Александр Бушков - Планета призраков
И шум поднялся до небес. Вдогонку Дарвину Гексли написал книгу, где доказывал, что строение человека и шимпанзе практически одинаково, а значит… Умному достаточно.
Карикатура на теорию Дарвина (английская газета конца XIX века). На плакате написано «Неужели я человек и собрат?»
Противников у них хватало – и отнюдь не пресловутых «узколобых консерваторов». Первые же критические отзывы на книгу Дарвина показали все ее слабые места. У Дарвина, называя вещи своими именами, практически не было доказательств. Одни лишь бесконечные «мне думается», «мне кажется», «я уверен».
Лучше всего это иллюстрирует один-единственный пример – с жирафой. Известный британский зоолог Майварт написал целую книгу, где кропотливо собрал все существенные возражения против теории Дарвина и в конце концов задал вроде бы простой, но чрезвычайно коварный вопрос: если длинная шея у жирафы образовалась оттого, что она мастерски обрывала листья с деревьев, то почему на других континентах не получилось ничего похожего на жирафу? Везде есть деревья, везде животным приходится тянуться за листьями… отчего же жирафа произошла только в Африке?
Дарвин отбивался с помощью ужасающего словоблудия (см. седьмую главу «Происхождения видов»). Общий смысл его рассуждений был таков: я не знаю, почему с животными все произошло так, а не иначе, но я не сомневаюсь, что моя теория – единственно верная. И завершил потрясающей по идиотизму фразой: «Каковы бы ни были причины, но мы видим, что известные области и известные периоды времени гораздо благоприятнее, нежели другие, для развития таких крупных четвероногих, как жирафа». Возможно, кто-то в этом и усмотрит высшую мудрость, но меня лично такие «аргументы» не убеждают…
Карикатура на Дарвина
Один из критиков задает Дарвину ясный и конкретный вопрос – если развитие умственных способностей крайне выгодно для животного, поскольку дает ему неслыханные преимущества, отчего же обезьяны «не приобрели силы мышления человека»?
Ответ Дарвина просто-таки очарователен: «Это можно приписать разным причинам, но так как все они сводятся к догадкам и их относительная вероятность не может быть оценена, то бесполезно останавливаться на этом». Каково?
И подобным образом Дарвин уходил от ответов на все неприятные вопросы: как только понимал, что крыть нечем, в ход шло что-нибудь вроде: «Глубоко наше незнание относительно прошлого истории любого вида и тех условий, которые в настоящее время определяют его численность или пределы распространения». Другими словами: а я почем знаю? Я считаю, что прав, а вот объяснить, почему прав, не в состоянии, так что отвяжитесь…
Карикатура на Гексли
Подобные, мягко говоря, несообразности совершенно не трогали ту публику, что моментально сделала книгу Дарвина своим знаменем в борьбе с «консерватизмом», «поповщиной» и «реакцией». Очень быстро Дарвин получил посылку с толстенной книгой под названием «Капитал» и восторженным письмом от ее автора – некоего немецкого иммигранта по имени Карл Маркс. Дарвин, все же стремившийся не выходить за пределы «чистой» науки, ответил суховатым письмом:
«Дорогой сэр!
Благодарю Вас за оказанную мне честь присылкой вашего большого труда о Капитале; я искренне желал бы быть более достойным его получения, лучше разбираясь в этом глубоком и важном вопросе политической экономии. Сколь ни были бы различны наши научные интересы, я полагаю, что мы оба искренне желаем расширения познания и что оно в конце концов несомненно послужит к возрастанию счастья человечества».
Разумеется, вежливая отписка, и не более того. Ручаться можно, что Дарвин книгу Маркса и не открывал. Тем не менее, советские идеологи в свое время приложили немало времени и денежек, чтобы заполучить именно это письмо Дарвина, каковое и до сих пор хранится в архивах бывшего Института Маркса-Энгельса-Ленина…
Маркс, однако, никак не желал униматься. И второе письмо к нему Дарвина уже гораздо более обширно, причем, по английским меркам, носит признаки явного раздражения:
«Дорогой сэр!
Я Вам очень благодарен за Ваше любезное письмо и приложение к нему. Для опубликования в какой бы то ни было форме Ваших замечаний на мои книги вовсе не требуется моего согласия, и было бы смешно с моей стороны давать свое согласие на дело, для которого оно не требуется. Я предпочел бы, чтобы отдел или том вашего сочинения не был посвящен мне (хотя и благодарю Вас за честь, которую Вы хотели мне оказать), потому что это до известной степени означало бы, что я одобряю все сочинение, о котором я, однако, ничего не знаю. Будучи решительным сторонником свободы мысли во всех вопросах, я все-таки думаю (правильно или неправильно, все равно), что прямые доводы против христианства и атеизма едва ли произведут какое-либо впечатление на публику и что наибольшую пользу свободе мысли приносит постепенное просвещение умов, наступающее в результате прогресса науки. Поэтому я всегда сознательно избегал писать о религии и ограничил себя областью науки. Впрочем возможно, что тут на меня повлияла больше чем следует мысль о той боли, которую я причинил бы членам моей семьи, если бы стал так или иначе поддерживать прямые нападки на религию. Мне грустно отвечать отказом на Вашу просьбу, но я стар, очень слаб, и просмотр корректур (как я убедился в последние дни на опыте) сильно меня утомляет».
Это проныра Маркс намеревался посвятить Дарвину очередное издание «Капитала» и, как следует из письма, явно добивался, чтобы тот черкнул парочку благожелательных строчек об этом эпохальном труде. Мотивы лежат на поверхности: Дарвин был нешуточной знаменитостью, а Маркс в то время – не более чем бомжом с амбициями, которого в приличные дома не пускали, и известен он был кучке фанатиков, таких же маргиналов – никто в то время не знал, что из всего этого вырастет…
Одним словом, Маркс крупно обломился. Но тут показательно само по себе то, что бородатый Папа Карло моментально разглядел в Дарвине если не родственную душу, то в некоторой степени собрата по расшатыванию устоев …
Энгельс уже через несколько дней после появления книги Дарвина рекомендовал ее Марксу как «превосходную». Маркс горячо эту характеристику поддержал и писал одному из единомышленников, что книга Дарвина нанесла «смертельный удар» религиозным представлениям о природе. По словам современников, в первое время после выхода в свет «Происхождения видов» в семье Маркса только о Дарвине и говорили. В первом томе «Капитала» Маркс цитировал Дарвина и называл его книгу «сделавшей эпоху работой». А Энгельс в предисловии к «Коммунистическому манифесту» употребил любопытное сравнение: мол, марксова теория должна иметь для человеческой истории такое же значение, какое имела теория Дарвина для биологии. Одним словом, сам Дарвин в политику не впутывался и уж безусловно не питал особого интереса к социализму, но вот основоположники «самого передового учения» к Дарвину относились восторженно – прекрасно понимали, стервецы, что для них дарвиновская теория то же самое, что для взломщика качественная отмычка…
Впрочем, не они одни были такие умные. Многие все прекрасно понимали и без основоположников. В США, где народ в те времена был всерьез верующий, на сторону Дарвина встал один-единственный ученый, пусть и не из последних. Все остальные материли английского мыслителя на чем свет стоит. Самое интересное, что во Франции книга Дарвина пять лет не могла найти своего издателя. Перевод сделали оперативно, а вот издатели не брались.
Чарльз Дарвин
А ведь Францию того времени смело можно назвать самой антирелигиозной страной в Европе. Тем не менее срабатывали какие-то здоровые инстинкты даже у французских вольнодумцев…
Как легко догадаться, в России Дарвин очень скоро стал кумиром для субъектов определенного склада. К тому времени в нашем богоспасаемом Отечестве уже развелась, как лобковые вши, интеллигенция, горластая, невежественная и обладавшая патологическим стремлением перестроить мир по тем умозрительным схемам, что кипели в их разуме возмущенном. Появились во множестве радикалы, революционеры и прочая «прогрессивная» сволочь.
Открываем третий том полного собрания сочинений Писарева, изданный в 1894 году. Если кто запамятовал, фигура была страшненькая, с весьма примечательной биографией. Еще в 17 лет ухитрился поступить в «журнал для девиц» с романтическим названием «Рассвет», где заведовал библиографическим отделом, но вскоре на почве чрезмерных умствований захворал психическим расстройством и три месяца просидел под замком в соответствующей клинике. Выйдя оттуда, написал диссертацию по философии, за которую его уже не лечили, а дали серебряную медаль. Ободренный успехом, шустрый юноша вместо изданий для благонравных девиц стал сотрудничать уже в самых что ни на есть радикальных, «передовых», «прогрессивных» печатных органах. Этакая бледная поганка отечественной словесности. Поливал грязью все, что считал «реакционным» – науку, литературу, общество, брюзжал и звал к топору, брызгал слюной. Одним словом, был прямым идейным предшественником большевиков (которые его несказанно обожали). Особенных высот достичь не успел, поскольку в двадцать семь лет утонул – то ли по пьянке, то ли по другим причинам, полной ясности до сих пор нет, хотя говорят разное…
