Анатолий Нутрихин - Жаворонок над полем
- Я, юноша, задержусь. Советую идти домой. Поторопись, дорогой. Поклон родителям!
- Топай, Митяй! - подхватил Фешка, - я тебя малость провожу.
Они расстались только на середине Прямского всхода.
32. Будни
Стаял последний снег на полях. Зацвели тополя. Ветер разносил по городу белый пух. В окрестных болотах уже токовали бекасы. Погода в мае установилась теплая, но тоболяки медленно расставались с зимней одеждой. С верховьев Иртыша приплыли первые пароходы, для пристанских крючников наступила горячая пора. По качающимся сходням свели на берег новую партию арестантов, доставленных в острог...
Из трактиров громче обычного раздавались песни и переливы гармошки: гуляли успевшие продать первый улов рыбаки; охотники с низовьев Оби, сбывшие перекупщикам добытую за зиму пушнину; остяки, пропивавшие своих "олешек"; босяки, приехавшие наниматься в рыболовные артели и уже получившие задаток...
Благородная публика чинно прогуливалась по Большой Пятницкой и другим главным улицам, по бульвару, разбитому на Панином бугре возле обелиска Ермаку.
Господа наносили друг другу визиты. В гостиных пили чай и шампанское, раскладывали пасьянсы и играли на гитарах. В домах местных интеллигентов звучали либеральные речи, похожие на те, что раздавались здесь в прошлом и в позапрошлом годах. Разумеется, какие-то перемены в умах, настроении происходили. В жандармских рапортах - этих чутких барометрах общественного сознания, - регулярно отправляемых в Омск и Петербург, упоминалось о спорах вольнодумцев по крестьянскому вопросу, о росте интереса к столичным газетам и журналам. Образованные тоболяки - служащие губернского правления, судебной палаты, учителя гимназии, просвещенные купцы - спорили о будущем России и о том, будет ли война с Пруссией...
Политические темы затрагивались наряду с прочими и в разговорах, которые велись в доме Менделеевых, когда приходили гости: ссыльные Фонвизины, Анненков, Муравьев, инспектор гимназии Ершов, преподаватели Доброхотов, Попов, Плотников, Желудков...
- Господа, доколе наше общество будет мириться с угнетенным положением собственного народа? Мы единодушно осуждаем жестокость англичан в колониальной Индии - и стараемся не замечать злоупотребления отечественных плантаторов! - возмущался Фонвизин. - Сколько в России явных анахронизмов!
- Вы меня восхищаете, Михаил Николаевич! - с улыбкой отвечал Ершов. Сенатская площадь стоила вам лучших лет жизни, а вы все горячитесь. Завидую и благодарю бога, что избежал вашей доли.
Случайно услышавший этот обмен репликами Митя тоже позавидовал Фонвизину. Ссыльный генерал казался несломленным ударами судьбы. В воображении мальчика рисовалась красочная картина. Зимний Петербург. Медный всадник, знакомый Мите по литографиям. Вокруг него - каре мятежных войск, на которое лавиной несутся кавалергарды с обнаженными палашами. Словно утес в бурном море стоят восставшие...
Это случилось давно, когда Мити еще не было на свете. И вместе с тем недавно. Некоторые из участников этих событий сидят сейчас в уютной менделеевской гостиной. И Митя обожал этих людей, хотя далеко не все в их прошлой жизни было ему понятно... Временами ему хотелось стать такими же, как они...
Из ссыльных ему особенно нравился Мите Басаргин, приезжавший из Кургана, а потом из Омска, куда Николая Васильевича перевели по службе. Паше и Мите он смастерил воздушного змея и, запуская его, бегал вместе с детворой, заразительно, по-ребячьи смеялся. На досуге Басаргин рассказывал братьям о своей каторжной жизни на Нерчинском руднике и в Петровском заводе, скорбел об умерших друзьях, жалел о трудной судьбе некоторых здравствующих ссыльных. Он участливо говорил о Кюхельбекере, недавно поселившемся в Тобольске, куда больного поэта перевели на лечение.
Больной Вильгельм Карлович Кюхельбекер редко выходил из своего жилища. В один из апрельских дней Митя встретил его на Большой Архангельской. Одетый в ношеную комлотовую шинель, поэт медленно шел по дощатому тротуару, опираясь на трость. Ветер шевелил космы седых волос, выбивавшихся из-под шапки. У Кюхельбекера была походка совсем старого человека...
Митя предположил, что он направляется в лавку купца Тверитинова, где торговали канцелярскими товарами. Но Вильгельм Карлович свернул в переулок и пошел к Иртышу. Митя последовал и видел, как поэт стоял на Абрамовской пристани и всматривался в бескрайнюю заречную даль...
Через несколько дней Митя снова повстречал Кюхельбекера на том же месте. Мальчик нарвал на ближайшей поляне подснежников и, набравшись храбрости, отдал их Вильгельму Карловичу. Старик погладил Митю по голове и удалился. Митя смотрел ему вслед. Вспомнились слова Ершова: "Кюхельбекер яркая звезда на тусклом тобольском небосклоне".
Провинциальную будничность жизни частые происшествия, преимущественно невеселые. В разгар весеннего половодья прибило к береговой кромке, рядом с Иртышской пристанью, утопленника. Подобные случаи мало кого удивляли: в реках, озерах и прудах люди, особенно дети, гибли не редко. На этот раз утопленник привлек внимание. В распухшем теле опознали исчезнувшего неделю назад коллежского регистратора Акима Пенькова. По слухам, его сбросил в воду один из пиленковских приказчиков. Пеньков стал жертвой ревности: он погиб из-за девицы легкого нрава Глаши Канавиной. Однако свидетелей преступления не нашли, и приказчик Пиленкова остался на воле. Поговаривали, что купец подкупил следователя.
Один из братьев Худяковых, купец третьей гильдии, был посажен в "холодную" как банкрот. Семинариста Успенского полиция поймала ночью в доме вдовой купчихи Белошеевой. Однако хозяйка вступилась за него, объяснив, что молодой человек ничего не пытался украсть, а влез в окно, видимо, по ошибке... Много было разговоров о женитьбе заседателя Бориса Епифанова на Соломониде Невасиной. Отец невесты Егор Лукич - в прошлом орловский крепостной мужик - выкупился на волю, был сплавщиком, артельщиком, а затем начал ворочать крупными делами, продавая сибирскую древесину иностранцам.
Жених был беден, неказист, но происходил из старинного рода казанских дворян. Венчали молодых по первому разряду в Богоявленской церкви. Целую неделю продолжался свадебный пир на Малой Болотной, где раскинулось невасинское подворье. Купец велел перегородить улицу перед своим домом телегами. И приказчики пропускали проезжающих и прохожих, если те опрокидывали чарку за здоровье жениха, невесты и родителей. Заграждение было убрано только после вмешательства полицмейстера, которому пожаловались обыватели.
А по соседству, на Большой Болотной, состоялась в то же время другая, гораздо более скромная свадьба: в доме Менделеевых выдавали дочь Машу за учителя гимназии Попова. Жениху и невесте подарили букеты ранних цветов. Петр Павлович написал приветствие в стихах. Гости пели старинные и новые песни. Жених играл на гитаре, доктор Свистунов - на виолончели...
Марья Дмитриевна радовалась, что дочь нашла себе достойного спутника жизни. Все знакомые положительно отзывались о Михаиле Лонгвиновиче. Он жил и работал в Тобольске четыре года, и многие его хорошо узнали. Вместе с Ершовым, Руммелем, Казанским он составлял своеобразную оппозицию директору гимназии - то скрытую, то явную. В последнее время это противостояние усилилось.
После осеннего пожара и недавней перестрелки на Завальном кладбище Качурин стал жестче и подозрительнее. Ему всюду мерещилась крамола. Нередко он поднимал шум по надуманному или незначительному поводу. Так, в апреле, в саду гимназии, за беседкой подрались Деденко и Амвросин. Поссорились они из-за того, что Максим обозвал Захара фискалом: склонность Амвросина к доносительству была общеизвестна. Последний обиделся и полез с кулаки.
Драчуны едва успели обменяться одним-двумя ударами, как раздался предупреждающий свист. Гимназисты - бойцы и зрители - бросились наутек. Однако сигнал тревоги прозвучал запоздало. Длинноногий Сильван Федотович догнал Амвросина. Затем прыткий надзиратель прокричал, чтобы Деденко не убегал, поскольку его участие в драке для начальства - уже не тайна. Максим остановился. Появившийся в аллее директор распорядился запереть драчунов в карцер.
Евгений Михайлович допросил пленников. На следующий день в гимназию прикатил поручик Амвросин, который долго совершался с директором. После обеда Качурин проводил жандарма до экипажа и, прощаясь, сказал:
- Александр Петрович, я рад нашему взаимопониманию. Кланяйтесь майору.
Поручик кивал, натягивая белые перчатки. Он выразил надежду на то, что дети из порядочных семей будут ограждены в гимназии от задир, чье воспитание оставляет желать лучшего. Поручик коснулся двумя пальцами козырька фуражки, толкнул кучера в спину, и экипаж тронулся...
На собранном директором учительском совете он предложил строго наказать Деденко. Качурин мотивировал это падением дисциплины в гимназии и напирал на то, что, казалось бы, обычная стычка двух учеников на самом деле имеет политический оттенок.
