Крэйг Калхун - Национализм
Андерсон считал одним из основных источников всего дискурса национализма фрустрацию и солидарность более раннего поколения колониальных элит (Андерсон 2001: Гл. 4). Испанская колонизация Латинской Америки создала особую карьерную модель, которая привела к ранним националистическим выступлениям против существовавших властей. Испанская Америка была разделена на множество административно-территориальных единиц. Высшие чиновники обычно присылались из Испании (и стремились вернуться, чтобы занять более высокий пост у себя в стране). Но ниже существовал целый корпус креольских чиновников. Они были испанцами по происхождению, языку и главным образом культуре. Но они родились здесь. Они не могли «вернуться» в Испанию. Их карьеры упирались в «потолок», выше которого они не могли подняться; это напоминало им об отличии, хотя и не слишком значительном в культурном отношении, от «настоящих» испанцев, стоявших над ними. И, что еще более важно, их карьерные возможности были ограничены в горизонтальном отношении. Хотя некоторые выходцы из Испании могли перемещаться из одной колонии в другую, креолы могли занимать посты только в той колонии, где они родились, скажем в Мексике или Чили. Это способствовало идентификации с этой административно-территориальной единицей как своеобразной родиной. Поэтому в отличие от землевладельцев — феодальных или иных, которые, как правило, оставались на одном месте, привязанные к своей местности и своей земле, эти креольские колониальные чиновники перемещались с места на место внутри колонии. Наиболее выдающиеся из них заканчивали свою карьеру в столице, независимо от места своего рождения, и обычно были знакомы со страной лучше представителей других элитарных групп. Будучи образованной элитой, эти чиновники также могли участвовать в печатном общении, которое в конечном итоге стало культурной основой для национального объединения.
Все это привело к тому, что первые националистические революции в мире были возглавлены представителями привилегированных элит, говорившими на одном языке и имевшими одну религию с теми, чьему правлению они бросали вызов. С точки зрения Андерсона, не в имперской метрополии, а в колониях люди впервые стали считать себя представителями особых национальностей, а не просто подданными монархов, носителями языков и т. д. Но, однажды начав свое развитие, идея нации, которая вошла в космополитический дискурс, в конечном итоге заполонила европейскую мысль и радикальную политику XVIII–XIX веков и антиколониальный национализм во всем мире.
В то же время испанский случай креольской элиты был несколько нетипичным, так как национализм обычно возникал среди элит, которые оставались привилегированными при колониальном правлении, но сталкивались с невозможностью осуществления своих замыслов. В большинстве стран мира новые элиты состояли из местных жителей, получивших образование в колониях или даже метрополиях (Markakis 1987; Brass 1991; Davidson 1992). Отношения у этих новых элит с уже сложившимися не всегда были ровными. Они были одними, когда, к примеру, в XIX веке харизматичный традиционалист Махди возглавил крупное восстание в Британском Судане. Но в XX веке его потомок Садык эль-Махди, будущий исламистский премьер-министр, получил образование в Оксфорде. Его семья и многие представители среднего класса имели колониальное образование и выказывали антиколониальные настроения. Колониализм пренебрежительно относился к традиционным наследственным элитам, даже если за ними сохранялось множество привилегий, и препятствовал вертикальной мобильности, возможной на основе образования, полученного в метрополии или близкого к нему, и других подобных меритократических механизмов отбора. И эти элиты среди колониального населения зачастую признавали обращение к идее нации наиболее подходящей для себя стратегией. Это означало отождествление себя со своими соотечественниками, принадлежавшими ко всем классам, несмотря на гордость своим традиционным статусом и новым образованием. В частном порядке они могли презирать своих простых соотечественников, но при этом они открыто объявляли крестьян и остальных представителями одной нации, угнетаемой имперской державой и достойной самоопределения. Залогом успеха этой стратегии было создание элитой тесных связей с крестьянами и другими представителями неэлиты и искреннего чувства солидарности с ними. Обращение Садыка ко все более «фундаменталистскому» исламу было продиктовано его стремлением к созданию таких связей.
Этим элитам не нужно было изобретать дискурс национализма с нуля. Как утверждал Андерсон, он носил «модульный» характер и мог переноситься из одной среды в другую. На самом деле, возможно, правильнее будет сказать, что дискурс национализма был доступен как международный дискурс, и новые группы людей могли принимать его, участвовать в нем и даже видоизменять его. Так, когда традиционные элиты, отодвинутые на второй план колониальными властями, использовали дискурс национализма, чтобы выразить свое неприятие колониального правления, они новаторским образом сочетали местные традиции и международную риторику, преобразуя и местные, и международные идеи. Например, под влиянием риторики национализма местные элиты в Индии, Китае, Гане и Индонезии усвоили идею о том, что легитимность должна основываться на воле тех, кем правят. Это обозначило сдвиг (в различной степени) в местных дисурсах легитимности. В то же самое время в каждой среде антиколониальные элиты строили национализм по-своему, опираясь на общий международный дискурс. Они вносили в него нечто новое, они использовали различные местные особенности, и они боролись друг с другом за понимание того, каким должно было быть сочетание местной традиции, международного дискурса и нововведений[79].
Метафора «модульности» может ввести в заблуждение. Она предполагает, что элементы международного дискурса могут переноситься без серьезного изменения из одной культурной среды в другую. Это не позволяет увидеть более сложное взаимодействие между каждой местной культурой и международным дискурсом, а также противоречия внутри каждой такой культурной области[80]. В результате, оказывается забытым тот факт, что на развитие антиколониального национализма повлияли не только дискурс, идеология и традиция, но и властные отношения и социальная структура. Особые националистические идеологии развивались (и развиваются) в контексте борьбы и практической деятельности, и они вовсе не были абстрактными. Ошибочно считать, что каждое националистическое движение изобретало свой национализм заново, целиком из местных культурных и политических источников. Тем не менее при рассмотрении международного измерения националистического дискурса нам следует избегать представления о том, что поздние национализмы являются простыми производными более ранних и что они никак не укоренены в местных условиях и опыте (Chatterjee 1986). Международная доступность дискурсивной формы национализма не означает, что каждое последующее использование этой формы обязательно вторично — с пейоративными коннотациями этого слова — оно не более вторично, чем каждое последующее использование литературной формы романа.
Колониализм привел к появлению национализма, несмотря на свое противодействие этому. В большинстве случаев наличие и влияние колониального режима способствовало утверждению или развитию национальной идентичности в качестве противовеса или основы для сопротивления. Во многих случаях колониальная идеология также способствовала развитию национализма своими заявлениями о том, что колонизированные изначально враждебно относились друг к другу (если бы не мир, поддерживаемый колонизаторами) и были неспособны к самоорганизации. Национализм был зримым опровержением этого и в ряде случаев способствовал возникновению способности к самоорганизации в более крупном масштабе[81].
По мере организации мира в систему государств колониальное правление становилось все более несостоятельным. Независимо от трудностей, связанных с приобретением международного влияния или с внутренней самоорганизацией, обе возможности существенно ограничивали тех, кто мог выдвинуть успешные притязания на суверенитет. Независимо от того, к какой форме правления они на самом деле стремились, независимо от степени элитарности антиколониалистов и их программы антиколониального правления, их притязания на суверенитет по определению исходили «снизу» — от «народа», а не сверху — от правителей. Национализм был и по сей день остается наиболее доступной дискурсивной формой для выдвижения таких притязаний. Несмотря на заимствования из международного дискурса, сама колониальная ситуация ведет к его местному переизобретению и усилению.
