Иса Гусейнов - Судный день
А что, скажите, страшнее и горше разногласий меж единомышленниками? Не разногласия ли внутри исламского духовенства подорвали мощь "лаилахаиллаллаха"?
Не породят ли разногласия, замесом которых всегда служат злоба и вражда, их и в нашей среде? И не переродят ли наши души вражда и злоба? И, ангелоподобные, не превратитесь ли в дивов? И, лишившись идеала, не загубите ли наше восстание?! Сейчас все зависит от зрелости и единства вашего разума и страсти, дорогие мои!
Мы определяем призыв к самопожертвованию как наивысшее проявление духа. Я никогда не забуду, с какой самоотверженностью и отвагой/ вы продемонстрировали по призыву меджлиса свою мощь перед Гюлистанским дворцом. Это было наивернейшее доказательство, что вера в человека приносит беспримерные плоды, сыны мои! Своею самоотверженностью вы проложите дорогу человечеству и сократите путь к единству!
Но именно сейчас, когда наступило время призыва к самопожертвованию, вы не должны поддаваться страстям, а, напротив, должны избегать напрасных жертв и уберечь самое главное завоевание нашего учения - самих себя. Ибо если бог заключен в вас, то как он проявится, если не станет вас?!
А теперь я хочу сказать вам, что решение халифов о сдаче и возвращение в Ширван имеет единственной целью ваше спасение! Амин Махрам, еще раз доказав свою преданность, сообщил моим халифам и мовлане Таджэддину о вооруженном отряде в Шемахе. Я не могу сказать вам, что это за отряд и по чьей воле создан, ибо сведения мои недостаточно достоверны. По этой же причине я прошу дервиша Гасана сохранить до поры в тайне разговор, подслушанный за дверью. Как только я разузнаю все доподлинно, я сообщу вам, и, возможно кое-кто из вас отправится в отряд дервишем. Пока что я знаю одно: они жаждут крови и расправы с моими мюридами. Помните, что Див неподалеку. Погромы в Нахичевани, Исфагане, Тебризе и Багдаде страшат служителей "лаилахаиллаллаха" в Ширване. А если в руки пораженного страхом вложить меч - кровопролитие неизбежно. Они могут нагрянуть с минуты на минуту, друзья мои! Вам надо расходиться. Будьте бдительны и осторожны! Снимите с себя хирги и наденьте одежду горцев. Противники нашего учения знают, что оно наиболее распространено в среде ремесленников, и погромы начнутся в городах! Поэтому скройтесь в горах!
И еще. Со всех амвонов Ширвана мое имя будет оклеветано и предано проклятью. Вы услышите оскорбления и ругань в мой адрес. Обычай наш сидеть вокруг горящего костра будет назван дикостью. Священный наш символ деревянный меч - будет осмеян. Не поддавайтесь, будьте тверды, не выдавайте себя! Ходите в мечеть, молитесь, как все, но не проповедуйте!
Берегите себя, свои семьи, своих детей. Мне надо без промедления следовать в Шемаху. Навстречу мне выйдет Дервиш Гаджи, который сообщит мне место встречи с Амином Махрамом, где я буду ждать встречи с Высокоименитым. Я сам требовал этой встречи, и Дервиш Гаджи вместе с Амином Махрамом добились согласия Высокоименитого. Всем вам известно, каким уважением пользуется Сеид Али у Высокоименитого. Тем, что Ширван стал могучим очагом нашего учения, мы во многом обязаны Сеиду Али. И то правда, что Высокоименитый до некоторой степени подчинил наши дела своим политическим, интересам, но после того как власть перейдет в руки Амина Махрама, права наши в Ширване возрастут. Поэтому мы просили Амина Махрама присутствовать на встрече.
Итак, на встрече с шахом буду я, Сеид Али, Амин Махрам и Дервиш Гаджи. Мы четверо свершим намаз перед Высокоименитым. Кроме мюридов садраддина и некоторой части духовников и сановников, в Шемахе нет сейчас человека, который не говорил бы "Анал-Хакк!". И я уверен, что наш намаз убедит Высокоименитого и с его помощью нам удастся обезвредить вооруженный отряд в Шемахе, а в конечном счете и самого Дива.
Расходитесь, дорогие мои, и не тревожьтесь обо мне. Помните, что у меня повсюду есть верные друзья и что слово наше сильно и победоносно. Будьте терпеливы и позвольте мне верить в вас. Ибо иначе беспокойство за вас смутит мой дух и встреча с Высокоименитым не даст должного результата. Поэтому разойдитесь! И вот еще вам последнее поручение: разыщите мовлану Махмуда. Для вас не тайна, кто такой Махмуд. У нас запрещено говорить о его дервишских делах, но все вы знаете, что Махмуд - ключ к дверям Дива. Он прибыл ко мне на берег Куры из армии Дива, но выглядел весьма утомленным, и я отложил разговор на следующий день. А утром мне сказали, что он исчез. Это тревожно, друзья мои. Махмуд так же, как и лекарь мой, дервиш Гасан, потрясен решением о моей сдаче, и я боюсь, что он или удалился от мира, или, того хуже, что он мог отчаяться и покончить с собой!
Его необходимо срочно разыскать, и ответственность за это я возлагаю на досточтимого мовлану Таджэддина. Как ни обременен досточтимый мовлана Таджэддин своими бакинскими делами, мы возлагаем на него ответственность за все происходящее в Ширване. Пусть сын мой Юсиф не сетует на меня за это. Мы высоко ценим деятельность халифа Юсифа, но в настоящее время дух его неровен. Не будь так, он, назвавшись Ватином, не стал бы созывать и будоражить народ против нашей воли и настоятельного призыва переодеться и рассеяться. Сын мой Юсиф должен помнить: все, что происходит в караване, находится в поле зрения Хакка. Я посылал уже однажды сказать ему, чтобы обуздал и умерил свое властолюбие. Он пренебрег нашим словом, стал Ватином и вступил на путь раскола.
Всем вам ведомо, что досточтимому мовлане Таджэддину предназначено место представителя воли Хакка при тебриз-ском троне в Царстве справедливости, и поэтому он состоит в резиденции бакинского правителя, дабы приобщиться к делам правления и заниматься делами бакинских мюридов до поры, пока власть в Тебризе не перейдет в руки совершенных. Но сейчас мовлане Таджэддину необходимо возглавить все ширванские дела, и в частности заняться розыском мовлана Махмуда.
Я окончил свое слово, дорогие мои! Я ухожу. Путь мой недалек, хотя путешествие, возможно, окажется долгим. Если услышите весть о Махмуде, сообщите через гасидов Дервишу Гаджи. Это мое последнее поручение.
Фазл замолк. Ему хотелось добавить еще несколько слов, но с этого высокого минбара сказать их оказалось делом невозможным. Очень уж высок был минбар.
Один-два раза в год созывались на проповеди мюриды, и Фазл любил произносить их с высокого минбара, воздвигнутого на пологом склоне горы: символический факел, белоснежные толпы, высокий минбар рождали состояние экстаза, в котором он обычно проповедовал народу. Но сейчас, почувствовав настоятельную потребность попрощаться со своими мюридами, он ощутил вдруг несоответствие своего духа высоте минбара и, ступая осторожно, чтобы не поскользнуться на влажных от обильной росы каменных ступенях, стал спускаться.
На обращенных к нему лицах мюридов, похожих сейчас на намокших от росы громадных бабочек, застыла горечь. Что они обрели, кроме хирги на плечах и веры в глазах, за эти семь лет, с тех пер, когда изгнанники собрались на первый свой сход в окрестностях Баку? Семь лет они жили, уповая на Фазла, и с потерей его не потеряют ли и обретенную родину, и веру в себя?
- Вижу ваши страдания! - остановившись на одной из нижних ступеней, сказал Фазл. - Вижу, родные, потрясены вы! Я дал вам правду. Я дал вам чувство достоинства и веру в будущее. Об одном жалею, что не могу облегчить ваших страданий...
По выражению лица мовланы Таджэддина, который стоял впереди всех, наособицу, Фазл понял, что допустил ошибку, дав волю чувству. Но печаль, раздиравшая сердце в миг разлуки, была гораздо сильнее предупредительных взглядов мовланы Таджэддина. К тому же, по его глубочайшему убеждению, неумение полно переживать как радость, так и горе, было признаком несовершенства духа. Таким он был сам, такими воспитывал своих мюридов. И, читая беспокойство и тревогу во взгляде мовланы Таджэддина, Фазл не умерил своей тоски и не воздержался от ее выражения.
- О том еще скорблю, что жизни, отмеренной мне, не хватит, чтобы довести вас до победного конца, ввести вас в Царство справедливости, - сказал он. Чашу победы осушите без меня. - Фазл увидел, как в глазах мюридов засверкали слезы, но и тут не подавил своей священной скорби, ибо неумение плакать также было признаком духовного несовершенства.
Но тут снова раздался вопль дервиша Гасана:
- Он прощается с вами, эй, мюриды! Неужто же не ясно вам, что он идет сдаваться?!
Фазл увидел смятение на лицах мюридов и понял наконец причину беспокойства мовланы Таджэддина. Но было поздно, несколько слов лекаря разбили тонкий ледок молчания, и сход, взорвавшись криками, потребовал уничтожения позорного решения и возвращения Всадника вечности в безопасное укрытие.
Один лишь мовлана Таджэддин со хвоей свитой и гасидами, которые стояли наготове, держа коней под уздцы, сохраняли спокойствие в этом бушующем море страстей.
