Дэвид Схиммельпеннинк ван дер Ойе - Навстречу Восходящему солнцу: Как имперское мифотворчество привело Россию к войне с Японией
Осторожная позиция, занятая правительством Александра III, когда между Китаем и Японией в июле 1894 г. разразилась война, была подтверждена на особом совещании 9 августа[75]. Оно проходило под председательством министра иностранных дел с участием его коллег из министерств военного, морского и финансов — Петра Ванновского, Николая Чихачева и Сергея Витте соответственно, а также двух высокопоставленных дипломатов — товарища министра Николая Шишкина и главы Азиатского департамента графа Дмитрия Капниста.
В начале совещания Николай Гире подвел итог уже происшедших событий. Не называя агрессора, он объяснил, что причиной войны являлось длительное соперничество между Китаем и Японией из-за полуострова. Гире отметил свои усилия по обузданию конфликта и выразил разочарование по поводу того, что Токио отверг предложение Хитрово выступить посредником. Николай Карлович заключил, что Россия должна придерживаться строгого нейтралитета. Но при этом он добавил, что захват юга Кореи Японией будет опасен для России. Поэтому было важно сохранить статус-кво королевства. В этой связи министр иностранных дел предложил, чтобы Россия скоординировала свои дипломатические усилия с другими заинтересованными державами, включая Великобританию.
Его коллеги в основном согласились, хотя министра финансов Сергея Витте беспокоила Великобритания и «проявления ее честолюбивых замыслов», а военный министр Ванновский предложил направить дополнительные войска к корейской границе{555}. Что касается захвата территорий, то, когда был поднят вопрос о корейском порте, морской министр, адмирал Николай Чихачев, выступил против этой идеи. На полуострове были прекрасные якорные стоянки, но Чихачев утверждал, что бремя защиты новой базы сведет на нет все ее преимущества. После кратковременного обсуждения было принято решение одобрить курс Гирса, и в течение последующих нескольких месяцев Петербург оставался в стороне от конфликта{556}.
Из-за близости России к этому региону ее ставки в этом конфликте были выше, чем у какой-либо другой европейской державы, и впоследствии многие критиковали ее за бездействие. Один дипломат с большим опытом работы в Азии жаловался, что «полностью отсутствовала какая-либо ясная концепция того, какими должны быть цели нашей дальневосточной политики»{557}.[76] На самом деле политическая ситуация 1894 г. только обострила сложное положение, в котором находилось Министерство иностранных дел Александра III[77]. В течение нескольких месяцев император был серьезно болен. Он умер в октябре того же года. Семидесятилетний Гире тоже болел, и в результате русская дипломатия оказалась в руках его не очень способного товарища Николая Павловича Шишкина{558}.
* * *Начало военных действий не вызвало в Петербурге ощущения кризиса. В модном обществе шутили: «La chicorée m'intéresse plus que la Corée» («Меня больше интересует цикорий, чем Корея»){559}. Токио изо всех сил старался убедить западные державы в том, что Япония не стремится аннексировать королевство{560}. Так или иначе, вместе с большинством европейских наблюдателей российские государственные деятели считали, что в войне победит Китай, а Восточная Азия останется почти такой, как была прежде. Даже Хитрово предсказывал поражение японцев. «Успех они могут иметь разве кратковременный, в конце одолеют китайцы», — писал он в июне 1894 г.{561}.[78] Со времен илийского кризиса оценка военного потенциала Китая почти не изменилась. Но хотя аналитики разведки признавали, что у цинской армии плохое командование и недостаточное вооружение, они по-прежнему уважали огромные размеры империи{562}.
События в Корее вскоре показали, что такие взгляды были весьма ошибочны. Еще до официального объявления войны в июле японские войска вошли в столицу и захватили королевский дворец. В начале сентября две противостоящие державы сошлись в крупном сражении в Пхеньяне, в результате которого китайцев оттеснили через реку Ялу на их собственную территорию{563}. В то время как Первая армия маршала Ямагата теснила цинские войска вглубь Маньчжурии, Вторая армия под началом маршала Ояма высадилась на Ляодунском полуострове и быстро захватила стратегически важную базу Порт-Артур. К январю 1895 г. японские войска также захватили военно-морской оплот Вейхайвей на северной оконечности провинции Шаньдун, который, как и Порт-Артур, контролировал морские подходы к китайской столице. Этот шаг выглядел почти излишним, потому что контроль над морем был уже установлен в начале сентября, когда китайская эскадра отступила в Желтое море под напором гораздо более легкого японского флота. Еще до падения Вейхайвея Китай принял решение направить миссию мира в Японию{564}.
Своим плачевным выступлением и на суше, и на море Китай заслужил презрение русских наблюдателей. В ноябре сразу после сражения в Пхеньяне военный атташе полковник К.И. Вогак писал, что китайцы были «ниже всякой критики», и добавлял: «Китайские войска, не исключая генералов и офицеров, [это] толпы всякого сбора, которыя не заслуживают даже и названия солдата». Когда их атаковали японцы, они, «видимо, думали только о том, чтобы скорее добраться до границы»{565}. После сражения у Вейхайвея Кассини сообщил, что цинские армии «вовсе не обучены и почти не вооружены»{566}. К началу февраля граф начал сомневаться в том, что династия Цин переживет этот кризис. «В недалеком будущем можно предвидеть свержение династии, общий развал империи и избиение иностранцев», — телеграфировал он в Петербург{567}.
Что касается врага Китая, многие начинали по-новому относиться к Японии. Полковник Вогак провел большую часть войны в стане японцев, и его отчеты в Генеральный штаб были полны восторженных похвал в адрес военного искусства страны, гостем которой он был. Особенно его впечатлила подготовка офицеров и дисциплина солдат. «Япония и ее вооруженные силы должны обратить на себя самое серьезное с нашей стороны внимание, — отмечал Вогак, — ибо это сила, с которой надо считаться здесь очень и очень»{568}.[79] Алексей Суворин, редактор «Нового времени», ежедневной газеты, которая, как говорили, имела тесные связи с Певческим мостом (резиденцией российского МИДа), соглашался. «Что следует из того, что Япония победила или побеждает Китай?» — спрашивал он своих читателей. «По-моему, следствие большое: явилась новая страна, новый народ и притом новой для европейского человека расы — желтой!»{569}
«Верзила-разбойник попался». Карикатура из «Панча» отразила удивление, которое вызвал у многих современников молниеносный разгром Японией Китая. (Punch. 1894)Быстрое развитие событий в Корее и Маньчжурии требовало свежего взгляда на проблему, и новый царь созвал еще одно совещание 20 января 1895 г. На первом совещании, состоявшемся в августе предыдущего года, доминировал министр иностранных дел. На втором совещании больший вес имели военные. Председательствовал теперь дядя Николая, великий князь генерал-адмирал Алексей Александрович, номинальный глава русского флота, а среди участников были министры военный и морской, а также начальники штабов и министр финансов. Министерство иностранных дел представляли Шишкин, исполняющий обязанности министра иностранных дел после смерти Гирса (в начале того же месяца), и граф Капнист{570}.
Главная цель заседания 20 января состояла в том, чтобы решить, нужно ли менять российскую политику в свете неожиданных успехов Японии в этом конфликте. Основная дискуссия сосредоточилась на анализе возможных вариантов развития ситуации, поскольку до сих пор было неясно, каковы будут территориальные претензии Японии. Участников по-прежнему беспокоила роль Великобритании, хотя все и согласились, что, пока англичане «будут действовать… корректно», с Лондоном лучше продолжать сотрудничать{571}. Что касается Японии, Шишкин был уверен в том, что она не нарушит своего обещания уважать территориальную целостность Кореи. Витте добавил, что в противном случае будет повод принять против Токио соответствующие меры.
В то же время флотское командование было гораздо больше, чем в августе, заинтересовано заполучить корейский порт. Великий князь Алексей Александрович несколько раз поднимал этот вопрос и намекал, что Николай размышляет об этом. Чихачев изменил свое мнение и теперь тоже высказывался в пользу этой идеи и даже предлагал захватить часть территории Маньчжурии{572}. Его коллеги, однако, были против такого шага. Шишкин же со своей стороны убеждал совет показать, что Россия не имеет «агрессивных планов» на Тихоокеанском побережье, и подчеркивал необходимость сохранять дружеские отношения с Японией{573}. Генерал Н. Обручев, начальник Генерального штаба армии, также возражал против базы в Корее, указывая, что столь удаленный от российской территории опорный пункт будет крайне трудно защитить[80].
