Майкл Грант - Крушение Римской империи
В течение предыдущих, решающих лет постепенного коллапса Империи монашество было не стабилизирующим, а дезинтегрирующим элементом. Когда общество крайне нуждалось в людской силе и деньгах, которые оно обязано было собрать, чтобы устоять перед захватчиками, монахи ретировались сами и уводили за собой других. То, что они внесли свой вклад в раскол общества, приведший к падению Империи, было неоднократно оценено современниками. Некоторые, по общему согласию, воздавали монахам должное за то, что они старались облегчить участь местных жителей, зачастую выступая против гражданских властей. Но критиков было куда больше, и они были агрессивнее.
Сам Иероним, хотя и признанный пионер того движения, которое он считал верным направлением монашества, лучше всех различал неискренность многих его профессиональных участников. Его письма заполнены нападками на их тщеславие, разврат, обжорство и жадность. Я могу понять, говорил он, почему многие люди предпочтут жить с дикими зверьми, чем с христианами такого сорта. Но, хотя и устремляя свою критику на плохих монахов, он очень боялся, что многие люди возненавидят их всех без разбора, с презрением указывая пальцем на их черные одежды и бритые головы.
Нехристиане также обнаружили, что монахи подбрасывают очень много дров в костер их атак на христианскую религию. Палладий, сочинитель эпиграмм из Александрии, не мог понять, почему такие хорошо организованные агрессивные группы романтически называют себя «отшельниками», а Эвнапий описывал, как языческие святыни осквернялись этими «тиранами», которые живут, как свиньи, и называют это благочестием. Их также широко критиковали за лень и попрошайничанье, о чем, среди прочего, очень сожалел Августин.
Языческий историк Зосим отмечал, что то, что монахи называют «поделиться с бедными», означает низведение каждого на их собственный, предельно низкий уровень деградации. Но самым важным был его акцент на их бесполезности для государства, которому они отказывались хоть в чем-либо помочь.
Возможно, общее мнение было наилучшим образом подытожено Рутилием Намацианом, который прошелся по монастырю на острове Капрари (ныне Капри), когда его корабль плыл вдоль западного побережья Италии:
…тоскливое место, где
живут люди, укрывающиеся от света и называющие себя монахами …
Они страшатся судьбы, ниспосланной как богом, так и дьяволом.
Будет ли жить человек в нищете, чтобы избежать ее?
Из-за страха своего они остерегаются добра.
Такое поведение — это буйство сумасшедшего,
Каковы бы ни были причины, я нахожу их очень странными.
Отношение официальных церковников к монахам и отшельникам было более неоднозначным. Неискренние словоизлияния были часто обращены к духовным идеалам монашеской жизни, а епископы были порой готовы подстрекать монахов на разрушение языческих храмов. В течение долгого времени церковь ощущала себя существенно ослабленной деятельностью монахов, поскольку они умышленно пренебрегали ее представителями, не видели причин для отклика на ее призывы и отвергали союз церкви с государством.
В ответ духовный синод, состоявшийся в Малой Азии около 340 г., выразил сожаление о редких посещениях монахами церковных служб. В период правления Валенса епископ Луций из Александрии даже послал людей для нападения на монастыри, и ряд монахов были убиты. Папа Сириций заявлял повсеместно, что многочисленные монахи — самозванцы. И императоры в своих эдиктах объявляли обитателей монастырей фанатиками, непокорными бунтовщиками, способными только на проникновение в города и обострение религиозной и социальной напряженности.
Эти различные точки зрения звучали и в официальных извещениях. Покровительственное отношение было продемонстрировано в 361 г., когда Констанций II подтвердил освобождение монахов от всех общественных обязанностей. Но затем Юлиан сравнил их с такими же неряшливыми странствующими последователями язычников, известными как циники, видя и в тех и в других «вызывающих беспокойство наглых бродяг».
Валентиниан I и Валенс были среди тех христианских правителей, которые подобным образом обвинили монахов в плохом исполнении гражданского долга и в непорядочности в сделках. Феодосии I в раздражении обратился к Амвросию: «Что мне делать с этими фанатичными монахами?» В 390 г. Феодосии еще надеялся держать их на расстоянии от городов, приказав им оставаться в «пустынных и уединенных местах». Но двумя годами позже под внешним нажимом он отозвал этот указ. Затем и Валентиниан III запретил мужчинам покидать имения в сельской местности для принятия монашеского обета без разрешения землевладельца. Но ни одна из этих ограничительных мер не смогла остановить развитие движения.
С точки зрения на будущее наиболее опасным для Империи был обет безбрачия, как составная часть монашеской карьеры, поскольку он означал, что население, размеры которого едва обеспечивали деньги и людские ресурсы для обороны страны, будет продолжать сокращаться. Более того, это принуждение к безбрачию распространилось далеко за пределы монашеского движения, поскольку широко использовавшиеся призывы к воздержанию привели к чрезвычайному энтузиазму в части воздержания от сексуальных отношений.
Это было объявлено наиболее притягательным социальным идеалом из-за недостойности человеческих существ и их плоти. Ведь было сказано, как это приписывается евангелисту св. Матфею, что сам Иисус назвал безбрачие примером высшей жертвенности. И св. Павел в обращении к коринфянам также дал подобную рекомендацию. Затем, по мере того, как склонность к самоотрицанию резко усилилась, проповеди, призывающие к полному прекращению половых отношений, стали весьма многочисленными, а пуритане третьего столетия, такие, как пламенный Тертуллиан, без устали защищали это положение. Трактаты, возвышавшие девственность, стали появляться в большом изобилии.
Августин был одним из тех, кто часто и яростно писал в защиту таких идей. В начале своей карьеры он заявил, что «вокруг меня, спереди и сзади потрескивает на углях множество отвратительных Любовей», и предложил известную молитву: «Господи, дай мне целомудрие и воздержание — и не только». Он был без всяких колебаний уверен в том, что с сексом надо разделаться — это было наказание на грех Адама.
И у Иеронима были те же ощущения:
…Наш враг — дьявол — ходит вокруг, как рычащий лев в поисках жертвы: кого бы ему сожрать … Пока мы находимся под гнетом этого бренного тела, пока мы держим наши сокровища в кувшинах под землей, пока плоть восстает против духа, а дух — против плоти, до тех пор не может быть окончательной победы.
Иногда Иероним спускается с этих величественных высот на землю, чтобы посоветовать женщинам не выходить замуж просто из благоразумия — из-за смутных беспокойных времен того периода. Но чаще он придерживался определенного принципа, особенно в письме о воспитании Паулы, девушки из аристократической семьи, с рождения посвященной в монахини — он предписывал ей строгое, спартанское воспитание.
Общественная позиция Иеронима, определявшаяся такими взглядами, когда он был секретарем папы Дамаса, сыграла важную роль в его изгнании из Рима после смерти Дамаса в 385 г. Дело в том, что когда умерла тетка Паулы Блезилла, то сочли, что ее кончина была ускорена чрезвычайным аскетизмом, который ей внушил Иероним. На ее похоронах раздавались крики «Монахов в Тибр!», после чего Иероним поспешно покинул Рим и больше никогда не возвращался. Новый папа, Сириций, подозревавший Иеронима в претензиях на папское звание, ничуть не сожалел о бегстве монаха.
Этот эпизод обнажает чрезвычайно запутанные отношения Иеронима с римлянкой из высшего класса, к которым был причастен и Дамас, слывший «дамским угодником». Такие женщины, какие бы формальные определения ни давать их статусу в соответствии с современными стандартами, например, длительное отстранение от всех официальных и дозволенных законом постов и отказ в доступе к высшему образованию, были намного впереди мужского сословия в стремлении к христианской аске-тичности. Иероним посвятил отдельное письмо защите своих подруг. «Заходил ли я когда-либо, — спрашивал он, — в дом к женщине: если она слыла распутницей? Привлекали ли меня когда-либо шелковые платья, сверкающие бриллианты, намазанные лица, вид золотых украшений? Ни одна матрона в Риме не могла заслужить мое расположение, кроме той, что регулярно постилась, вынуждена была ходить в грязных одеждах и часто слепла от слез!»
Дальнейшее сокращение и так уже уменьшавшегося населения, к чему мог привести такой отказ от сексуальных отношений, спокойно воспринимался христианами. Их оратор Эйсебий говорил, что отвращение к сексу помогает им не заводить детей. Например, св. Мелания Старшая, одна из подруг Иеронима, хотя и вышла замуж, не имела никакого желания вообще иметь детей, а когда она все-таки родила, то бросила последнего уцелевшего ребенка без видимых угрызений совести. Амвросия беспокоили все громче раздававшиеся обвинения в том, что он и его единоверцы своими восхвалениями пуританского государства без семейных уз лишают Рим сыновей и дочерей, в которых он так нуждается. Ответ его был таков: «С каких это пор мужчины жаловались, что не могут найти себе жен?»
