Владимир Напольских - Введение в историческую уралистику
Согласно господствующим в языкознании воззрениям, основным процессом в формировании современных языков была языковая дивергенция, представляемая обычно в виде цепочки следующих друг за другом праязыков, каждый из которых распадался на два (чаще всего) или более дочерних праязыка, наглядно предстающая в виде схемы родословного древа (нем. Stammbaum) языков той или иной языковой семьи. Для более чёткого понимания того, что кроется под словами распад праязыка (в том смысле, какой вкладывается в это понятие в предыстории), я предлагаю рассматривать этот процесс в виде следующей принципиальной модели (см. рис. 1).
В любом живом языке постоянно и спонтанно возникают разного рода инновации, но любое живое сообщество (пранарод), а значит — и язык (праязык), стремится сохранить свою целостность с помощью специальных механизмов консервации старого и интеграции вновь появляющихся элементов в уже существующую систему, — своего рода культурной и языковой «памяти». В обычных условиях ареалы отдельных языковых (и культурных!) инноваций перекрывают друг друга, взаимопересекаются, образуя своего рода равномерную «сеть», покрывающую всё пространство функционирования языка, и силы интеграции благодаря этому доминируют (рис. 1, а). В определённый момент начинает действовать некий дезинтеграционный фактор (доминирующее влияние чужого языка и культуры, изменения экологической обстановки, внедрение новых прогрессивных отраслей экономики, возникновение политических центров и т. д.), чьё влияние, особо ощутимое лишь в определённой части праязыкового ареала, начинает «стягивать» инновации к одному району. Таким образом складываются один или несколько центров концентрации инноваций (рис. 1, б). Важно, что эти центры не охватывают весь праязыковой массив целиком: сохраняются зоны с «нормальным» консервативным развитием. В силу преимущественной концентрации инноваций в названных центрах в них складываются свои, особые, более плотные «сети» инноваций и начинают, таким образом, действовать внутренние локальные интеграционные силы, противостоящие силам интеграции всего «материнского» праязыкового массива, — начинается процесс его распада, на первом этапе которого всё более возрастает концентрация инноваций в указанных центрах, и всё меньшее число инноваций охватывает весь «материнский» массив. Складывающиеся таким образом новые, «дочерние» языковые массивы шаг за шагом обособляются от «материнского», хотя и продолжают сохраняться междиалектные связи в его пределах — в основном между соседними группами (ареально-генетические связи в терминологии Е. А. Хелимского). Данную стадию распада праязыка можно назвать «почкованием» дочерних групп (рис. 1, в). Эта стадия может завершиться окончательным обособлением «дочерней» группы (групп) и возникновением двух (или более) новых языков, один из которых, по сути дела, будет представлять собой остаток «материнского» праязыка.
Однако реальный ход дел, в большинстве случаев, по-видимому, этим не ограничивался: в конце фазы «почкования» носители «дочерних» языков должны были бы адаптироваться к факторам, положившим начало дезинтеграционных процессов (освоить новые виды экономики, новое природное окружение, включиться в состав возникающих политических образований и т. д.), благодаря чему сами начинали оказывать давление на группы «материнского» массива, не попавшие ранее под влияние дезинтеграционного фактора (сохранявшие более архаичный уклад и т. п.). В языковом плане (равно как и, собственно говоря, в социально-культурном) это давление облегчалось тем, что сохранялись ареально-генетические связи между «дочерними» и «материнскими» группами. Таким образом начиналась вторая фаза распада праязыка — фаза «поглощения» (рис. 1, г). Основное отличие её от предшествующей (если в качестве дезинтеграционного фактора рассматривать влияние чуждых в этноязыковом плане групп) состояло в том, что результатом первой фазы (в силу гетерогенности взаимодействующих языков) могло стать либо появление массива заимствований в «дочерних» языках, либо исчезновение «материнского» языка вследствие ассимиляции его, тогда как влияние не до конца обособившихся «дочерних» групп, благодаря сохраняющимся ареально-генетическим связям их с «материнским» массивом, могло приводить к постепенному распространению волн инноваций, возникающих в пределах «дочерних» ареалов, вглубь «материнского» массива (рис. 1, д), что, при продолжающемся действии дезинтеграционного фактора, могло в конце концов приводить к полному охвату всего «материнского» праязыкового ареала этими волнами, к вовлечению сохранявшихся ранее нетронутыми новым развитием диалектов праязыка в сферы влияния формирующихся «дочерних» языков (рис. 1, е). Таким образом процесс праязыкового распада находит своё завершение[6].
Важнейший вывод, который вытекает из изложенной здесь модели, состоит в том, что, поскольку в любом живом языке постоянно действуют центробежные силы (возникают ареально ограниченные инновации), сдерживаемые «в норме» центростремительными, и противоборство этих двух тенденций носит волнообразный характер, в том числе — и на разных стадиях распада языка, — постольку точно установить ту грань, когда в «материнском» языке возобладали центробежные силы (начался распад) или когда произошло замыкание кругов центростремительных сил в «дочерних» языках (распад закончился), практически невозможно даже при наличии письменных источников, документирующих этот процесс (см., например, «распад» древнерусского (= протовосточнославянского) языка или образование романских языков на базе позднелатинских диалектов). По-видимому, факт языкового распада (а следовательно — и его датировка) определяется не собственно внутриязыковыми причинами (лингвисты и сегодня не имеют инструмента для точного определения статуса той или иной языковой единицы как диалекта или отдельного языка, тем более ничего подобного не могло иметь места в прошлом), а исключительно социальными обстоятельствами, историческими причинами, которые приводят к тому, что в сознании людей, причисляющих себя к той или иной общности, закрепляется представление об обособленности, самостоятельности этой общности и её особом имени и, соответственно, — о самостоятельности их языка, язык получает имя[7]. Такими обстоятельствами могли быть миграции, приводившие к прекращению ареально-генетических контактов, вмешательство иноязычных групп (субстратные, адстратные или суперстратные влияния, приход иноязычного населения и образование территориального «клина» между диалектами праязыка), образование социально-экономических и политических организмов. Исследователь предыстории должен видеть за распадом праязыка социальные процессы.
Из сказанного выше следует, что многие, если не большинство, из групп носителей диалектов того или иного праязыка или языков, составлявших ту или иную праязыковую общность («материнский» массив в целом на рис. 1, а), не оставили прямых языковых потомков, будучи ассимилированы иными — родственными по языку или неродственными — группами. Применительно к уральской предыстории было предложено именовать эти (ассимилированные впоследствии и не оставившие прямых потомков-уральцев, особенности языка и культуры которых восходили бы к особенностям диалектов и культуры этих групп) праязыковые группы парауральскими, в отличие от непосредственных языковых предков сегодняшних уральцев — эндоуральцев (носителей праязыковых диалектов, составивших впоследствии системообразующие компоненты в сложении исторических уральских языков, особенности которых восходят к особенностям эндоуральских диалектов = диалектов зарождающихся «дочерних» массивов на рис. 1, а) [Напольских 1991:22—23]. Исторически парауральцы не только продуцировали различный субстратные явления в языках и культурах групп, ассимилировавших их, но и должны были сыграть важную роль в обеспечении ареально-генетических связей между отдельными прауральскими группами и ареальных связей уральцев с неуральскими группами. По-видимому, механизм таких связей не сводился исключительно к взаимодействию соседних прауральских групп друг с другом, а был более сложным, организованным в пределах обширных пересекающихся ареалов, образуемых как эндо‑, так и парауральскими группами, а также — соседними группами неуральской языковой принадлежности, некоторые из которых могли переходить на уральскую речь, пользоваться ею как lingua franca и т. д., оказывая, таким образом, существенное влияние на развитие уральских языков, — они составляли третью категорию прауральцев — экзоуральцев.
