Владимир Рудаков - Монголо–татары глазами древнерусских книжников середины XIII‑XV вв.
Борьба с «погаными» разворачивалась, согласно представлениям автора «Сказания», как процесс соединения двух разновеликих, но однонаправленных сил: с одной стороны, «небесных сил», противостоящих антихристианским замыслам Мамая и поэтому защищающих Русь от «безбожных», и, с другой стороны, русских войск во главе с Дмитрием Ивановичем, борющихся за торжество «православной веры христианской» над «погаными агарянами» и за «Русскую землю», олицетворяющую собой само православие.
Татары в «Сказании» в основном представлены образом самого Мамая. Характеристики, относящиеся собственно к татарам, не выходят за рамки оценок их как подопечных темника. Лишь изредка автор «Сказания» пытается обнаружить, так сказать, индивидуальные черты, присущие ордынцам. Предводитель «поганых» Мамай (а вместе с ним, судя по всему, и все татары) в восприятии автора предстает в нескольких ипостасях: во-первых, он — «безбожный», борющийся против православной веры; во-вторых, он — «супостат», олицетворяющий силу, так или иначе имеющую отношение к дьяволу; в-третьих, он — «беззаконный», нарушающий установленные порядки, «царь», борьба с которым не только возможна, но и необходима, богоугодна. Доказательством праведности борьбы с ордынцами, возглавляемыми Мамаем, является заступничество «небесных сил», с помощью которых Господь осуществляет поддержку православному воинству в борьбе с враждебной христианству силой. Таким образом, в «Сказании о Мамаевом побоище» на первый план выходит тема вероисповедной борьбы христианства против «поганых». Именно развитие этой темы и предопределило характер восприятия монголо-татар автором повествования.
***Восприятие монголо-татар в памятниках «куликовского цикла» было во многом предопределено неординарностью описываемого события — битвы, в которой «поганым» было нанесено столь сокрушительное поражение. Текстуальная близость памятников, а также сходство содержащихся в них оценок произошедшего повлияли на появление во всех произведениях цикла ряда общих для восприятия ордынцев черт. Для авторов всех без исключения памятников «куликовского цикла» очевидна антиправославная направленность действий татарского воинства. Отсюда проистекало осознание книжниками борьбы с «погаными» в качестве богоугодного дела. Самыми яркими подтверждениями богоугодности сопротивления «нечестивым» являются сентенции авторов произведений, посвященные будущей судьбе защитников православия. Всем им — и погибшим от рук «иноплеменных», и сохранившим «живот свой» — уготовлено посмертное воздаяние — «венци нетленные». Здесь во многом проявляется новизна восприятия борьбы с «погаными». Если в предшествующий период «мотив смерти за веру звучал в русской литературе в соответствии с общехристианскими представлениями о мученичестве — смерть отдельных людей, не оказывающих сопротивления, от рук иноверцев за приверженность христианству», то в памятниках «куликовского цикла» «массы людей идут за веру в бой с оружием в руках. Павшие в бою с татарами приравниваются к святым мученикам» (курсив наш. — В. Р.)[581].
Общей особенностью рассматриваемых памятников является практически полный отказ от традиционного для предшествующего периода восприятия нашествия как кары Господней «за грехи». С одной стороны, на место Божьего «попущения» как главной причины прихода «нечестивых» приходит объяснение нашествия как личной (корыстной и горделивой по своей сути) инициативы предводителя «поганых». Именно корысть и гордыня являются, в восприятии книжников, главными чертами Мамая. С другой стороны, главенствующая в произведениях «куликовского цикла» тема «заступничества Божия» православным христианам вытесняет идею о неискупленной греховности русских. Помощь «небесных сил», в восприятии авторов цикла, выступает в качестве силы, решившей исход битвы в пользу «православных христиан». Не случайно эпизоды, посвященные, с одной стороны, обращениям русских князей за помощью к Богу и, с другой, описаниям сцен «заступничества Божия», занимают ключевые места в памятниках, служат кульминациями повествований.
В памятниках «куликовского цикла» характеристики татар как этноса по-прежнему достаточно трафаретны и малоинформативны. «Поганые» как бы находятся в тени своего предводителя Мамая. Именно он воплощает в себе черты «безбожных», именно он (во многом — в личном качестве) противопоставлен Дмитрию Ивановичу, являясь его антиподом и главным противником. Мамаю как главе «поганых» приписывают огромное число негативных, в том числе и дьявольских, черт. Тем самым противостояние «поганства» и «христианства» переводится как бы в новую плоскость, углубляется: «поганые» выступают не просто в качестве «врагов веры» вообще, но и как самые отъявленные противники христианства и человеческого рода в целом как силы дьявола.
Немаловажной чертой татар в большинстве рассматриваемых памятников является «беззаконность» и их самих, и их предводителя Мамая. Если для татар в целом «беззаконность» рассматривается как составная часть их характеристики в качестве «поганых», то «беззаконность» Мамая проявляется сразу в нескольких ипостасях. Во-первых, подчеркивается неправомерность его действий в отношении Руси и ее князей. Во-вторых, подвергается сомнению легитимность темника, претендующего («мнящего себя») на несвойственную ему роль верховного сюзерена русских земель. И, в-третьих, в «Сказании о Мамаевом побоище» оспаривается феномен власти ордынского «царя», статус которого низводится путем констатации «беззаконности» власти самого Мамая. Таким образом, в этом позднем отклике на события Куликовской битвы намечаются контуры сформулированной Вассианом Рыло концепции «беззаконности ордынского царя», власть которого сомнительна и борьба с которым вполне легитимна.
ОЧЕРК ШЕСТОЙ
«Безбожные супостаты» в «Послании на Угру» ростовского архиепископа Вассиана Рыло
События, связанные с походом на Москву хана Большой Орды Ахмата в 1480 году, получили широкий резонанс в русском общественном сознании конца XV — начала XVI века. На это, с одной стороны, повлиял тот факт, что «поход на московского князя, возглавляемый самим правителем Орды» являлся, в глазах русского общества той поры, событием крайне редким и потому уже требовавшим адекватного осмысления[582].
С другой стороны, во второй половине XV века в жизни страны, а самое главное в сознании русских людей происходят серьезные изменения, связанные с начавшимся переосмыслением роли Руси как центра не только русских земель, но и всего православного мира[583]. Это, в свою очередь, не могло не повлиять и на переоценку русскими книжниками своих позиций по отношению к Орде, ханы которой долгое время выступали в качестве сюзеренов русских князей, и на восприятие монголо-татар, с которыми на протяжении многих десятилетий были связаны исторические судьбы Руси.
Наконец, самое главное — реальная возможность победы московского князя над правителем Орды в изменившихся условиях должна была знаменовать новый этап русской истории, и современники, судя по всему, это вполне отчетливо понимали. Все перечисленные обстоятельства и предопределили тот общественный интерес, с которым книжники сначала наблюдали, а потом и описывали произошедшие на Угре события. Таким образом, цикл произведений, посвященных «Угорщине», прежде всего Послание Вассиана Рыло, подводят итог размышлениям древнерусских писателей о монголо-татарах и феномене их власти на Руси.
Как справедливо отмечал И. М. Кудрявцев, «русская публицистическая литература XV века не может быть оценена по достоинству без «Послания владычня на Угру к великому князю»»[584]. Произведение, в котором ростовский архиепископ Вассиан Рыло излагает свои взгляды на важнейшую для русского общества того времени проблему отношений с Ордой, вобрало в себя не только представления этого виднейшего деятеля православной церкви, но и идеи, над формулировкой и осмыслением которых трудилось не одно поколение писателей средневековой Руси. Именно в этом памятнике были окончательно сформулированы воззрения русских на власть ордынских «царей», на отношения Руси и Орды и многие другие проблемы, связанные с русско-татарскими контактами конца XV века. При этом, как отметил И. М. Кудрявцев, каждое выдвинутое книжником положение выступало не просто «как замысел автора, а как логическое осмысление текстов Священного Писания и писания Отцов Церкви», что придавало особый вес и исключительную доказательность предлагаемым Вассианом доводам. При этом архиепископ ориентировался в первую очередь на хорошо известные великому князю и доступные широкой читательской аудитории образы и сюжеты Священной истории[585]. Таким образом, излагая собственную точку зрения, Вассиан, судя по всему, опирался на широкое общественное мнение[586]; к нему, а не только к великому князю, он и апеллировал.
