Марк Блок - Характерные черты французской аграрной истории
Этот класс был разорен прежде всего в результате опустошения деревни. Несомненно, для светского дворянства война имела свои выгоды — рыцарь не брезговал ни выкупами, ни грабежом. Когда в 1382 году Карл VI собрал в Мелэие армию, которая должна была наказать непокорный Париж, было замечено, что собравшиеся под королевским знаменем дворяне захватили с собой повозки, куда они рассчитывали свалить все награбленное в большом городе{99}. Но разве могла эта капризная и подверженная стольким превратностям судьбы добыча или даже те придворные пенсии, требование которых, чтобы свести концы с концами, все более и более входило в привычку крупных и мелких дворян, идти в сравнение с добрыми регулярными доходами от стольких видов ценза, тальи или десятины, которые были сведены на нет бедствиями эпохи? Многие родовитые сеньоры, лишившиеся своего домена и неспособные принудить себя к бережливости, жили к концу Столетней войны бог знает как. Что касается церковных общин, то им удавалось с трудом прокормить лишь небольшое число монахов.
Больше того, если по счастливой случайности старые поборы продолжали уплачиваться или их удавалось восстановить, то, будучи взимаемы в деньгах (случай очень частый начиная с XIII века, за исключением десятины), они по своей реальной ценности были значительно ниже прежних. С конца XV века падение стоимости денег достигло значительных размеров; оно еще более усилилось и стало почти головокружительным в следующем столетии. Денежный кризис был главной причиной быстрого обнищания сеньориального класса. В нем надо различать две фазы, весьма различные по своей сущности и по времени, но последствия которых тесно пере — плелись: сперва обесценение счетной монеты, а затем — обесценение содержавшегося в ней металла[100].
Старая Франция — наследница сложных денежных традиций, кодифицированных при Каролингах, — вела свои расчеты на ливры, су и денье. Соотношения этих трех единиц между собой были незыблемы: 1 ливр равнялся 20 су, а 1 су равнялось 12 денье. Но ни одна из них по своему материальному содержанию уже давно не соответствовала чему-либо стабильному. В течение многих столетий из французских монетных дворов выходили только серебряные денье[101]. Их номинальная стоимость была всегда одинакова; содержание же в них драгоценного металла было, напротив, весьма различно в зависимости от места и времени. В целом оно сильно уменьшилось. При Людовике Святом монета достоинством в денье стала такой безделицей, что она могла служить лишь в качестве мелкой разменной монеты (особенно в обществе, где денежное обращение стало гораздо более интенсивным, чем раньше) и действительно навсегда сохранила эту роль. Отныне королевская власть, сосредоточившая в своих руках почти всю чеканку монеты, начала чеканить более значительную по весу, по пробе и в принципе более высокую по стоимости серебряную и золотую монеты. Но эта необходимая реформа привела в конечном счете лишь к увеличению неустойчивости средств платежа, ибо между этими деньгами, лишенными, согласно старому обычаю, всякой надписи, уточняющей их курс (самые названия которых — гро, экю, аньель, франк, луи и т. д. — указывали лишь на тип монеты, а не на ее стоимость), с одной стороны, и между абстрактными мерами, каковыми являлись ливр или его доли, — с другой, соотношение устанавливалось только выпускавшим монету государством, притом таким образом, что монета данного типа считалась содержащей столько-то ливров, су и денье. Это соотношение, совершенно произвольное, могло меняться и действительно изменялось. Монета то «ослаблялась» — это означало, что то же количество металла соответствовало отныне большему числу счетных единиц (которые, следовательно, приобретали более «слабую» стоимость), — то «укреплялась» под влиянием обратного соотношения. Тот же самый вес золота, который 1 января 1337 года стоил ровно 1 ливр, начиная с 31 октября стоил 1 ливр 3 су и 17/9 денье. Это показатель «ослабления» монеты. 27 апреля 1346 года, спустя некоторое время, когда его стоимость в ливрах была еще более высокой, она была сведена к 16 су 8 денье. Это показатель «укрепления» монеты. Государственная власть предпринимала эти маневры по различным причинам, которые нам порой трудно выявить. Они приводили к новой чеканке монеты, являвшейся источником ощутимых прибылей для суверена. Они своевременно изменяли соотношение государственного долга и кредита. Они позволяли устанавливать соответствие между фактической ценой двух драгоценных металлов и их законным соотношением — вечная проблема биметаллических систем. Когда вследствие износа или под действием резцов слишком ловких спекулянтов содержание металла в обращавшейся монете уменьшалось по сравнению с ее первоначальным состоянием, «ослабление» приводило официальный курс металла в соответствие с реальным курсом. Наконец, в эпоху, когда финансовая техника была еще слишком примитивной и не знала банковых билетов и тонкостей колебаний учетного курса, эти «изменения» (mutations) давали государству единственную или почти единственную возможность воздействовать на обращение. С течением времени колебания кривой не принесли компенсации. В результате монета «ослабела», притом в значительной степени. В какой мере — это ясно покажут следующие цифры. Золотая стоимость турского ливра, основной счетной единицы, составляла в 1258 году примерно 112 франков 22 сантима в современной монете, в 1360 году — 64 франка 10 сантимов, в 1465 году — 40 франков 68 сантимов, в 1561 году — 21 франк 64 сантима, в 1666 году — 9 франков 39 сантимов, в 1774 году — 5 франков 16 сантимов, в 1793 году, накануне отмены старой денежной системы — 4 франка 82 сантима. К тому же эти цифры не учитывают наиболее сильных колебаний: после 1359 года содержание металла в ливре (тоже в золоте) равнялось 29 франкам 71 сантиму современной монеты, в 1720 году — 2 франкам 6 сантимам. То же происходило и со стоимостью серебряных денег[102].
В принципе все платежи (за исключением особых условий, оговоренных в некоторых торговых договорах) были выражены в счетной монете. Это же относится и к сеньориальным повинностям. Держатель вовсе не обязан был отдать такой-то вес золота или серебра, он должен был внести столько-то ливров, су или денье. Сумма этих платежей, хотя она и не означала никакой постоянной реальности, сама по себе считалась неизменной почти везде. Действительно, она регулировалась обычаем, иногда устным, иногда записанным (последний случай получал все большее распространение), во всяком случае, соблюдение его считалось обязательным, и в случае надобности суды заставляли уважать его. Разве повинности не называли в средневековом разговорном языке словом «обычаи» (coutumes), a виллана, который обязан был их выплачивать, — coutumier? В результате наследник какого-нибудь сеньора, получавшего в 1258 году 1 ливр, продолжал и в 1465 году получать столько же, но в 1258 году его предок получал в золотой стоимости что-то около 112 франков, наследник же должен был довольствоваться в 1465 году эквивалентом в 40 франков. Так и в наши дни заем, совершенный в 1913 году и продолжающий исчисляться во франках, означал для кредитора потерю 4/5 одолженной суммы или около того. Таким образом, под одновременным воздействием юридического явления (обычая) и экономического явления (обесценивания денежной единицы) повинности крестьян постепенно уменьшились, тогда как их доходы (если они нанимались на работу или продавали свои продукты), не подвергаясь никакому основанному на обычае ограничению, смогли удержаться на уровне нового стандарта; сеньоры же постепенно разорялись.
Они разорялись медленно и вначале незаметно для самих себя. Лучшим доказательством этого является то обстоятельство, что в конце ХШ века и еще в XIV веке многие сеньориальные управления продолжали (что они охотно делали с тех пор, как распространилось употребление денег) благосклонно относиться к замене натуральных платежей денежными, обменивая таким образом прочную реальность всегда желанных съестных припасов на самое неустойчивое из средств обмена. Мы имеем сегодня достаточно доказательств тому, что, когда эталон стоимости остается номинально неизменным, люди долгое время не замечают его истинного обесценения: слово доминирует над вещью. Но рано или поздно наступает пробуждение. Не опасаясь впасть в ошибку, можно отнести к началу XV века тот момент, когда появилось сознание обесценения рент. Королевские или герцогские ордонансы (в Бретани, в Бургундии) рассказывают об этом явлении очень ясно{100}. Писатели знакомят с ним общество. Но никто не сумел сделать это так, как Ален Шартье[103] в 1422 году. Послушаем его «рыцаря»: «У простолюдинов то преимущество, что их кошелек представляет собой как бы водоем, который собирал и собирает воды и стоки всех богатств этого королевства… ибо «ослабление» денег уменьшило их повинности и ренты, которые они нам должны, а невероятная дороговизна, установленная ими на продукты и работы, создала им состояние, которое они ежедневно собирают и копят»{101}. Момент, когда начинают осознавать экономический процесс, очень важен, ибо с этого момента становится возможной борьба. Однако открытие и приведение в действие средств, способных пресечь это коварное кровопускание, не выпало ни на долю Алена Шартье, ни на долю его современников. Прежде чем действительно началась борьба, к первой причине обесценения добавилась другая, имевшая еще более быстрые последствия.
