Влад Виленов - Неизвестные страницы истории российского флота
Второе действующее лицо — Генрих Прохнов. Был выведен из игры в тот самый момент, когда решалась судьба Британской империи и она отчаянно нуждалась в усилении военной мощи такого стратегически важного союзника, как СССР. Кто поверит в то, что берлинское отделение „Красной капеллы“ во главе с такими профессиональными разведчиками, как Шульце-Бойзен и Прохнов, пало жертвой собственной неосторожности, о чем только и трубят столько десятилетий средства массовой информации и официальные исторические круги? Учитывая коварство британцев, порой посылавших на заведомую гибель собственных агентов десятками и даже сотнями… Кстати, судьба Вермана тоже не является исключением. Он-то уж наверняка знал больше о неблаговидной роли британцев в судьбе „Императрицы Марии“, но даже перед лицом собственной гибели не решился признаться русским в том, что брал от их бывших союзников деньги. Он, наивная душа, до самого последнего момента надеялся на то, что его спасут благодарные соотечественники точно так же, как и в 1918-м англичане спасли от неминуемой расправы германского шпиона Штитгофа — Прохнова. Только не подумал этот идиот о том, что Германии в те годы также было смертельно опасно иметь у себя во врагах Россию, хоть и проповедующую чуждые всему миру большевистские идеи.
Впрочем, и насчет самого Вермана в последнее время появились очень сильные подозрения. Уж не на БРИТАНСКУЮ ЛИ РАЗВЕДКУ он работал в 32-м, когда по отлаженной еще в Первую мировую методике собирался портить советские военные корабли на судостроительных верфях в Николаеве? Что-то не верится, что немцы в те годы решились засылать в СССР своих диверсантов, время не подоспело для таких действий, ведь еще существовали германские танковые полигоны под Казанью и учебные аэродромы в Липецке, на которых проходили подготовку будущие асы вермахта и люфтваффе. Когда Вермана схватили красные чекисты, еще и Гитлера-то у власти не было, а если и обвиняли кого-то в шпионаже и прочей подрывной деятельности большевики, то ТОЛЬКО в пользу Чемберлена или Пилсудского! Так что исследователям, которые намерены довести дело о взрыве на „Императрице Марии“ до логического конца, предстоит еще покопаться в наших собственных архивах, которые наверняка дадут материала поболее, чем британские или германские. Да и роль в этом всем деле русского матроса Назарина тоже неясна. Почему он не выдал лже-Воронова? Каким это таким образом простой матрос умудрился из Франции перебраться в Канаду и не зарегистрироваться при этом в Департаменте эмиграции? Сомнительно, чтобы он проделал такой путь из Европы в Америку по подложным документам, да и какой в этом смысл? И кем были двое его русских спутников, которых упорно разыскивала канадская полиция после гибели Хавилланда? На „Императрице Марии“ вместе с Назариным эти люди не служили, Меррит сравнил их фото с фотографиями всех членов экипажа линкора, хотя убивали британского шпиона они, по-видимому, вместе. Рано или поздно исследователи до них доберутся, возникает один только вопрос — что это даст?»
Таким вопросом задается в конце своего повествования А.В. Бирюк. Разумеется, мы еще не знаем, какие открытия может совершить в результате своего дальнейшего расследования англичанин Роберт Меррит… Впрочем, скорее всего, никаких. При всей детективной интриге расследования англичанина о кознях своих соотечественников все опирается лишь на рассказы внука о деяниях своего дедушки, изложенных в неком дневнике, которого сам Меррит, кстати, так и не видел. А чего стоит британский подполковник, да еще советник, которого знала в лицо вся российская разведка в роли российского же матроса-комендора? Так что более чем вероятно, что перед нами просто-напросто исторический детектив-фэнтези английского автора. Красиво, интригующе, порой даже захватывающе, но, увы, ничуть не соответствует истине.
Кто вы, адмирал Колчак?
Теперь настала пора остановиться на личности командующего Черноморским флотом вице-адмирале Колчаке. В советское время его считали исчадием ада, а сам термин «колчаковщина» был синонимом массовых порок и расстрелов. В 90-х годах Колчак мгновенно превратился в рыцаря без страха и упрека. Кем же на самом деле был этот человек, который несет самую прямую ответственность за гибель «Императрицы Марии»?
Внешняя сторона его жизни и службы нам достаточно известна — в ней полярные плавания и бои Порт-Артура, увлечение географией и романтичная любовь к красавице Анне Тимиревой, служба в штабе адмирала Эссена, командование дивизией миноносцев, Черноморским флотом, и, наконец, вершина карьеры — должность Верховного правителя России.
Но, помимо внешней стороны жизни Колчака, о которой нам более-менее известно, была еще и другая, скрытая от посторонних взглядов, о которой и по сей день мы почти ничего не знаем. Однако обо всем по порядку.
Как отреагировал вице-адмирал Колчак на гибель своего флагманского корабля? Это весьма важно. Очень любопытны для понимания состояния Колчака в тот момент письма его любовницы А.В. Тимиревой, жены его сослуживца и друга (!), с которой Колчак поддерживал многолетнюю связь.
Относительно психического состояния Колчака А.В. Тимирева впоследствии вспоминала: «…Уже по почерку на конверте я привыкла видеть, какого рода будет письмо, — тут у меня сердце сразу упало. Александр Васильевич писал о том, как с момента первого взрыва он был на корабле: „Я распоряжался совершенно спокойно и, только вернувшись, в своей каюте понял, что такое отчаяние и горе, и пожалел, что своими распоряжениями предотвратил взрыв порохового погреба, когда все было бы кончено. Я любил этот корабль, как живое существо, я мечтал когда-нибудь встретить Вас на его палубе…“».
Письмо А.В. Тимиревой А.В. Колчаку от 13 октября 1916 года: «Дорогой, милый Александр Васильевич, отправила сегодня утром Вам письмо, а вечером мне сообщили упорно ходящий по городу слух о гибели „Императрицы Марии“. Я не смею верить этому, это был бы такой ужас, такое громадное для всех нас горе. Единственно, что меня утешает, это совершенно темные подробности, которым странно было бы верить. Вероятно, все-таки есть какие-нибудь основание к этому, ну, авария какая-нибудь, пожар, но не гибель же, в самом деле, лучшего из наших кораблей, не что-нибудь такое совсем непоправимое. С этим кораблем, которого я никогда не видела, я сроднилась душой за то время, что Вы в Черном море, больше, может быть, чем с любым из наших, близких мне и милых привычных кораблей здесь. Я привыкла представлять его на ходу во время операций, моя постоянная мысль о Вас так часто была с ним связана, что я не могу без ужаса и тоски подумать, что, может быть, все это правда и его больше нет совсем. Если же все-таки это так, то я понимаю, как это особенно должно быть тяжело для Вас, дорогой Александр Васильевич. В эти, такие черные минуты, которые Вы должны переживать тогда, что я могу, Александр Васильевич, — только писать Вам о своей тоске и тревоге и бесконечной нежности и молиться Господу, чтобы он помог Вам, сохранил Вас и дал Вам силу и возможность отомстить за нашу горькую потерю. Где-то Вы сейчас, милый далекий Александр Васильевич? Хоть что-нибудь узнать о Вас, чего бы я не дала за это сейчас. И так у нас на фронтах нехорошо, а тут, в Петрограде, все время слышишь только разговоры о повсеместном предательстве, о том, что при таких обстоятельствах все равно напрасны все жертвы и все усилия наших войск, слухи один другого хуже и ужаснее — прямо места себе не находишь от всего этого. Да и без всяких слухов довольно и того, что подтверждается официальными донесениями, чтобы не быть в очень розовом состоянии духа. Но слух о „Марии“, положительно, не укладывается у меня в уме, я хочу себе представить, что это правда, и не могу. Постараюсь завтра узнать от Романова, есть ли какие-нибудь основания, сейчас же бросаю писать, т. к. все равно ни о чем больше писать не могу, а об этом говорить никакого смысла не имеет. Если б только завтра оказалось, что это дежурная городская сплетня, и больше ничего. До свидания, Александр Васильевич, да хранит Вас Господь. Анна Тимирева».
Письмо Тимиревой от 14 октября: «Сейчас получила от Романова Ваше письмо, Александр Васильевич, отнявшее у меня последнюю надежду, очень слабую надежду на то, что гибель „Императрицы Марии“ только слух. Что мне сказать Вам, какие слова найти, чтобы говорить с Вами о таком громадном горе? Как ни тяжело, как ни горько мне, я понимаю, что мне даже представить трудно Ваше душевное состояние в эти дни. Дорогой Александр Васильевич, Вы пишете: „Пожалейте меня, мне тяжело“. Не знаю, жалость ли у меня в душе, но видит Бог, что если бы я могла взять на себя хоть часть Вашего великого горя, облегчить его любой ценой, — я не стала бы долго думать над этим. Сегодня до получения Вашего письма я зашла в пустую церковь и молилась за Вас долго этими словами. Если я радовалась каждому Вашему успеху и каждой удаче, то последнее несчастье также большое горе для меня. За всю войну я помню только три события, которые так были бы ужасны для меня, — Сольдау, оставление Варшавы и день, когда был убит мой брат. Вы говорите о расплате за счастье — эта очень тяжелая расплата не соответствует тому, за что приходится платить. Будем думать, Александр Васильевич, что это жертва судьбе надолго вперед и что вслед за этим ужасом и горем более светлые дни. Вы говорите, что жалеете о том, что пережили гибель „Марии“, если бы Вы знали, сколько на Вас надежд, сколько веры в Вас приходится подчас видеть, Вы не говорили бы этого даже в такие тяжелые минуты. Милый Александр Васильевич, чтобы я /дала за то, чтобы повидать Вас, побыть с Вами, может быть, я сумела бы лучше говорить с Вами, чем сейчас писать так трудно — лучше передать мое безграничное участие к Вашему горю. Если это что-нибудь значит для Вас, то знайте, дорогой Александр Васильевич, что в эти мрачные и тяжелые для Вас дни я неотступно думаю о Вас с глубокой нежностью и печалью, молюсь о Вас так горячо, как только могу, и все-таки верю, что за этим испытанием Господь опять пошлет Вам счастье, поможет и сохранит Вас для светлого будущего. До свидания, милый далекий друг мой, Александр Васильевич, еще раз — да хранит Вас Господь. Анна Тимирева».
