Януш Пшимановский - Студзянки
Шесть танков мчатся по гребню высоты, мимо старой ветряной мельницы. Земля дрожит под тяжестью ста восьмидесяти тонн стали. Тысяча пуль, выпущенных в первую минуту, сметает не глубоко окопавшуюся роту гренадеров. Остальное доделали гусеницы.
Старший сержант Трепачко из передней машины лупит по двигающемуся левее кирпичного завода танку и трассирующими очередями из ручного пулемета указывает цель тем, кто идет следом за ним.
Стерня голая, ветер несет пыль на север, видимость хорошая. Тараймович одним взглядом охватывает все свои машины.
Видимость хорошая, поэтому из Студзянок отзываются притаившиеся за руинами «фердинанды».
Осёвый говорит:
— Трепачко получил.
— Медленнее, — отвечает Славек, нажимая на спуск и одновременно со звоном выброшенной из замка гильзы спокойно говорит: — Газ прибавь. Один есть.
— Гаевский горит.
Слышен скрежет шестеренок поворачиваемой башни, ворчит ручной пулемет Павельчика, вторично отскакивает назад ствол под действием силы отдачи.
— Второй готов. Прибавь скорость для разворота.
Машина прыгает через косу дыма, ползущего из горящей машины Трепачко. Танк 133, перебирая гусеницами, пятится назад, как смертельно раненный зверь. Но вот он еще раз сверкнул огнем из ствола пушки.
Впереди видна разворачивающаяся «пантера», за нею еще две машины. Немцы, прекратив атаку, меняют позицию.
— Убавь газ, — говорит Тараймович.
Тише становится гудение мотора, громыхание орудия.
— Дацкевич горит, — докладывает Осёвый.
— Поворачивай.
Оба пулемета секут разбросанных по полю гренадеров.
— Гуславский в огне.
Еще два снаряда Тараймович послал со ржаного поля, а третий, когда въезжали в люпин.
— Убавь газ, — были его последние слова.
Осёвый замедлил, подождал и, услышав гул орудия, закончил поворот. И тут в них попал снаряд. В самую башню, у основания ствола. Еще какой-то миг они двигались вперед. Павельчик не отрывал щеки от приклада, ручной пулемет бился как рыба, вынутая из воды, и замер на последнем патроне. Осёвый открытым ртом вдохнул насыщенный пороховым смрадом воздух и огляделся. Башня была в дыму. Славек безжизненно повис, зацепившись за замок портупеей. Турецкий сидел с разбитой головой.
Второй снаряд пробил баки с горючим и попал в мотор. Танк остановился. Огонь ворвался внутрь, пламя уже лизало руки Петра, вытянутые в сторону Тараймовпча, доставало лицо. Осёвый отскочил, дернул замок люка водителя, но он не поддавался. Осёвый уперся в него ногами, но плита брони не дрогнула: очевидно, снаряд заклинил ее снаружи.
Сташек Павельчнк открыл десантный люк, проскользнул под днище машины. Осёвый — за ним, повис на радиокабеле, дернул и разорвал его. Павельчнк схватил механика за ноги, вытянул. Петр упал на обгоревшие руки в покрытый гравием песок.
Вместо того чтобы отползти, они приблизились к открытому люку.
— Славек!
Из танка вырвалось пламя от взрыва боеприпасов. Только теперь им стало страшно, и они отползли в разные стороны. Со стороны леса затрещали «максимы», раздалось продолжительное русское «Ура!». Хелин, Дротлев и плютоновый Михал Бомбербах шли в атаку вместе с пехотинцами 3-го батальона 100-го полка.
Пусть читателя не вводят в заблуждение слова «батальон» и «полк». Их было около пятидесяти, в большинстве — те, чье орудие было разбито, чья автомашина сгорела, а также связисты и повара. Все — смертельно измученные, в течение последних четырех дней они постоянно находились в бою. Тем не менее, когда два офицера, выскочив из окопа, крикнули: «Вперед! Там польские танки!», они пошли за ними, отбросили подбегавших гренадеров и во второй раз овладели высотой Ветряной.
Было около пяти, когда старшина 3-й роты плютоновый Бомбербах на советской санитарной машине забрал в госпиталь раненых Трепачко, Подольского и Завойкина. Осёвый, как слепой, вытягивал вперед обгоревшие руки, слезы текли по его лицу, покрытому маслом и копотью. Он повторял одни и те же слова: «Нет Славека, нет роты, все сгорело». Вместе с Павельчиком они скоро уйдут на полковой медпункт. Около Дротлева стоят двое из тех, кто не получил ран и ушел от смерти, — подпоручник Григорий Пилипейченко и плютоновый Мечислав Сирый, называемый Сивеком. Из двадцати четырех, что пошли в наступление, осталось в живых семеро.
В строю осталось 4 машины и 28 человек, однако они не перестали быть 3-й ротой 1-го танкового полка. Подпоручник Хелин взял на себя командование ротой.
Атаку отбили семидесятитонные «фердинанды», укрытые в Студзянках. На расстоянии восьмисот метров они разносили боковую броню танков. Однако, прежде чем им удалось взять танки на прицел, прежде чем они начали их поражать, уже пылало пять немецких боевых машин, которые с кирпичного завода пошли в атаку на Суху Волю. В этот самый момент правый фланг гитлеровцев, идущий на Басинув со стороны лесной сторожки Остшень, попал под огонь двух батарей 55-го отдельного истребительно-противотанкового артиллерийского дивизиона.
Неожиданность — это грозное оружие. Встреченная огнем с двух флангов, немецкая атака захлебнулась.
Потери в людях были небольшие, недостатка в машинах не ощущалось: через брешь со стороны Грабноволи подходили новые, но чтобы возобновить атаку, офицеры должны были собрать роты, сосредоточить их на исходных позициях, еще раз вызвать огонь артиллерии и организовать взаимодействие. А тем временем минуты складывались в часы. Солнце высоко стоит над горизонтом, но уже побежали длинные тени.
Если удар, вносящий перелом в ход боя, не будет нанесен до вечера, тогда то, что для Петра Осёвого — конец существования роты, для Хелина и Дротлева — трагедия и поражение, то есть шесть сожженных машин 3-й роты и семнадцать погибших танкистов, — тогда это перетянет чашу студзянковского сражения и станет его поворотным пунктом.
Ольшевский ведет огонь во фланг
1-ю роту 2-го танкового полка мы оставили на переправе в тот момент, когда танки взвода подпоручника Ляха, прицепленные к затопленному танку 212, вытащили наконец его на сушу. Обычно, если в одном месте собирается слишком много командиров, происходит замешательство. Так случилось и здесь. Не соблюдая очередности, сразу двинулись на погрузку два ближе всех стоящих танка — 211 хорунжего Медведева и 225 хорунжего Грушки из 2-й роты.
Роман Козинец еще не пришел в себя после неожиданного купания, фыркая и сплевывая воду. Сидя в одних трусах на песке, он растирал пальцами одеревеневшие мускулы и ждал, пока высохнет на солнце форма.
— Плыви, Казик, на тот берег и принимай командование, — сказал он своему заместителю. — Я присоединюсь, как только обсохну.
Подпоручник Ольшевский похлопал его по плечу в знак того, что все будет в порядке, и побежал в сторону пристани. Паром уже отошел, расстояние между берегом и бортом увеличивалось. Одним прыжком подпоручник очутился на палубе, сел около гусеницы рядом с Грушкой и спросил:
— Эдек, а ты здесь по какому праву?
— Кто первый, тот лучший.
— Думаешь, там сахар дают без очереди? — показал он на западный берег.
— Я стоял на самой опушке леса. Велели ехать, ну я и поехал, — буркнул хорунжий, чтобы не подумали, что он метит в герои. — Ты офицер-политработник, должен обо мне статью написать в газету. Я могу тебе даже заголовок подсказать: «Отважный танкист» или «Вне очереди в бой».
Причалив к острову, они форсировали мелкий рукав и выехали на берег. В саду, между крытыми соломой хатами, стояли пять машин из роты Козинеца, а шестая — Медведева.
Около танка командира 2-го взвода хорунжий Шиманьский, веселый и длинноногий, исполнял свой коронный номер — песню «Чудо произошло однажды, ой, дед обратился к иконе, ой!…», а радист Владек Годлевский, сидя на земле, с увлечением барабанил в такт ложками по котелкам.
Ольшевский чувствовал себя спокойно, как дома. Теперь оставалось только ждать командира роты, 3-й взвод и «утопленника», то есть машину 212. Однако так часто бывает в жизни: едва лишь нам покажется, что можно передохнуть, как события разворачиваются иначе.
Штабной грузовик, высокий зеленый фургон, стоял тут же, у дамбы. Не прошло и пяти минут, как находившийся в нем хмурый начальник штаба, одноглазый капитан Подскребко, вызвал к себе Ольшевского.
— Где Козинец?
— Он тонул, еще не пришел в себя.
— Вместо него ты командуешь?
— Я.
— Бери эти шесть машин и гони на передовую. Рогач приказал. За Выгодой повернешь вправо. — Он указал остро отточенным карандашом место на карте. — Займешь позиции в Сухой Воле, установишь связь с батальоном 137-го полка, который там обороняется. Понятно?
— Понятно, но…
— Выполняй.
Строгий к себе, Подскребко не был мягким и с другими. Он смотрел на Ольшевского сурово, и только когда тот отдал честь и вышел из надстроенного па грузовике фургона, начальник штаба тепло посмотрел ему вслед. Встав в открытой двери, он выпрямился и, приложив руку к козырьку, проводил отъезжающие танки.
