Нина Молева - Московские загадки
И все-таки переезд в домовладение графа Петра Львовича Санти можно объяснить все той же тенью бедности, которая не оставляет семьи Пушкиных. Маленькое домовладение, маленький двор, без сада и какой бы то ни было зелени, весь застроенный деревянными постройками, тесными и неудобными. Основной дом имел по фасаду всего 13 метров, а в глубину десять. Среди жильцов здесь ютились некий чиновник Петров, уездный землемер, отец знаменитого живописца Федотов, дворовый портной графа Березинский, согласно объявлениям в «Московских ведомостях», «производивший женское портновское мастерство» и притом имевший нескольких учеников. У Пушкиных, кроме членов семьи, было еще не меньше шести человек дворовых. В этой московской квартире Пушкин будет оставаться до 1807 года. И это в ней Сергея Львовича будет посещать Н.М. Карамзин, к которому на редкость серьезно отнесется мальчик.
В биографической заметке о погибшем сыне Сергей Львович расскажет: «В самом младенчестве он показал большое уважение к писателям. Не имея шести лет, он уже понимал, что Николай Михайлович Карамзин – не то, что другие. Одним вечером Николай Михайлович был у меня, сидел долго: во все время Александр, сидя против него, вслушивался в его разговоры и не спускал с него глаз. Ему был шестой год».
Теснота и неудобства явно не угнетали ребенка. Огородники оставят в его душе ощущение подлинной Москвы. Радушной. Многолюдной. Всегда гостеприимной. Не умевшей и дня прожить без толпы гостей, какого бы ущерба ни наносили такие гостеванья. Ведь это не куда-нибудь, а к «Харитонью в переулке» старушка Ларина привозит в Москву на ярмарку невест свою Таню. После долгой поездки по Тверской и главным улицам.
У Харитонья в переулке
Возок пред домом у ворот
Остановился. К старой тетке,
Четвертый год больной в чахотке,
Они приехали теперь.
Им настежь отворяет дверь
В очках, в изорванном кафтане,
С чулком в руке, седой калмык,
Встречает их в гостиной крик
Княжны, простертой на диване,
Старушки с плачем обнялись,
И восклицанья полились…
Больной и ласки и веселье
Татьяну трогают; но ей
Нехорошо на новоселье,
Привыкшей к горнице своей.
Под занавескою шелковой
Не спится ей в постели новой,
И ранний звон колоколов,
Предтеча утренних трудов,
Ее с постели подымает.
Садится Таня у окна.
Редеет сумрак; но она
Своих полей не различает:
Пред нею незнакомый двор,
Конюшня, кухня и забор.
И вот: по родственным обедам
Развозят Таню каждый день…
У Огородников было и еще одно чисто московское преимущество – близкое соседство и родных, и друзей. Селиться старались рядом, видеться по несколько раз на неделе. Здесь кругом свои и можно, по выражению современника, «наносить друг другу визиты совсем по-домашнему, разве что не в халате и туфлях на босу ногу».
В Малом Харитоньевском переулке (№ 2) живет дядюшка Василий Львович Пушкин. Правда, в 1803 году, после бракоразводного процесса с Капитолиной Михайловной Вышеславцевой, уже признанный поэт уезжает в длительное путешествие по Западной Европе, составляет там библиотеку и в Париже берет уроки театрального искусства, учится, по его собственному признанию, «простоте и живости разговорной речи вместо той выспренности, которая еще царила на театральных подмостках».
В Малом Козловском переулке под № 12 поселяется поэт и баснописец Иван Иванович Дмитриев, «патриарх русской поэзии», как его будет со временем называть Гоголь. В 1799 году Дмитриев вышел в отставку и переехал из Петербурга в Москву, где, как он сам пишет в книге «Взгляд на мою жизнь», купил «деревянный домик с маленьким садом, близ Красных ворот, в приходе Харитония в Огородниках, переделал его снаружи и внутри, сколько можно было получше; украсил небольшим числом эстампов, достаточною для меня библиотекою и возобновил авторскую жизнь». Началась эта жизнь «между строев и караулов, или в коротком промежутке свободы между отставкою из гражданской службы и вступлением опять в оную».
В своем крошечном садике Дмитриев мог днями возиться с грядками и там же принимать своих литературных друзей. Для устроенных поэтом солнечных часов В.А. Жуковский составил надпись:
И час, и день, и жизнь мелькают быстрой тенью!
Прошла моя весна с минутной красотой!
Прости, любовь!
Конец мечтам и заблужденью!
Лишь дружба мирная с улыбкой предо мной!
По Большому Харитоньевскому переулку, 14 устраивает литературные вечера вдова Е.П. Хераскова, а в доме № 12 живет начинающий поэт Иван Иванович Козлов, в будущем автор пользовавшейся известностью у современников поэмы «Чернец».
Но эта жизнь в Огородниках продолжается только до 1807 года. Хозяином дома П.Л. Санти становится С.В. Шереметев, а в следующем году братья и сестры Пушкины продают доставшийся им после смерти матери О.В. Пушкиной дом в Малом Харитоньевском переулке. Впрочем, значительные изменения вносит в нее и приобретение бабушкой-«Ганнибальшей» в конце 1804 года сельца Захарова, близ Больших Вязем. На лето, начиная со следующего года, туда отправляется вся семья, а главным образом дети. Пушкин впервые по-настоящему встречается с русской деревней. С Москвой же его знакомит его верный дядька. С Никитой Козловым мальчик бродит по Огородникам, поднимается на Меншикову башню, гуляет у Чистых прудов, с берега которых только что был перенесен строительный лесной склад. Драматург и поэт Н.В. Сушков напишет уже после гибели поэта:
«Старый дядька Никита Козлов, можно сказать, не покидал своего питомца от колыбели до могилы. Он был, помнится, при нем и в Москве, где шаловливый и острый ребенок уже набирался разных впечатлений, резвясь и бегая на колокольню Ивана Великого и знакомясь со всеми закоулками и окрестностями златоглавой столицы».
Существует предположение, что в 1807 году Пушкины успели недолго пожить и в Малом Козловском переулке, в доме Одоевских, на углу Фурманного переулка. В 1809 году литературная жизнь в Огородниках окончательно замирает: Иван Иванович Дмитриев получает назначение министром и переезжает в Петербург. Говорили, что больше всего он жалел, что приходится оставлять тишину и покой «у Харитонья» и свои цветочные грядки.
Сегодня большинство названных адресов условны. Исчезли и продолжают исчезать по всей Москве дома пушкинских лет, уступая место не столько новым жилым домам, сколько всякого вида торгово-развлекательным центрам, борьба с которыми на деле становится вопросом обеспечения государственной безопасности. И все же даже условные адреса нужно знать и запоминать, как уголок пустой комнаты в далекой польской деревушке Желязовой Воле с короткой надписью: «Здесь родился Шопен». Следы прошлого, великих людей, истории, культуры, их недостаточно перечислять – гораздо важнее почувствовать как живой пульс в огромном мегаполисе, захлестываемом страстями наживы, поисков легкой жизни под единым, повсюду рекламируемым лозунгом: «Бери от жизни все!» И памятка, пусть даже на новых зданиях, о вехах прошлого всегда остается вехой нашего собственного, очень личного пути, нашей собственной связи с историей.
А какой интерес представлял бы сегодня домик Лариной, как его называли в Москве, «у Харитонья в переулке» (в прошлом № 11/14) – деревянный, одноэтажный, обитый горизонтальными досками «рустами» в подражание каменной кладке, с его ставнями на окнах и небольшим навесом над входными дверями! Пушкин не вдавался в житейские подробности остававшихся милыми его сердцу московских владений. Зато М.Н. Загоскин дал полное описание одного из них: «Тетушка жила в своих наследственных деревянных хоромах на Чистых прудах. Я не знаю, что меня больше поразило, наружная ли форма этого дома, построенного в два этажа каким-то узким, но чрезвычайно длинным ящиком, или огромный двор, на котором наставлено было столько флигелей, клетушек, хлевушек, амбаров и кладовых, что мы въехали в него, точно как будто в какую-нибудь деревню…» Зато хорошо сохранившийся и представляющий один из интереснейших архитектурных памятников Москвы дом Трубецких на соседней Покровке (дом № 22) не несет никаких отметок пребывания здесь маленького Пушкина. Между тем это сюда «возили», по словам сестры поэта, маленьких Пушкиных не только в гости, но и на знаменитые детские балы. Детские балы бывали и у танцмейстера Иогеля на Тверском бульваре, но у Трубецких они казались интересней, теплее, тем более что маленький Сашка ловкостью в танцах не отличался. Необычный по архитектурному решению «дом-комод» на Покровке окружен издавна легендами. По одним, он был построен императрицей Елизаветой Петровной в подарок своему фавориту Алексею Григорьевичу Разумовскому. По другим, она провела в нем ночь после венчания в соседней церкви. Но приходится огорчить любителей романтических версий: никаких доказательств церковного брака дочери Петра I не существует, не говоря о том, что в узаконении подобного союза после вступления Елизаветы на престол не было смысла. Вся семья фаворита была обласкана и осыпана царскими милостями, но отношения с самим Алексеем Григорьевичем стали куда более спокойными и не задевали воображения тридцатидвухлетней женщины. Простоватость Разумовского в новом положении Елизаветы Петровны все больше начинала докучать, как и его трусоватость – разочаровывать. Арестовывать правительницу Анну Леопольдовну, собственную двоюродную племянницу, вместе с уже признанным императором Иоанном VI Антоновичем, дочь Петра поедет, по существу, со случайными людьми. Разумовский не только будет уговаривать цесаревну отказаться от подобной затеи, но и вообще останется дома. На всякий случай. Единственная наперсница императрицы Мавра Шувалова будет тратить немало усилий, чтобы поддерживать явно слабеющую привязанность царственной подруги.
