Иса Гусейнов - Судный день
- Как не окаменеть нам, дервиш Гасан?.. Факел Устада в твоих руках, и мы не вправе усомниться в твоих словах, - начал он неспешно. - Спор в группе халифов и возвращение Устада обеспокоили и нас, дервиш Гасан. И у нас немало сомнений и подозрений. Но халифы наши всегда были преданными и разумны. Как нам поверить в отступничество совершенных, каждый, из которых олицетворяет Хакка, а все вместе равны Фазлу-Хакку?!
- Но я же говорю вам, что они приняли решение о сдаче Фазла! Разве я не такой же, как и ты, правдолюбец и мюрид Фазла? Почему же ты не веришь моим словам? Или человек, носящий эту священную одежду, - дервиш Гасан дернул ворот своей хирги, - способен на ложь, мовлана? Предатели вручили свое решение мовлане Махмуду, чтобы он передал Фазлу, но Махмуд порвал и выкинул его. Они попытались передать с Гусейном Кейа, но и Гусейн отверг его. Даже Амин Махрам, назвав решение позорным, отказался быть посредником в этом деле. И тогда они вынуждены были вернуться в Баку, чтобы уговорить Дервиша Гаджи передать эту подлую бумагу. Все это я слышал из уст самого Фазла! Ты все еще не веришь мне, мовлана Таджэддин?!
У людей, еще плотнее обступивших их обоих, лица были бледны; ни у кого уже не осталось сомнений, что подтвердились самые худшие подозрения, что халифы действительно предатели. Но лицо мовланы Таджэддина сохраняло непостижимое спокойствие.
- Я верю твоим словам. И не сомневаюсь в том, что ты слышал все это из уст самого Устада, - сказал он. - Но я не верю и никогда не поверю, чтобы Устад назвал своих халифов предателями! - Полные щеки его покраснели сквозь густую шелковистую бороду, большие выпуклые глаза засверкали; вспыхнув неожиданно, мовлана Таджэддин всем корпусом повернулся к людям. - Я, нареченный своим Устадом именем Таджэддин, не верю в отступничество своих соратников и сотоварищей! - мощным голосом крикнул он,
И откуда-то, будто из-под небес, раздался знакомый и родной всем голос:
- И правильно поступаешь, мой досточтимый Таджэддин! В мире "анал-хакка" нет измены!
Это был голос Фазла.
На плато, стоящем на одном уровне с горизонтом, уже светлело утро, в то время как лесистый склон ущелья еще был окутан предутренней мглой; поэтому фырканье поднимающихся лошадей и звон стремян слышались совсем близко, но всадников не видать было, и голос Фазла доносился из невидимого пространства.
- Дервиш Гасан, так ли тебе было сказано? Почему ты исказил смысл наших слов, сын мой? - снова послышался голос Фазла.
Лошади, пуская из ноздрей клубы пара, вынырнули наконец из темноты, и мюриды мощным потоком двинулись навстречу Фазлу, ехавшему впереди всех.
Никто не помнил, чтобы Фазл начал говорить, не доехав до места и не спешившись.
- Халифы мои верны учению и дороги мне по-прежнему, сыны мои! - говорил Фазл. - Учение наше распространяется все шире, и человек пробуждается от дремучего и гибельного невежества, а это означает, что дела моих халифов плодотворны. Решение же, принятое ими, касается личной судьбы человека по имени Фазлуллах Найми и не имеет никакого отношения к нашему восстанию. Заверяю вас: если в том не будет нужды, я не соглашусь с этим решением и не разлучусь с вами, дорогие мои.
Мюриды, в ушах которых еще стояли вопли и причитания дервиша Гасана, с надеждой и верой слушали Фазла, глядя во все глаза на янтарно-желтое его лицо, излучающее нерушимую твердость духа; ни долгий, утомительный путь туда и обратно, ни события в группе, казалось, не оставили на лице его ни малейшего следа.
Но тут снова закричал дервиш Гасан:
- Ради Фазла-Хакка не чурайтесь моих слов, эй, мюриды. Устад скрывает правду! Он сам себя предает! Вы в неведении, пробудитесь! Вдумайтесь в слова его! Как это- личная судьба? Что значит - не имеет отношения к нашему восстанию? Если халифы приняли решение о сдаче Фазла, то что это, как не измена?! Я же сказал вам: я слышал все из уст самого Устада! До вчерашнего дня я так же, как и вы, не ведал ни о чем. Вчера мы остановились на отдых, и когда гасиды, разыскав нас, сообщили о созыве схода, Фазл отвел меня в укромную келью и сказал, что не может явиться на сход, ибо должен немедленно ехать в Шемаху, где стоит вооруженный отряд, которому поручено расправиться с хуруфитами во всем Ширване. Из кого состоит отряд? Кем собран? Где и когда ожидается погром? Фазл ответил, что это тайна Хакка. Потом сказал: "Я должен сам поехать в Шемаху, чтобы обезвредить отряд. Я доверяю тебе свой факел, поезжай на сход и огласи, что в моем возвращении халифы не повинны". Тут в келью вошел Гусейн Кейа, и я вышел. Я признаю, что подслушивать недостойно, но сердце мое было не спокойно, я чувствовал, что поездка Устада в Шемаху добром не кончится. Вот почему, неплотно прикрыв за собою дверь, я подслушал разговор и узнал, что всадники, неожиданно возникшие на берегу реки Кюрделем, привезли Фазлу решение о сдаче. Такова правда, эй, мюриды! Я повторяюсь, но я буду говорить до тех пор, пока не вобью в ваши головы все как есть! Не сумев передать решения ни с мовланой Махмудом, ни с Гусейном Кейа, ни с Амином Махрамом, они уговорили наконец Дервиша Гаджи, который хоть и привержен нашему учению, но еще больше привержен шаху Ибрагиму. Судите же сами: что это, как не измена? Наш досточтимый мовлана Таджэддин усомнился в моих словах. Пусть скажет теперь сам: сомневается ли в них по прежнему? Устад упрекнул меня в искажении смысла поручения... Я прошу простить меня за то, что поведал вам подслушанный разговор. Но я сделал это потому, что Устад скрывает от вас правду! Присоединитесь к моему протесту, эй, мюриды! - Дервиш Гасан, передав факел одному из мюридов, бросился в гущу народа и, хватая то одного, то другого за грудки кричал, приводя всех в смятение: - Вызовите предателей на суд Хакка и снимите с них хиргу!
И пока он метался и будоражил людей, Фазл в глубокой задумчивости, как если бы происходящее не имело к нему никакого отношения, медленно поднимался на высокий минбар. Единственной его тоской и мечтой с юности, когда он в родном Астарбаде с товарищами-подмастерьями валял войлок, просиживал ночи до утра у очагов, в парах кипящей воды, в которую окунали войлок, прежде чем натянуть его горячим на пялки для шапок, и продумывал при этом завтрашнюю проповедь в медресе, открытом им на свои сбережения, и позже, когда он обосновался в Тебризе, странствовал по святым местам и обрел в Ширване Страну спасения, единственной целью и делом жизни для него было убедить людей, заставить их поверить, что все погромы, войны, все беды на земле происходят от ложной веры и невежества, пробудить в них великую любовь к вечному духу, переходящему из века в век, - от Зардушта к Матери Хуррам, от Матери Хуррам к Джавидану, от Джавидана к Бабеку, от Бабека к Гусейну Халладжу, от Гусейна Халладжа к Ахи Фарруху, от Ахи Фарруха к шейху Низами, от шейха Низами к шейху Махмуду и, наконец, к нему, Фазлуллаху Найми.. Вечный негасимый дух, который он так остро ощущал в себе и который обязан был передать дальше, последующим поколениям, в грядущие века...
Он видел истинные признаки той великой любви на лицах несчастных скитальцев, обретших в Стране спасения прибежище, а в его учении стойкость души. Дервиш Гасан, лекарь его, был один из беженцев, претерпевший все удары судьбы, прошедший все этапы обучения и возродившийся для великой любви. В последние семь лет Фазл ни на один день не расставался с дорогим трудолюбцем и ничего, кроме истинной любви, в лице его не видал. Теперь же он вдруг прозрел другое в лице этого человека - любовь не к вечному Хакку, а к смертному человеку Фазлуллаху Найми.
Достигнув вершины минбара и выпрямившись во весь рост, Фазл оглядел сход.
- Слушайте, сыны мои...
На вершину горы и на белоснежные хирги мюридов легли красноватые отсветы восходящего солнца, ущелье наполнилось плотной голубизной, среди зелени лесов забелели тропинки, которые звали Фазла в путь, возможно, в последний.
Но говорил он неспешно. Речи Фазла были присущи размеренность и плавность каравана, везущего тяжкий и драгоценный груз.
- Достоинство человека проявляется в его любви, сыны мои. Достоинство же любви определяется единством разума и страсти. Человека, разум которого преобладает над страстью и убивает чувство, мы называем невеждой. Человека же, у которого над разумом преобладает страсть, убивающая способность к мышлению, мы называем зверем.
Доказано, что разум, лишенный страсти, равно как и страсть, лишенная разума, порождают бедствия и крах.
Доказано также, что только при единстве разума и страсти человек становится ангелоподобен и только ангелоподобные обладают истинной любовью и не ошибаются в любви.
Я не сомневаюсь в том, что люди, овладевшие нашим учением и получившие хиргу, превыше всего ценят и любят истину, сыны мои. Но время против нашего учения, и мои мюриды, отравленные веяниями времени, с одной стороны, лишаются надежды и уходят в отшельничество; с другой же - выходят из равновесия и становятся рабами своих страстей. Таков горький итог моих наблюдений, дорогие мои! Перед лицом всего схода признаю, что именно поэтому, из опасений еще более потрясти вас, я скрыл решение моих халифов о сдаче. Когда Дервиш Гаджи передал мне на реке Кдорделем решение халифов, я попросил сохранить его в тайне, доверив ее только досточтимому мовлане Таджэддину, Как все вы видите, мовлана Таджэддин стойко вынес испытание, и я благодарен ему за это. Дервиш Гасан же, мой лекарь, не выдержал испытание и, вместо того чтобы довести до сведения схода официально порученное ему сообщение, разгласил тайну Хакка. Я просил его объявить о невиновности халифов и снять с них подозрения, дервиш Гасан же поддался чувству и сеет разногласия меж вами и халифами.
