Цезарь Ложье - Дневник офицера Великой Армии в 1812 году.
Император, желая побудить людей вернуться под знамена, приказывает громко прочесть в разных частях города свой сегодняшний приказ.
Орша, 20 ноября. Император хотел остаться здесь несколько дней, чтобы армия оправилась, отдохнула, восстановила свои силы. Но получается известие о взятии Минска, о невыполнении приказаний, отданных маршалу Виктору, атаковать и отбросить Витгенштейна по ту сторону Двины. Поэтому необходимость отправить на помощь Домбровскому и минскому губернатору 2-й корпус, с одной стороны, а с другой — наша неизвестность о теперешних действиях Шварценберга заставляют императора отказаться от этого плана.
Вот уже четыре дня, как до нас не доходит никаких известий о том, что делает русская армия, ничего не могут сказать о ней и евреи, несмотря на то, что им обещают за сведения крупные вознаграждения. В этот вечер император уезжает в Борисов, находящийся отсюда на расстоянии четырех миль. Там он устроит свою главную квартиру. Принц Евгений, Мортье и Даву остаются здесь. Они без конца посылают разведчиков по Смоленской дороге, но те возвращаются, повстречав только неприятелей, готовых грозить мостам через Днепр.
Орша, 21 ноября. Принц Евгений, Мортье и Даву получили вчера от императора приказ дожидаться Нея до середины ночи с 20-го на 21-е; не имея никаких известий, мы должны продолжать наш путь и отказаться от надежды когда-либо вновь с ним свидеться. Все войско уже разделяло скорбь главы нашей армии, когда вдруг в полночь прибыли офицеры, посланные Неем, и сообщили нам, что маршал не погиб, но близок к гибели и умоляет о помощи.
Солдаты мирно отдыхали в тепле, под крышей — какой исключительный отдых! Розданные припасы произвели лучшее действие, чем угрозы, и при вести, что Ней в опасности, все поднимаются на ноги. Выступаем в путь, две мили проходим в темноте, часто останавливаемся, чтобы прислушаться. У нас нет средств сообщения в этом море снега, и вице-король приказывает сделать несколько пушечных выстрелов; отряд Нея, в свою очередь, дает ответные выстрелы. После этого боя корпуса продвигаются навстречу один другому.
Ней и Евгений первые встречаются и бросаются друг другу в объятия. Никто при этом зрелище не мог оставаться на месте. В темноте, не узнавая один другого, все обнимаются: вюртембергцы, иллирийцы, французы, тосканцы, генуэзцы, итальянцы вице-короля, сгруппировавшиеся вокруг вновь прибывших. Мы слушаем рассказы об этой новой одиссее, мы рассыпаемся в похвалах, расточаем заботы и внимание прибывшему войску, забываем в эту минуту все испытанные нами несчастья, забываем эгоизм людей, жестокость судьбы и грядущие опасности. В беспорядке, как попало, но составляя как будто одну семью, мы возвращаемся в Оршу, помогаем нашим несчастным товарищам восстановить свои силы и укладываем их на отдых под нашей охраной.
Коханов, 21 ноября. Дорога от Орши до Толочина — одна из красивейших в Европе.
Совершенно прямая, она с обеих сторон окаймлена посаженными в два ряда березами. Ветви деревьев, усыпанные инеем, печально склонялись до самой земли. Вся окрестность была покрыта хвойными деревьями разных пород.
Положение армии несколько улучшилось благодаря тому, что после сильных морозов наступила оттепель.
Эта перемена погоды давала армии возможность расположиться биваком. В период холодов бывало иначе: высшие чины поселялись в деревнях, где назначался постой, а простые солдаты бродили по окрестностям. Дома, не занятые офицерами, подвергались разорению, причем выгоняли лиц, нашедших себе там пристанище, а здание разбиралось и шло для костров. Большим подспорьем являлось то обстоятельство, что вблизи биваков можно было достать сухое топливо. Дело не обошлось, правда, без схваток с теми, которые не желали нас подпустить.
Но, с другой стороны, в силу той же перемены погоды передвижение стало гораздо труднее, так как дороги покрылись теперь густым слоем грязи, а люди ослабели, обувь у них была плохая или, лучше сказать, ее почти не было.
Наш печальный жребий несколько облегчился тем, что мы имели кой-какие припасы и, кроме того, у нас всегда была возможность где-нибудь укрыться. Однако болезни, раны, сырость, долгие переходы, плачевное состояние наших ног, почти полное отсутствие отдыха — все это производило между нами огромные опустошения. В добавление ко всем нашим тяжким невзгодам явилось новое бедствие: люди, недостаточно одаренные от природы энергией, нужной для того, чтобы мужественно выносить все выпадавшие на нашу долю ужасы, впадали в крайне удрученное состояние, иногда даже граничившее с острым умопомешательством. Многие солдаты не в силах больше крепиться; у них опускаются руки, и то самое оружие, которое раньше служило им в стольких славных боях, вдруг оказывается для них слишком тяжелым, и они уже не в силах его нести. До Смоленска число строевых значительно превышало число отпавших, но после Красного наблюдается обратное.
В таком жалком положении 21 ноября мы прибыли в Коханов. Здесь Наполеон устроил свою главную квартиру, а мы расположились вокруг города.
Толочин, 22 ноября. Двигаемся эшелонами от Коханова к Бобру, следуя за императором, перенесшим главную квартиру в Толочин, и встречаем на пути прискакавшего к нам во весь опор адъютанта маршала Удино.
Не принес ли он нам весть о прибытии Шварценберга, или о победе, или, быть может, о каком-нибудь благородном решении Волыни, Подолии или поляков? Увы! Счастье уже перестало нам улыбаться, и это были только тщетные надежды. Русские овладели не только оборонными укреплениями на Борисовом мосту, но в их руки попал также и город со всеми складами.
Известие о потере нами Борисовского моста было настоящим громовым ударом, тем более, что Наполеон, считая утрату этого моста делом совершенно невероятным, приказал, уходя из Орши, сжечь две находившиеся там понтонные повозки, чтобы везших их лошадей назначить для перевозки артиллерии.
Император приказал генералам распорядиться сожжением всех повозок и даже всех упряжных экипажей, принадлежащих офицерам; лошадей приказано было немедленно отобрать в артиллерию, всякого же, нарушившего этот приказ — подвергать смертной казни.
И вот началось уничтожение всех лишних экипажей; офицерским чинам, включая сюда и полковников, не разрешалось иметь больше одного. Генералы Зайончек, Жюно и Клапаред также принуждены были сжечь половину фургонов, колясок и разных легких экипажей, которые они везли с собой, и уступить своих лошадей в артиллерию гвардии. Один офицер из Главного штаба и 50 жандармов должны были при этом присутствовать. Император дал разрешение брать в артиллерию всех лошадей, какие только понадобятся, не исключая и лично ему принадлежащих, только бы не быть вынужденным бросать пушки и зарядные ящики. Наполеон первый подал этому пример, но, к несчастью, мало нашлось подражателей.
23 ноября. Колонны главной армии двигаются с трудом. Вышли еще с рассвета и остановились уже темной ночью. Эти бесконечные переходы, медленные и скучные, раздражают и утомляют солдат; в конце концов они разбегаются, и ряды войск все более редеют. Многие сбиваются с дороги в мрачных огромных лесах и нередко, лишь проблуждавши целую ночь, находят, наконец, свой полк. Сигналы не давались больше ни к выступлению, ни к остановкам; заснув, рисковали пробудиться в неприятельских руках.
Бобр, 24 ноября. Прибыв сюда на рассвете, император приказал генералам Эбле и Шаслу выступить в 6 час. утра со всеми своими саперами, захватить все оставшиеся у них инструменты и идти немедленно в Борисов для починки мостов на реке Березине в тех местах, какие будут им указаны герцогом Реджио; они должны быть там еще до наступления ночи и 25-го на рассвете уже начать работы. Наступил холод, и дороги опять заледенели. Император переносит главную квартиру в Лошницы.
Близ Начи, 25 ноября. Итальянская армия, уменьшившаяся до 2600 человек, расположилась лагерем около одной заброшенной церкви близ Начи. Даву стоял между Начей и Крупками. Подойдя к Лошнице, мы неподалеку справа услышали громкие крики. Это кричат солдаты Виктора, теперь соединяющиеся с нами. Они думают, что видят перед собой императора вместе с армией, увенчанной лаврами Москвы и Малоярославца, и восторженно нас приветствуют, чего мы уж так давно не слыхали. Нам было чрезвычайно приятно смотреть на войско в образцовом, давно не виданном порядке. Мы забыли все, и все опасности, грозящие нам, по слухам, в будущем, теперь мы считаем преувеличенными. Мы предаемся беззаботному веселью, хотя оно и мало гармонирует с нашими измученными и бледными физиономиями.
9-й корпус еще ничего не знал о наших бедствиях, скрывались они даже от его генералов; так что можно себе представить, какое изумление вызываем мы в них своим видом: вместо грозных завоевателей люди видят проходящие мимо них, один за другим, какие-то призраки, одетые в лохмотья, в женские салопы, закутанные в оборванные плащи или в куски оборванных ковров, с ногами, обернутыми тряпками.
