ней существует два направления, проявляющиеся в двух литературных кружках: Беседе и Арзамасе. В первом из них, тяготеющем к классицизму, читает свои басни Крылов, а Дерясавин— свои оды. Второй, придерживающийся романтических идей, объединяет Жуковского, Дашкова, Уварова, Пушкина, Блудова.
На всей литературе этого времени лежит сильный отпечаток увлечения национальными мотивами, т. е. в тот момент — антифранцузскими. Кропотов в Надгробном слове моей собаке Балаба поздравляет этого верного слугу с тем, что тот никогда не читал Вольтера. Крылов в своих комедиях Урок дочкам и Модная лавка высмеивает, так же как и Ростопчин в своих памфлетах, галломанию. Озеров, автор трагедий классического направления, с 1807 года ставит на сцене Димитрия Донского; под татарами, иго которых сокрушил Димитрий, он подразумевает французов. Крюковский в своей трагедии Пожарский (герой освободитель 1612 года) имеет в виду 1812 год. Жуковский пишет оды, классические по воинственному пафосу, высоким слогом пишет Песнь барда над гробом славян-победителей (1806) и Певец во стане русских воинов (1812). Карамзин, блестящий, добросовестный автор Истории государства Российского, в своей записке О древней и новой России дал настоящий антифранцузский манифест. Периодическая пресса воодушевлена тем же настроением: Сергей Глинка в Русском вестнике, Греч в Сыне отечества проповедуют священную войну против Наполеона. В этой священной войне русские литераторы так же, как и немецкие, мужественно идут в бой: Жуковский сражался под Бородином, Батюшков был ранен при Гейльсберге, Петин — убит под Лейпцигом, князья Вяземский и Шаховской служат в казаках, Глинка и Карамзин — в ополчении.
К этой эпохе относятся и первые выступления Пушкина, лучшего русского поэта, получившего всемирное признание; он был современником и самым знаменитым соперником польского поэта Адама Мицкевича.
Не следует также забывать, что при Александре I было совершено первое русское путешествие вокруг света, носившее также и научный характер: в 1803 году корабли «Надежда» и «Нева», под командой капитанов Крузенштерна и Лисян-ского, имея на борту некоторых немецких ученых, посетили Америку и Японию. В 1816 году капитан Коцебу, который уже обследовал Южный Ледовитый океан, обследовал Северный Ледовитый океан, отыскивая знаменитый северо-восточный проход. Русские моряки детально изучили берега Сибири и доказали, что Азия не соединена с Америкой.
В области искусств русские продолжают быть учениками французов и итальянцев. В Петербурге Тома де Томон строит здание Биржи; Росси — новый Михайловский дворец; Монферран принимается за постройку величественного, роскошного Исаакиевского собора. В то же время русский архитектор Воронихин строит Казанский собор, торжественно освященный в сентябре 1811 года и украшенный исключительно работами русских художников и скульпторов.
ГЛАВА VII. ЮГО-ВОСТОЧНАЯ ЕВРОПА. ТУРЦИЯ И ХРИСТИАНСКИЕ НАРОДЫ 1792—1815
I. Турецкая империя
Характер и первые шаги султана Селима III (1789–1807). 7 апреля 1789 года, в момент величайших опасностей, угрожавших Турции, молодой султан Селим III, сын Мустафы III, вступил на престол после своего дяди Аб-дул-Гамида. Ему было в это время двадцать восемь лет. Одно из первых деяний Селима III, обличавшее в нем настоящего правоверного, заключалось в приказе о поголовном ополчении всех мусульман; другое, являвшееся политическим актом, состояло в заключении союзного договора со Швецией. Селим III круто расправился с некоторыми из своих приближенных: на его глазах было обезглавлено несколько чиновников, виновных в казнокрадстве. Ночью султан ходил по улицам столицы, изыскивая случаи узнать правду и восстанавливая попранную справедливость. Селим III придерживался суровых нравов; придворным, выражавшим ему сожаление по поводу того, что его лицо сохранило следы оспы, он говорил: «Что значит лицо для солдата, которому надо проводить свою жизнь на войне?» Прусский посланник Дитц отзывался о нем следующим образом: «Монарх этот по своим способностям и по деловитости несомненно стоит выше своего народа, и, кажется, ему суждено стать его преобразователем». Французский посланник Шуазель-Гуффье предвидел в нем нового Петра Великого. Селим III всегда обнаруживал интерес и симпатии к Франции: с 1786 года, еще будучи наследным принцем, он завязал сношения с версальским двором и отправил одного из своих любимцев, Исхак-бея, изучать французскую административную систему. Но он был смелее в замыслах, чем в их выполнении. За смелыми порывами следовали приступы уныния. Быть может, ему, как и всем этим правителям, воспитанным в затишье гарема, не хватало личного мужества.
Селиму приходилось выдерживать натиск двух огромных христианских империй; одно время враги со всех сторон вторгались в его государство, причем австрийцы хозяйничали в Сербии, а русские — в Румынии и Болгарии; однако Селим III не падал духом. Раздоры в христианской Европе были ему наруку. Его сопротивление помогло революционной Франции собраться с силами, а угроза французской революции в свою очередь ускорила мир на Востоке. Еще один раз, и почти без всякого со своей стороны стремления, Франция и Турция оказали друг другу поддержку.
Турция во время египетской экспедиции. В дальнейшем, когда война свирепствовала на суше и на море, Турции трудно было сохранить нейтралитет, хотя это как нельзя более соответствовало ее интересам, принимая во внимание ее истощение. Нейтральная политика больше соответствовала и личным наклонностям султана. Турция могла пренебрегать союзом с Францией, когда моря, отделявшие ее от Франции, одно время совершенно было перешли в руки Англии, когда французские гавани и арсеналы в Тулоне были совершенно разорены. Победоносная Франция сделалась ближайшей соседкой Турции: Кампо-Формийский договор отдавал в руки французов крепости венецианской Албании и Ионические острова. Вместо давней соперницы, Венеции, оказавшейся в зависимости от Австрии, на границе западных областей Порты утвердилась власть республики, стремительной в своих завоеваниях и в пропаганде, а во главе войск этой республики стоял самый деятельный гений нового времени. Почти непосредственно после этих событий, из всех старинных венецианских твердынь Албании, превратившихся теперь во французские владения, — из Парги, Бутринто, Ларты, Возницы, Превезы, с Ионических островов — на подданных Турции повеяло духом волнения и возмущения. Турецкая империя со всех сторон была опутана сетью шпионажа, она чувствовала, что за ней следят, взвешивают ее судьбу и заранее как бы делят на части. Бонапарт писал Директории (16 августа 1797 г.): «Ионические острова представляют для нас большую ценность, чем вся Италия. Я полагаю, что, если бы нам пришлось выбирать, лучше было бы отдать императору Италию и сохранить за собой эти острова». Талейран отвечал ему: «Для нас нет задачи важнее прочного утверждения в Албании, Греции, Македонии и т. д.»
