Игорь Князький - Тиберий: третий Цезарь, второй Август…
Тиберий, узнав о случившемся после прибытия сына Блеза в Рим, немедленно отреагировал на мятеж легионов. В Паннонию он тут же направил своего родного сына Друза и с ним ряд высших сановников государства. Среди них были такие люди, как префект преторианских когорт Луций Элий Сеян и отец его Страбон. Две преторианские когорты, усиленные сверх обычного отборными воинами, сопровождали Друза и его свиту. К ним присоединили также значительную часть преторианской конницы и даже лучших из воинов-германцев, служивших в личной охране самого императора.
Многоопытные Страбон и Сеян должны были помогать недостаточно искушенному Друзу и его крайне непростой миссии и на деле руководить всем. Самому сыну Тиберий не дал прямых указаний, но предоставил ему и его советникам действовать по обстановке. В сложившемся положении это было разумное решение. Власть не могла немедленно идти на уступки, ибо это могло иметь самые непредсказуемые последствия из-за такой демонстрации слабости верхов империи. С другой стороны, предъявленные требования не выходили за пределы разумного, и потому их следовало изучить и действовать сообразно сложившейся на месте обстановке.
Встреча Друза мятежными легионами не могла внушить гостям из Рима радужных надежд на быстрое успокоение. Легионеры вышли к сыну нового принцепса в подчеркнуто безобразно неряшливом виде, что вопиюще не соответствовало вековым традициям римской воинской дисциплины. На лицах их под напускной скорбью проглядывало очевидное своеволие. Никакой радости, каковая подобала при появлении в лагере столь важной персоны, проявлено легионами не было. Все выглядело как выполнение тягостной, малоприятной обязанности. Даже когда Друз поднялся на трибунал, в толпе звучали угрожающие возгласы. Смутный ропот перемежался дикими выкриками. Друз, подняв руку, требовал молчания. Внезапно наступила тишина. Тогда посланец Тиберия смог, наконец, огласить послание отца. В нем Тиберий напоминал мятежным легионам о проделанных ими под его руководством походах, о своей заботе о них и сообщал, что он, «как только душа его справится от печали, доложит сенаторам о положениях воинов; а пока он направляет к ним сына, дабы тот безотлагательно удовлетворил их во всем, в чем можно немедленно пойти им навстречу; решение всего прочего следует предоставить сенату, ибо не подобает лишать его права миловать или прибегать к строгости».{254}
Требования легионов были незамедлительно озвучены. В них не прозвучало ничего нового: срок воинской службы — шестнадцать лет, отслуживших не переводить в разряд вексиллариев, жалование легионеров — один денарий в день, ветеранам легионов при отставке — денежное вознаграждение.
Вновь — сами требования разумные и вполне удовлетворимые, поскольку не выходили за пределы обещанного в свое время самим Августом, но форма их предъявления — мятежная, недопустимая. Потому немедленно пойти навстречу — дать мятежникам почувствовать свою силу и слабость высшей власти одновременно, что никак допускать нельзя. Рассуждая, должно быть, подобным образом, Друз немедленно заявил, что вопросы эти могут решать только сенат и сам Тиберий. При этом сами требования он под сомнение не взял. Но легионам такая постановка вопросов решительным образом не понравилась. Речь Друза была прервана громкими криками. Воины справедливо негодовали: ведь сам Тиберий в письме сказал, что дозволяет сыну самостоятельно решить то, в чем можно пойти навстречу легионам. Ну а потом уже сенат пусть решает, кого должно карать и миловать. А зачем тогда вообще Друз со товарищи прибыл, если он не имеет на деле полномочий улучшить жизнь воинов? Получается, что ведет он себя подобно своему отцу при Августе, когда тот отклонял требования воинов, прикрываясь именем принцепса. От Друза ждали совсем иного. Особое раздражение вызвали отсылки к сенату. Справедливо здесь прозвучали язвительные слова с предложением отныне послать запросы в сенат всякий раз, когда должно дать сражение или совершить казнь.
Обстановка крайне накалилась. Когда легионеры, так и не получив ожидаемого ответа, стали расходиться, то они грозили кулаками свите Друза и охранявшим ее преторианцам. Едва не погиб Гней Корнелий Лентул, старейший в окружении Друза, бывший консулом еще в далеком 14 г. до Р.Х. Недовольные воины решили, что он, превосходя всех годами и военными заслугами, удерживает молодого Друза от каких-либо уступок. Лентул едва не был забит камнями. Тяжело раненого его спасли прибывшие с Друзом преторианцы. Кровавая развязка казалась неизбежной, но ее предотвратили наступившая ночь и… замечательно своевременное лунное затмение.
Римляне во все времена были крайне суеверны. Сам Тиберий был известен крайне серьезным отношением к разного рода приметам. Пренебрегал приметами божественный Юлий, коего никогда никакие суеверия не вынуждали оставить или отложить намеченное предприятие.{255} Но он-то и погиб, не приняв всерьез предостережения об опасности для своей жизни мартовских ид… Для обычных римлян знамения всякого рода всегда оставались либо руководством к действию, либо поводом остановиться. И вот теперь, после столь бурной сходки, взволнованные и разгоряченные происшедшим воины увидели, что луна вдруг начала меркнуть. Естественно, что явление немедленно было воспринято как знамение. Мятежные легионеры решили, что если луна вновь обретет свое сияние, то значит богиня Луны Диана, дочь Латоны и сестра Аполлона, покровительствует им и сулит непременный успех во всех их начинаниях. Луна, однако, померкла и скрылась за облаками. Растерявшиеся вконец воины немедленно предались скорби, искренне полагая, что богиня отвратила от них свой лик, осуждая ими содеянное. «Ведь однажды потрясенные души легко склоняются к суевериям» — справедливо заметил по этому поводу Тацит.{256}
Друз и его советники восприняли случившееся знамение в свою пользу, в чем их не могло оставить в сомнении поведение растерявшихся легионеров. Их смущенный дух был замечен и этим сын Тиберия не преминул умело воспользоваться. Тем из центурионов, кто не утратил доброго расположения воинов, было поручено ведение разъяснительной работы среди мятежников. Аргументация была предельно проста и замечательно доходчива:
«До каких пор мы будем держать в осаде сына нашего императора? Где конец раздорам? Или мы присягнем Перцению и Вибулену? Перцений и Вибулен будут выплачивать воинам жалованье, а отслужившим срок раздавать землю? Или вместо Неронов и Друзов возьмут на себя управление римским народом? Не лучше ль нам, примкнувшим последними к мятежу, первыми заявить о своем раскаянии? Не скоро можно добиться того, чего добиваются сообща, но тем, кто действительно сам за себя, благоволение приобретается сразу, как только ты его заслужил».{257}
Действительно, даже самое нездоровое воображение римского легионера не могло себе представить ужаснейшей картины вручения высшей власти в Римской империи Перцению и Вибулену. Кроме того, большинству воинов удобнее было представить себя людьми, случайно по недомыслию вовлеченными злонамеренными зачинщиками в мятежные действия. Так пусть зачинщики и получают свое.
Агитаторы потрудились не зря: «Внеся этими разговорами смятение в души, породив взаимное недоверие, они отрывают новобранцев от ветеранов, легион от легиона. И постепенно возвращается привычная готовность к повиновению; мятежники снимают караулы возле ворот и относят значки, собранные в начале мятежа в одном месте, где они были ранее».{258}
Наступивший в настроениях легионеров перелом был немедленно замечен людьми Друза и, вдохновленный этим, тот решительно перешел в наступление. Утром он вновь созвал воинов на собрание, где без изысков красноречия, жестко и убедительно пояснил, что никогда не уступит угрозам и устрашениям, но благосклонно отнесется к мольбе. Более того, Друз обещал обратиться к отцу с просьбой о благосклонном отношении к ходатайствам легионов.
Выступление Друза успокоило солдат и тогда он, воспользовавшись наступившим умиротворением, счел своевременным обезглавить мятеж. Перцения и Вибулена пригласили в шатер Друза. Те доверчиво явились, полагая себя в безопасности и, должно быть, гордые оказанной им честью: когда это рядовых воинов приглашает к себе сын правящего императора! Но стоило тем только появиться в шатре Друза, как тот немедленно отдал приказ об их казни. Тела казненных, скорее всего, были выброшены за вал лагеря в назидание всем остальным. Иные же говорили, что их зарыли прямо в палатке Друза, что представляется маловероятным.
С прочими мятежниками справились уже без особого труда, и вскоре мятеж Паннонских легионов был подавлен. Успокоенные легионы получили большие обещания, обернувшиеся малыми уступками. «Войскам он давал завещанные Августом подарки, но больше не делал никаких раздач».{259} Оскверненный мятежом лагерь был оставлен и легионы перешли каждый в свой зимний лагерь.
