Крэйг Калхун - Национализм
Колониализм привел к появлению национализма, несмотря на свое противодействие этому. В большинстве случаев наличие и влияние колониального режима способствовало утверждению или развитию национальной идентичности в качестве противовеса или основы для сопротивления. Во многих случаях колониальная идеология также способствовала развитию национализма своими заявлениями о том, что колонизированные изначально враждебно относились друг к другу (если бы не мир, поддерживаемый колонизаторами) и были неспособны к самоорганизации. Национализм был зримым опровержением этого и в ряде случаев способствовал возникновению способности к самоорганизации в более крупном масштабе[81].
По мере организации мира в систему государств колониальное правление становилось все более несостоятельным. Независимо от трудностей, связанных с приобретением международного влияния или с внутренней самоорганизацией, обе возможности существенно ограничивали тех, кто мог выдвинуть успешные притязания на суверенитет. Независимо от того, к какой форме правления они на самом деле стремились, независимо от степени элитарности антиколониалистов и их программы антиколониального правления, их притязания на суверенитет по определению исходили «снизу» — от «народа», а не сверху — от правителей. Национализм был и по сей день остается наиболее доступной дискурсивной формой для выдвижения таких притязаний. Несмотря на заимствования из международного дискурса, сама колониальная ситуация ведет к его местному переизобретению и усилению.
Основная тема антиколониального национализма — создание гражданства. Это помогает понять, почему деятельность ранних националистов во многом была сосредоточена не на соперничающей государственной власти, а на усилиях по преобразованию культуры, уничтожению традиционных форм семейной и общинной преданности и созданию «нового человека», сочетающего в себе западный индивидуализм с явно местным культурным содержанием. Пытаясь объяснить силу имперских держав и доказывая важность местной национальной культуры, многие антиколониальные национализмы создавали и воссоздавали раскол между духовной и материальной жизнью. В материальной области военная и техническая мощь иностранных держав была очевидна. В духовной области можно было превозносить моральную и культурную силу подчиненной нации. Так, известная китайская формула тиян гласила: китайское ученье — для духа; западное ученье — для практического использования (Chow 1960; Spence 1990). В Индии националистическая идеология провозгласила «область духовного своей суверенной территорией» и стремилась не допустить колониального вмешательства в нее (Чаттерджи 2002: 287).
На самом деле, как утверждали индийские националисты в конце XIX века, суть заключалась не просто в нежелании подражать Западу в чем-либо, кроме материальных аспектов жизни, — этого ненужно было делать потому, что в духовной области Восток превосходил Запад. Нужно было культивировать материальные практики современной западной цивилизации, сохраняя и укрепляя особую духовную сущность национальной культуры. (Chatterjee 1994: 133)
Такое обоснование избирательной вестернизации присутствует в программе националистической модернизации Индии и Китая даже сегодня, несмотря на серьезные изменения, произошедшие в каждой из этих стран. Оно повлияло, например, на проведение некоторых капиталистических реформ Дэн Сяопина, когда одновременно осуждалась духовная грязь, которую несла с собой вестернизация.
Индийские интеллектуалы в XIX веке были не менее космополитичными, чем европейцы. Но космополитизм был проблематичным в контексте колониального правления, так как он не касался европейских просветителей. Многим индийским националистам, включая Неру, писать и говорить по-английски было проще, чем на любом из «индийских» языков; по сути, они способствовали превращению английского языка в индийский. Но в результате возникало противоречие между английским языком как языком колонизаторов и как предполагаемым lingua franca, который должен быть помочь созданию единой нации, ослабляя языковые разногласия на субконтиненте. К тому же, пока одни националисты делали английский язык индийским, другие занимались возрождением современных индийских языков вроде бенгали и маратхи; национализм означал создание новой, современной литературы на народных языках. Это повлияло на стремление создать единство между языком литературы и интеллектуалов и языком простых людей, так как группы, прежде разделенные языковой иерархией, теперь должны были быть объединены национальным языком. Китайские интеллектуалы преследовали схожую цель в начале XX века, и это также повлияло на последующие действия коммунистической партии.
Хотя многое из этого явно было ответной реакцией на колониализм, западная история также связана с борьбой за культурную идентичность и создание граждан[82]. Даже у Гоббса обоснование абсолютного суверенитета королей, как мы видели, требовало прежде всего объединения граждан — нации, способного предоставить право править посредством явного или неявного общественного договора. Эти граждане, по необходимости, не только были взаимозаменяемыми представителями нации, то есть индивидами, но и участвовали в общих проектах, опосредованных сетями коммуникации.
В этом состоит решающее различие между империей и национальным государством или, как заметил Уэйнтрауб, между космополитическим городом и полисом. Создание политического сообщества требовало нового типа взаимосвязи и чего-то большего, нежели соблюдение простого правила «живи и дай жить другим». В космополисе или империи, поскольку «разнородные массы не были гражданами, они могли вести аполитичное существование и каждый мог делать все, что ему заблагорассудится, не обсуждая этого со своими соседями» (Weintraub 1997). И в полисе, и в современном национальном государстве принадлежность к общему государству требует не только терпимости и общего подчинения внешнему суверену: она требует взаимного общения.
Современные государства возникли как основные арены для народного политического участия (и в некоторых случаях — для создания демократических институтов). На самом деле именно потому, что современные государства опирались на граждан, а не на подданных культурная политика в них была сопряжена с таким насилием. Исторические империи без большого труда обеспечивали представителям различных этнических групп возможность жить рядом в мире. Внутри и вокруг столицы Османской империи — Стамбула жили и торговали друг с другом евреи, христиане и мусульмане. Но жить в мире было не слишком сложно, потому что различные группы не участвовали в общем обсуждении политических и общественных вопросов; султан совещался с представителями различных этнических групп, но не с простыми людьми. Хотя члены различных групп могли призываться в его армии, эти армии не были гражданскими, и ни о какой массовой мобилизации речи не шло. Точно так же, хотя Османская империя, как и другие империи, поддерживала мир, жизненно важный для торговли на большие расстояния, она по большому счету не заботилась о реальной экономической интеграции своих территорий. Она не меняла, к примеру, разделение труда и не осуществляла серьезных технических новаций. Поэтому большинство различных общин и народов под властью Османов продолжало заниматься своей традиционной и преимущественно локальной экономической деятельностью. Купцы в метрополии вели торговлю на большие расстояния в основном предметами роскоши. В противном случае различные страны оставались более или менее обособленным локальными экономиками. Даже в такой стране, как Британия, такое положение сохранялось до наступления промышленной революции (включая резкий рост сельскохозяйственного и ремесленного производства, непосредственно предшествовавший фабричному производству). Существовало некоторое региональное разделение труда, обусловленное различиями в богатстве полезными ископаемыми, плодородности земли и специализации местных ремесленников. Но рынками были физические места, куда местные жители приходили торговать с другими местными жителями; только относительно специализированные товары производились для национального потребления.
Развитие институтов и арен для осуществления общей политики по иронии судьбы зачастую вело к появлению идеологий, требовавших повышения однородности среди граждан. Различия, которые не имели такого значения, когда простые люди не вправе были принимать политические решения, по мере роста демократизации стали вызывать все большее беспокойство. Распространение национальных средств коммуникации — важное для демократии — также может облегчить стирание различий между гражданами. Один из ключевых вопросов современной эпохи заключается в том, насколько возможно достижение осмысленного, политически действенного публичного дискурса без такого стирания (Eley 1992; Fraser 1992). К различиям, которые обычно стремится подчинить себе националистический дискурс, относятся гендер, класс, а также область, происхождение и другие возможные основания для контрнационалистической сецессии.
