Лилия Кузнецова - Петербургские ювелиры XIX века. Дней Александровых прекрасное начало
Английские художники, портретируя атамана Донского казачьего войска, не забывали написать на его шапке драгоценное жалованное перо, ставшее своеобразным атрибутом Матвея Ивановича Платова[234]. Московский же мастер Андрей Григорьев исполнил несколько почти одинаковых серебряных, покрытых позолотой блюд. На каждом искусно вычеканены под оком Провидения увенчанный графской короной вензель и герб организатора ополчения донских казаков, окруженные всевозможным оружием, жалованными орденами, а на почетном месте красуется императорская награда. По борту одного из блюд в отдельных рамках читаются выведенные чернью не шибко грамотные надписи: «ТЕБЕ ПОТЧЕНЫЙ ГРАФЪ ОТЕЦЪ УСЕРДИЕ НАШИХЪ» «СЕРДЕЦЪ ТЫ НАМЪ ДОСТАВИЛЪ СЛАВУ И ПОЧЕТЪ», к тому же поясняющие причину дара: «ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗЪ ФРАНЦУСКАГО ПОХОДА», а заодно указывающие, что сия вещь поднесена «1814 ГОДА ОТЪ ОБЩЕСТВА МИХАЙЛОВСКОЙ СТАНИЦЫ». Другое же, тоже серебряное, блюдо через два года вручило герою Отечественной войны 1812 года благодарное Общество новочеркасских торговцев[235].
Немного истории… Тайные языки прелестниц
В галантный «осьмнадцатый» век дамы любили пользоваться бессловесными, но красноречиво изъясняющимися языками мушек и вееров. Теперь кокетливые мушки отошли с пудреными париками в прошлое. Зато неизменные позиции остались у вееров, правда, на какое-то время уменьшившихся в размерах, но это отнюдь не мешало щеголихам вести безмолвный разговор с поклонниками. Хитрые красавицы, чтобы их амурные шашни не так-то легко было раскрыть ревнивым мужьям, непрерывно совершенствовали тайный язык влюбленных.
В 1820-е годы появился язык перчаток. Особенно любезна сердцу была выроненная разом пара перчаток, свидетельствовавшая: «Я вас люблю», а якобы «нечаянно» оброненная перчатка говорила влюбленному желанное «да». Зато ничего не было страшнее кавалеру, чем видеть свою пассию теребящей перчатки рукой, ибо сие означало жестокое «нет»[236].
Никуда не ушел и язык цветов. Он не только, в зависимости от моды, слегка корректировался[237], но и совершенствовался, поскольку барышни и дамы еще в Век Просвещения увлеклись ботаникой. Да так серьезно, что в Германии в 1805 году во время пребывания там Александра I берлинские дамы ради доказательства уважения к русскому императору – защитнику и избавителю их родины от притязаний Наполеона – носили «букеты под названием александровских», собранные из цветов, составляющих по начальным буквам своих немецких названий имя «Alexander». Без большого букета на груди или хотя бы маленького в волосах ни одна порядочная женщина не смела нигде появиться: ни в общество, ни в театр, ни на гулянье. А вскоре и русские дворяне узнали, что для создания нужного эффекта следует объединить воедино нежный анемон (Anemone), горделивую лилию (Lilie), веточку дуба с желудями (Eicheln), амарант (Xeranthenum), стебелек акации (Accazie), пышный цветок гвоздики (Nelke), скромные «веселые глазки» (Dreifaltigkeitsblume), вьющийся плющ (Epheu) и, наконец, красавицу-розу (Rose)[238].
В это время тексты любительских литературных опусов зачастую таили более или менее скрытые акрограммы. Граф Григорий Иванович Чернышёв (1762–1831), обер-шенк высочайшего Двора, считался современниками одним из самых любезных людей в свете, славился умом и приветливостью. Бонвиван и душа общества, граф поражал окружающих своим красноречием и образованностью, обожал театр, но, следуя отчему примеру, был таким большим мотом и любителем роскоши, что имения его в течение восьми лет находились в опеке у заботливого Гаврилы Романовича Державина. Правда, лишь немногие знали, что расточительный богач был канцлером верховного органа, руководившего сетью масонских лож. Подкосила счастливую жизнь Григория Ивановича судьба сына Захара и зятя Никиты Михайловича Муравьёва. После восстания декабристов Захара разжаловали в рядовые, а милая Александра, верная супружескому долгу, самоотверженно уехала в Сибирь вслед за обожаемым мужем, сосланным на каторжные работы. Сиятельный граф окончательно удалился в губернский Орёл, где, впав в мистицизм, скончался от горести и скорби по близким. Но в счастливые годы вельможа любил пописывать на французском языке, на коем изъяснялись аристократы, и из-под его пера выходили не только громоздкие драмы, но и прелестные весёлые стихи.
Светские петиметры, любившие волочиться за изящными «Психеями», особенно ценили пользующийся в своё время огромной популярностью галантный, полный галльского остроумия акростишок «Модное объяснение в любви», сочинённый знатоком женских сердец. Ни одна прелестница не могла устоять перед чарами пронзительных строф графа Григория Ивановича Чернышёва. Она млела от страстных слов, зажигающих огонь в крови, голова кружилась от жарких клятв, и вскоре очаровательница готова была покориться сладостному чувству и раскрыть свои нежные объятия любезнику, вкрадчиво произносившему:
Жить для тебя одной! Вот обет, который я даю.
Верь сей сладостной клятве, внушенной мне моим сердцем.
Нет счастья без тебя! Всё теряет свою прелесть!..
Один взгляд твоих очей – вот истинное блаженство!
Среди горестей одно только твоё единственное слово,
Слово восхитительное, правда, когда оно произносится от сердца,
Решит отныне мою блуждающую судьбу!
Это слово — «люблю тебя». Да, пусть, вместо всякого ответа,
Твои уста и взоры мне признаются в этом!..
Я думаю, что заслужил его моею безмерной нежностью…
Ужель ты не согласишься разделить со мной этот пламень?
Скажи же, повтори за мной: тебя, одного тебя, я люблю!
Но если бы красавица могла сии любовные вирши сама увидеть и прочитать в оригинале, да ещё выделяя первые слова каждой строки! Очаровательницу ожидало бы страшное разочарование, в очередной раз убеждающее в коварстве мужчин:
Ne vivre que pour toi! С est le voeu que je fais.
Crois à ce doux serment; mon coeur seul me l’inspire.
Pas de bonheur sans toi! Tout devient sans attraits!
Un regard de tes yeux, voilà le vrai délire!..
Seul, au sein du malheur, un seul mot de ta part,
Mot charmant, il est vrai, quand le coeur le prononce,
De mon sort désormais va fixer le hasard!
Ce mot est un «je taime» que, pour toute réponse,
Que ta bouche et tes yeux maccordent cet aveu!..
Je crois le mériter par ma tendresse extreme,
Te refuseras – tu de partager ce feu?..
Dis! Répète avec moi: cest toi, toi seul, que jaime!
Ведь в страстном признании в любви читалась составленная жестоким сердцем фраза: “Ne crois pas un seul mot de ce que je te dis” – «Не верь ни единому слову из того, что́ я тебе говорю»[239].
Потому-то появление акрограммы из названий цветов было не случайно. Тем более, что уже давно существовал подобный язык, но только использовались в нем французские имена разнообразных представителей царства минералов.
Минералогия, особенно в первой половине XIX века, считалась модным занятием аристократов. Коллекционирование редкостных камней продолжало считаться страстью, достойной благородных людей. Как и в екатерининские времена очень ценились знатоками минералы диковинные. Модны за прихотливость природного рисунка различные агаты, особенно «моховые» и «дендритные», внутри которых как будто пушились кустики мха или капризно простирались веточки карликовых деревьев. Особенно любим был горный хрусталь с естественными включениями кристалликов других минералов: актинолит и эпидот казались травой, вмерзшей в лед, но оставшейся вечнозеленой, либо «рисовали» фантастические пейзажи с заснеженными замками, а рутил и турмалин представали то «стрелами Амура», то тоненькими «волосами Венеры», свитыми в прихотливые локоны, про которые древние римляне рассказывали, что эти пряди потеряла богиня любви и красоты при купании.
Однако в XIX веке верили, что дарить прозрачные фиолетовые аметисты со «стрелами Амура», особенно ограненные сердечком, мог только супруг и то – своей законной половине, ибо влюбленный, подарив такой камень замужней даме, рисковал потерять ее любовь. Да и вообще в это время аметист шутливо называли «камнем старых холостяков» и запрещали презентовать украшения с ним молодым дамам и девицам[240].
