Светлана Богина - Революционер-народник Порфирий Иванович Войноральский
Намеченный план был успешно осуществлен. Устав от беседы с заключенными, Галкин-Врасский не пошел в камеры и только перед уходом обратился с просьбой к политкаторжанам указать ему Николая Константиновича Буха, приговоренного к 26 годам каторги, отец которого был сослуживцем Галкина-Врасского. Когда Бух вышел из толпы политкаторжан, Галкин-Врасский сказал ему:
-- Ваш батюшка просил передать поклон и узнать о здоровье.
-- Благодарю Вас, я здоров, -- ответил Бух. На этом визит ревизора был закончен.
Но во дворе он задал смотрителю тюрьмы последний вопрос:
-- Зачем тут у вас стоит трехсаженный столб?
Смотритель ответил: "Да для фонаря, чтобы освещал двор ночью". Галкина-Врасского такой ответ вполне удовлетворил, и он ушел с территории тюрьмы. В действительности же назначение столба было совершенно иное и было связано с желанием политических каторжан устроить во дворе "гигантские шаги" для физических упражнений. Комендант тюрьмы сначала разрешил, но перед приездом высшего тюремного начальства испугался и в тревоге прибежал к Войноральскому:
-- Как быть со столбом?
Войноральский отвечал:
-- Убирать столб уже поздно. Но если о нем спросят, то можно ответить, что столб предназначен для фонаря.
При выходе со двора тюрьмы начальник Главного тюремного управления бросил одному из чиновников свиты:
-- Да у них здесь совсем не тюрьма, а Запорожская Сечь!
После отъезда комиссии удалось организовать побег еще четверых тем же способом, что и Мышкина с Хрущевым. Теперь уже на шести кроватях лежали манекены. Причем каждый день манекены перекладывали на другие кровати. Были предусмотрены меры для уничтожения всех следов в случае неудачи побега. Чтобы можно было быстро сжечь предметы, служившие для манекенов, в течение ночи топились 2--3 печи. Кроме того, в бане находился на карауле всю ночь один из товарищей и следил за тем, что делается за оградой. Баня находилась как раз напротив мастерских, но внутри ограды. У раскрытой форточки в бане было очень хорошо слышно, что делается у здания мастерских. Сообщения с баней ночью быть не могло, так как политкаторжан на ночь в корпусе запирали. Но выход был найден при помощи световой сигнализации: всю ночь в бане на окне горела свеча, которая была видна из коридора корпуса. Для наблюдения за свечой в коридоре было установлено постоянное дежурство. Было условлено, что в случае неудачи при следующем побеге из мастерских свечу в бане дежурный погасит. Наступил день, когда должна была бежать следующая пара политзаключенных. Виташевский был дежурным в коридоре, как вдруг свеча в бане погасла. Виташевский, не веря своим глазам, пригласил кого-то из товарищей удостовериться в этом и затем поднял тревогу. В следующее мгновение дежурные у топившихся печей разворошили пламя, другие быстро стаскивали к печам с кроватей манекены и рубили их топорами и бросали в огонь. Вскоре от манекенов не осталось и следа, все вещественные доказательства долго разыгрывавшегося спектакля уничтожило пламя. Неудача побега Минакова и Крыжановского связана с тем, что им не удалось действовать бесшумно, как предыдущим товарищам. Часовой заподозрил неладное. В тот момент, когда один из них спускался по углу здания, часовой смотрел в сторону мастерских и ему был виден профиль угла здания и спускавшийся по нему человек. Он открыл стрельбу и всполошил всю тюрьму. Беглецов поймали к утру. В тюрьму прибыло начальство, и началась поименная проверка. Тут же было обнаружено, кроме двоих пойманных, отсутствие еще шести человек. Галкин-Врасский и губернатор получили телеграмму о побеге, не успев доехать до Читы, и тут же вернулись, чтобы лично руководить розысками. Все взрослое население из крестьян близлежащих деревень было мобилизовано на поиски беглецов. Власти сообщали о политкаторжанах всякие нелепые слухи, чтобы восстановить против них жителей окрестных деревень. Вскоре были пойманы еще две пары. Оставались на свободе лишь Мышкин и Хрущев. Найти их удалось с помощью казачьего атамана, первым проверившего их паспорта. По разосланным фотографиям он узнал Мышкина и Хрущева и вспомнил их фамилии, под которыми они путешествовали. Во Владивосток полетела телеграмма с приказом о немедленном аресте. Не зная, что побег открылся, они решили поехать на пароходе в Одессу и оформили свои документы, по которым и были опознаны, арестованы, а затем доставлены обратно в Карийскую тюрьму.
В тюрьме начались репрессии. Беглецов заковали в кандалы, отобрали книги, теплую одежду. Чтобы как-то оправдать репрессии в отношении не участвовавших в побеге, администрация тюрьмы пошла на провокацию. Утром в камеры ворвались солдаты и стали проводить обыск, который скорее носил характер погрома: при сопротивлении заключенных в ход пускались приклады. Затем политзаключенных развезли по разным карийским тюрьмам. Здание тюрьмы обыскали самым тщательным образом, но подкопа все-таки и на этот раз не обнаружили. Он был найден значительно позже и заделан. Просторные камеры были превращены перегородками в закутки. Режим стал значительно тяжелее: заключенных запирали по камерам, не разрешали общаться, тщательно осматривали кандалы. Некоторых заковали в ручные кандалы. Резко ухудшилось питание, были запрещены прогулки, переписка и свидания с родными, не давали книг, не разрешали покупать дополнительные продукты и т. д. Кроме того, были высказаны угрозы, что применят телесное наказание плетьми.
Терпение у политкаторжан дошло до предела, и было решено объявить голодовку. 12 июля 1882 г. объявила голодовку одна группа, а через несколько дней среди голодающих уже было 60 человек. Несколько дней начальство ничего не предпринимало. Затем было заявлено, что врач будет вводить пищу насильно, на что политкаторжане заявили, что все будут решительно сопротивляться. Наконец тюремное начальство распорядилось прислать депутатов для переговоров о причинах голодовки. Выбрали Мышкина и Ковалика. Мышкин написал заявление, в котором перечислил все надругательства над заключенными и нарушение их прав. Он писал о том, что мужья лишены свиданий с женами, приехавшими к ним с разрешения высших властей; что политзаключенных держат в ужасных и непригодных для жизни человека помещениях; что развивается цинга, однако не выдают никаких противоцинготных средств и не позволяют покупать их на свой счет; что они лишены всякого физического и умственного труда и таким образом обречены на убийственное безделье, разрушающее их здоровье; что у многих уже кончились сроки каторги, а их продолжают держать в тюрьме, и о многом другом. Последнее было связано с тем, что все заключенные новой тюрьмы были отданы под суд по делу о побеге. Никакого определенного ответа от начальства получено не было. Было решено скорее покончить жизнь самоубийством, чем допустить искусственное питание. Голодовку поддержала и женская каторжная тюрьма на Нижней Каре. За это женщин перевели в другую тюрьму и объявили трехмесячное карцерное заключение: лишение прогулок, книг, переписки с родными. Тюрьма на Усть-Каре представляла собой длинный деревянный сарай, где по обеим сторонам коридора находились камеры-одиночки с маленьким окошком. Две печи были только по концам коридора. В женской тюрьме среди политкаторжан находилась Софья Александровна Лешерн фон Герцфельд. Позднее приехала Софья Андреевна Иванова, а через год к ним присоединилась Т. И. Лебедева.
Войноральский и другие товарищи, знавшие Татьяну Ивановну Лебедеву черноокой красавицей, увидели маленькую желтую худощавую старушку, еле передвигавшую ноги. Два года в подвальной камере Алексеевского равелина Петропавловской крепости унесли ее красоту и здоровье. Она смело заявила на суде, что сознательно и добровольно участвовала в покушении на царя.
Софья Лешерн была освобождена по процессу "193-х" благодаря своему знатному происхождению, но, освободившись, она уехала в Киев, где примкнула к Валериану Осинскому, и была арестована вместе с ним. Еще в доме предварительного заключения между ней и Мышкиным началась переписка, которая продолжалась и на Каре. В одном из писем он ей писал: "Как бы я хотел снова произнести речь, но такую, которую слышал бы весь мир, чтобы весь мир содрогнулся от тех ужасов, которые я расскажу. Ценой жизни готов я это сделать... Я показал бы им всех запытанных, замученных, сведенных с ума, я показал бы им прикованных к тачке: безумного Щедрина, Попко и Фомичева. О, как все это ужасно. Тем более ужасно для меня. Ведь они платят нечеловеческими муками за наш неудавшийся побег, за мой побег".
Женщины не прекращали голодовку до тех пор, пока не получили сигнала из мужской тюрьмы о решении закончить коллективное голодание. Здесь начальство не решалось применить насильственные меры, и голодовка на 13-й день закончилась победой заключенных. В камеры было принесено прежнее белье, возвращена теплая одежда, часть тюремной библиотеки была выдана политкаторжанам, восстановлены получасовые прогулки. Было разрешено посещение чужих камер.
