Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 5
Иванов. — Это добыто путем перлюстрации, т.-е. перехватывания писем?
Джунковский. — Да, путем перехватывания.
Председатель. — Таким образом, система перлюстрации была вам известна. Она не имела никакого законного титула. Почему же вы не обратили на это внимания, не настояли на прекращении этого?
Джунковский. — Это меня не касалось. К делам департамента полиции это не относилось.
Председатель. — Но, тем не менее, вы пользовались перлюстрацией?
Джунковский. — Да, мне посылали, конечно. Это считалось по части розыска.
Председатель. — Вот ваша резолюция: «Совершенно секретно. Это, однако, неприятная история по перлюстрации. К моему возвращению прошу доложить. Может быть, что-нибудь узнается».
Джунковский. — Да, это я написал.
Председатель. — Может быть, вы посмотрите? (Показывает бумагу.)
Джунковский (смотрит). — Да, это моя рука.
Председатель. — Вспомните пожалуйста, как разъяснилась и чем кончилась эта история.
Джунковский. — Так это и осталось неразъясненным, насколько я помню, тут написано: «Я лично переговорил с министром юстиции, который просил оставить письмо без ответа».
Председатель. — Вспомните содержание этого разговора с министром юстиции.
Джунковский. — Это довольно трудно… Смирнов говорил, что он не писал этого письма, а удостоверить, писал ли он в действительности или нет, не было никакой возможности.
Председатель. — А путем сравнения почерка?
Джунковский. — Но ведь самого письма у меня не было.
Председатель. — Повидимому, однако, оно было у министра юстиции?
Джунковский. — Нет. Ведь министр юстиции получил копию. Самое письмо пошло по назначению. В перлюстрации письма не задерживались: с них только копии снимались, а письмо шло к адресату. Проверить никоим образом было нельзя.
Иванов. — Письмо министру юстиции так и не посылалось?
Председатель. — Как же не посылалось? — «При письме ваше превосходительство препроводили мне копию письма».
Джунковский. — Это копия. Подлинного письма у меня никогда в руках не было.
Председатель. — Но как же это, Владимир Федорович, вам стало известно о перлюстрации писем членов Государственной Думы, — Маркова 2-го, например, — и вы не принимаете никаких мер, чтобы установить возвращение к законному порядку?
Джунковский. — Да, я никаких мер не принимал. Это обычай, который существовал более ста лет. Я знал, я имел прямое доказательство, что и мои собственные письма читали, — и я ничего не мог сделать.
Председатель. — Т.-е., вы все же делали что-нибудь? Или исходя из того, что тут ничего не поделаешь, даже и попытки никакой не делали?
Джунковский. — Это ведомство не касалось меня, потому я в это не входил. Единственно, что я мог тут сделать, это то, что когда эти письма поступали на хорошей бумаге к министру внутренних дел, а он препровождал их мне, я сжигал их в камине. В исключительных же случаях, когда я замечал что-нибудь действительно преступное, я направлял тому, кого это касалось. За два с половиной года это случилось, может быть, раза три или четыре.
Председатель. — Вы не помните, не предпринимали ли вы чего-нибудь для восстановления законного порядка по поводу одного письма в бытность министром внутренних дел Маклакова?
Джунковский. — Мер для уничтожения перлюстрации вообще? Нет, не принимал.
Председатель. — Почему?
Джунковский. — Потому что хотя явление, может быть, и незаконное, но оно во всех странах практиковалось, точно так же и у нас.
Председатель. — А вам известно, Владимир Федорович, что представитель министерства, с трибуны Государственной Думы, отрицал самое существование черных кабинетов, т.-е. перлюстрации?
Джунковский. — Это было мне известно. Я читал это в газетах.
Председатель. — Это при вас Плеве отвечал на запрос?
Джунковский. — Нет, не при мне.
Председатель. — Оглашается «Выписка из письма, с подписью: «М», Москва, от 29-го мая 1915 года; к А. Перес, в Харьков, Конная 22, зубоврачебный кабинет Р. Д. Данилевского. — Дорогая Таня. В Москве идет сплошной разгром немецких магазинов — гнуснейший погром с разрешения начальства. Сегодня с утра полиция дала сигнал, распорядившись немедленно удалить немецкие вывески, где они еще оставались. Городовые взялись за вывески, а хулиганы за магазины. Это очевидно устроено с целью дать выход озлоблению, вызванному поражением в Галиции. Ходят слухи самые волнующие и они подтверждаются. Так говорят, что Перемышль продали и что много генералов и офицеров казнено за это. Я этому не верил, так как источники были ненадежны. Но вот Борис слышал от сестры милосердия, приехавшей с позиции, что она в Конотопе встретила двух русских генералов, ехавших под арестом в оковах, и другие передавали уже, что их видели здесь в Москве». Внизу написано: «Подлинное письмо удержано до распоряжения вашего высокопревосходительства». Сверху на полях синим карандашом: «Не посылать, по-моему. Сообщить Мардарьеву». Красным карандашом: «Сообщено по телефону лично, 4/VI». Это человек, который заведывал перлюстрацией в Петрограде. Где тут ваша рука?
Джунковский. — «Не посылать» — написал Маклаков; «сообщить Мардарьеву» — я; «Сообщено по телефону лично» — мой секретарь.
Председатель. — Вы позволите понять вас так, что ответственность за это лежит, по вашему мнению, на министре внутренних дел и к вашей области не имела отношения? Что и в данном случае вы исполняли лишь распоряжение министра внутренних дел?
Джунковский. — Да.
Председатель. — Оглашается документ из того же дела: «Ставка. Верховному Главнокомандующему генералу Янушкевичу.[31] Воинский. Лично доверительно узнав, что министр юстиции едет сегодня в Ставку, очень опасаюсь чтобы он не стал просить великого князя содействовать помилованию как Бурцева, так и осужденных думских депутатов, признавая это несвоевременным и опасным для порядка считаю своим долгом вас предупредить 423. Джунковский».
Джунковский. — Совершенно верно.
Председатель. — Что это за документ?
Джунковский. — Я считал, что освобождение Бурцева, как и членов Государственной Думы, было бы совершенно несвоевременно и потому послал такую телеграмму.
Председатель. — Почему вы думали, что Щегловитов будет об этом хлопотать? Вообще он ведь не был склонен хлопотать.
Джунковский. — Потому, что он то одного держался, то другого.
Председатель. — «Отправлена 13-го февраля» — это ваша отметка? (Показывает бумагу.)
Джунковский. — Это — моего секретаря. А это моей рукой написано.
Председатель. — Выписка из письма с неразобранной подписью: «Красноярск, Енисейской губернии» (читает). Из того же 14-го тома. Здесь надпись: «Генералу Беляеву при письме». Очевидно, тут тоже дело идет о копии перлюстрированного письма.
Джунковский. — Так как это касалось контр-разведки, то мы обязаны сообщить ему. Он был начальником штаба.
Председатель. — Здесь есть еще письмо 1902 года, за № 358.
Джунковский. — Перлюстрация, главным образом, занималась контр-разведкой. Поэтому уничтожить ее во время войны я считал невозможным даже с точки зрения безопасности.
Председатель. — 6-го июля 1915 года — письма Самарина Питириму и Григорию Новых. Затем письмо, посланное Горемыкину, — тоже должно быть по контр-разведке. Давыдова, бывшего директора департамента полиции.[32] «Преследовал приехавшего фон-Люциуса».
Джунковский. — Это тоже по контр-разведке.
Председатель — А что это? (Читает.) «Петротрад. Дирпол. Личная. Меня крайне тревожит дело Шарля, данное мною разрешение на приезд одного из них. Необходимо сопровождать его в мертвую. Боюсь багровщины. Хорошо ли все обставлено; для полной гарантии необходимо знать точно время проезда через границу. № 1661. Джунковский». Вверху с правой стороны бланка телеграммы красным карандашом написано: «Отправлена 10/VI в Минске».
Джунковский. — Это тоже по контр-разведке. Он должен был приехать в Петроград. Это немецкая организация, которая должна была устроить покушение на взрывы мостов и т. п.
Председатель. — И вы дали ей разрешение приехать?
Джунковский. — Тогда не было еще известно, какая у него была цель, но он должен был выехать в Россию. Его должны были сопровождать для передачи в руки военных властей. Это дело было передано в управление генерального штаба. Это во время войны было?
