Александр Доманин - Монгольская империя Чингизидов. Чингисхан и его преемники
Дело в том, что, когда Еке-церен вернулся в свою юрту со знаменательного совещания, где решали судьбу Темучина, он поведал о принятом там решении своей жене Алахчит. Жена тут же велела ему прикусить язык и помалкивать, но эти слова успел услышать простой табунщик-харачу по имени Бадай, который как раз в этот момент заносил в юрту надоенное молоко. Этот Бадай, по-видимому, не отличался особенно острым умом и решил посоветоваться со своим более разумным товарищем Кишликом. И Кишлик сумел сложить два и два: ему уже приказали подготовить коней для некоего похода. Оба табунщика решили бежать к Темучину и предупредить его о кераитской угрозе. Не мудрствуя лукаво, они вскочили на тех самых подготовленных коней и той же ночью прибыли в ставку монгольского хана. Здесь они рассказали все, что им удалось узнать, и, видимо, слова их были достаточно убедительны. Темучин безоговорочно поверил этим пастухам-харачу и в эту же ночь, бросив все, бежал. Как выяснилось позже, если бы он промедлил хоть час-другой, было бы уже поздно. Стоит добавить, что Бадай и Кишлик за это свое деяние позже были награждены поистине по-царски: Темучин объявил их «тарханами», то есть свободными, и сделал тысячниками в своем войске. А столетие спустя потомки Бадая и Кишлика добавляли к своему имени приставку «тархан», нося ее как высочайшее звание.
Бегство Темучина спасло ему жизнь, но обстановка для него по-прежнему оставалась критической. Буквально по пятам за его небольшой армией (скорее, отрядом) следовало войско Ван-хана. Когда же ему удалось немного оторваться от этих врагов, Темучин едва не попал из огня да в полымя: с другой стороны на соединение с Тогрилом Кераитским шел Джамуха со своими джаджиратами, катакинами и салджиутами. Лишь чудом, благодаря резвости своих коней, монгольскому хану удалось вырваться из этих клещей.
В местности Калаалджит-элет, у южного склона Мау-ундурских высот, Темучину удалось наконец закрепиться и привести в порядок свое небольшое войско. Сложно сказать, какими силами располагал монгольский хан накануне сражения с могучей коалицией Ван-хана и Джамухи. Но даже по самым завышенным оценкам, его армия не превышала десяти тысяч человек — то есть, уступала войскам противника в несколько раз. Шансов на победу у Темучина не было, и он сам это прекрасно понимал, но все же не стал уклоняться от битвы. Более того, понимая, что враги способны просто раздавить его численным превосходством, он принял решение атаковать противника самому: эта самоубийственная атака давала хотя бы мизерный, но единственный шанс на успех.{В «Сокровенном Сказании» приводится легенда о том, что этот совет организовать внезапную атаку Темучин получил от главнокомандующего вражеского войска Джамухи, который, кроме того, передал своему былому аньде и особенности построения армии коалиции. Но при всем уважении к такому мастеру интриг, как Джамуха, в подобное верится с трудом. Более вероятным представляется рассказ Рашид ад-Дина, согласно которому о расположении вражеского лагеря Темучину доложили два его разведчика, наблюдавшие за врагом с Мау-ундурских высот. На основании их донесения и был составлен план очень рискованной атаки, которая, однако, едва не привела к успеху.} Острием атакующего копья должны были послужить уруты и мангуты; нукеры Темучина стали вторым эшелоном прорыва.
Рашид ад-Дин пишет, что битва при Калаалджит-элет и через сто лет после описываемых событий была чрезвычайно знаменита: о ней пели степные певцы и рассказывались легенды. Неувядаемой славой покрыли себя воинственные уруты и мангуты, шедшие в авангарде небольшой монгольской армии. Они, невзирая на потери, смели и передовой полк джиргинцев, и прикрывающие главные кераитские силы отряды тубегенцев и дунхаитов. Ван-хан бросил на монголов своих лучших воинов — личную тысячу тургаудов, но и они были разбиты. Наконец, Нилха-Сангум бросается на атакующих врагов с главным силами… и падает, пораженный стрелой в щеку. Кераитское войско начало медленно отступать, и в какой-то момент стало казаться, что монголы вот-вот опрокинут врагов — тем более, что Джамуха берег собственных воинов и отнюдь не стремился контратаковать (вообще, Джамуха предпочитал воевать чужими руками, стремясь ослабить и своих врагов, и своих временных союзников: он, вероятно, хорошо знал китайскую притчу о двух тиграх, убивающих друг друга в долине, и хитрой обезьяне, наблюдающей за этим с дерева, а потом становящейся хозяйкой положения). Но для столь удивительной победы над многократно превосходящими силами противника монголам Темучина элементарно не хватило времени. Солнце уже садилось за вершины гор, и Темучин приказал отступить на исходные позиции. Кераиты, ошеломленные ранением своего вождя, их не преследовали.
Таким образом, знаменитая битва формально закончилась вничью; однако для Темучина такой исход был равносилен поражению. Сил на повторение атаки попросту не было, слишком велики были потери в сражении. Скрепя сердце, монгольский хан дал приказ об отступлении. Этот вынужденный отход оказался крайне тяжелым. Многие нестойкие воины, после поражения разуверившиеся в своем вожде, стали покидать ряды его войска. Дезертирство приняло поистине массовый характер: по свидетельству Рашид ад-Дина, разбежалось более половины монгольской армии. В конце концов, Темучин привел свои изрядно поредевшие отряды в болотистую местность Балджунах,{Эти почти непроходимые болота находились к югу от реки Халхин-гол и представляли собой нечто вроде естественного убежища.} где смог наконец-то перевести дух. Когда пересчитали воинов, оказалось, что с Темучином в балджунахские болота пришло всего лишь две тысячи шестьсот человек. Но то были действительно вернейшие из верных, подлинное ядро его армии. Впоследствии эта группа получила звание «балджунту» — то есть «балджунахцы», и не было в монгольской армии звания почетней.
Монгол убивает противника
«Балджунахское сидение» — один из тяжелейших периодов в жизни Темучина, которую и без того не назовешь легкой. Постоянный голод, отсутствие нормальной питьевой воды, — пили застоявшуюся болотную жижу, — тяжелое психологическое состояние после понесенного поражения. И в то же время, как это ни парадоксально, Балджунах стал и синонимом возрождения. Ведь, несмотря на все невзгоды, Темучину удалось сохранить костяк своей армии. Сподвижники не предали своего хана, хотя примеров обратного поведения в степи было сколько угодно: достаточно вспомнить периодические взлеты и падения того же Тогрила. А, как говорится, были бы кости, а мясо нарастет. К тому же, сидя в Балджунахе, Темучин узнал, что кераиты после ранения Сангума отказались от преследования и отступили на север. И это уже давало отличные возможности и для военного, и для дипломатического маневра.
Поздней весной 1203 года Темучин вывел свое небольшое войско из Балджунаха в местность Далан-нэмургес на реке Халхин-гол (тогда — Халха). Отсюда он, разделив армию на две равные части, двинулся вниз по Халхин-голу, удерживая под своим контролем оба берега реки. По дороге к озеру Буир-нур монголы кормились охотой на дикого зверя. Тогда же Темучину, действующему то угрозами, то лестью, удалось склонить на свою сторону один из крупнейших обоков хонгиратского племени, кочевавший в тех местах. Такое своевременное усиление позволило ему получить, наконец, так необходимую его армии передышку. В конце концов, Темучин со своим улусом остановился на богатых травой берегах речки Тунге, вблизи озера Буирнур. Здесь он провел все лето, собирая силы, откармливая коней и ведя хитроумную дипломатическую подготовку новой войны с кераитами.
Монгольский хан отправил послов ко всем своим противникам с целью, по возможности, расколоть сложившуюся против него коалицию. К Ван-хану его послы обратились с длинной речью, в которой Темучин напоминал кераитскому хану о том, скольким тот обязан и самому Темучину, и его отцу. Упреки попали в цель: Ван-хан прослезился и даже отправил к названому сыну собственного посланника — просить прощения за причиненные обиды. Это, впрочем, уже не могло погасить конфликта: старый Тогрил уже мало что решал в своем улусе, а его сын Нилха-Сангум был и оставался непримиримым противником монгольского владыки. Сангум не поверил сладким речам Темучиновых послов, и сам напомнил им, как раньше сын Есугэя называл Ван-хана «кровожадным старикашкой», а его, Сангума, годным только крутить хвосты овцам. И кераиты продолжили подготовку к решающему столкновению.
Куда больший успех имело посольство, отправленное Темучином к своим неверным родственникам — Алтану, Хучару и Даритаю. Темучин призвал их вспомнить события 1186 года, когда решался вопрос о том, кому быть ханом монголов-нирун. Тогда ведь сам сын Есугэя предлагал ханство и Алтану, и Хучару, но те отказались, предоставив престол Темучину и поклявшись верно ему служить. Напомнил он им и о непостоянстве Ван-хана, который, столько лет будучи другом Борджигинов, внезапно стал их врагом. Темучин предрекал ту же судьбу и своим родичам-отщепенцам, и, надо сказать, эти его слова явно подействовали на них нужным для монгольского хана образом. Отступники решили повременить с помощью кераитам, более того — по сведениям Рашид ад-Дина, якобы даже сами решили напасть на кераитские кочевья, попытавшись сыграть собственную партию в борьбе за власть в монгольской степи. Трудно сказать, насколько соответствует истине это сообщение персидского историка, но факт остается фактом: никакой помощи от монгольских противников Темучина кераиты так и не получили. В стороне остался и вечно выжидающий Джамуха.
