Николай Егорычев - Солдат. Политик. Дипломат. Воспоминания об очень разном
Брежнев охотно поддерживал эти беседы, проявлял к ним, как мне казалось, искренний интерес, однако на самом деле он просто хотел знать настроения наиболее влиятельных членов ЦК, чтобы не ошибиться при проведении своей собственной линии в руководстве партией.
Мы, члены ЦК, не доверяли друг другу. Те, с кем я разговаривал, боялись провокации. Я, со своей стороны, боялся предательства.
В июне 1964 года, находясь вместе с Михаилом Андреевичем Сусловым в Париже на похоронах Мориса Тореза, я воспользовался возможностью прозондировать позицию Суслова в отношении Хрущева. Я спросил его, обсуждался ли в президиуме ЦК вопрос об Академии наук СССР в связи с тем, что несколькими днями раньше Хрущев заявил, что «нам такая Академия не нужна».
Суслов тут же ответил: «Что вы, конечно нет!» Я попытался развить этот разговор, напомнив, что на селе неразумно урезают по указанию Центра и без того небольшие приусадебные участки земли. Суслов уклонился от продолжения беседы, сославшись на начавшийся дождь. И вообще Суслова держали в стороне от подготовки пленума, поэтому утверждения в печати о его особой роли вряд ли верны. Но сам он не забыл наш разговор. В день снятия Хрущева, когда дело было уже сделано, он окликнул меня в зале заседания и напомнил о нашем разговоре – видимо, хотел подчеркнуть свое участие в подготовке пленума.
Так же как и Суслов, уклонился от разговора первый секретарь ЦК КП Литвы А. Ю. Снечкус, когда я навестил его в Паланге в августе 1964 года.
Не получился разговор и с Василием Сергеевичем Толстиковым – первым секретарем Ленинградского обкома. Толстиков так и не понял, о чем идет речь. Убеждал меня, что «Хрущев – молоток!». А к моим доводам, что этот «молоток» расколотил вдребезги отношения со всеми, с кем мог, Толстиков остался глух.
Откровенно негативно к планам смещения Хрущева, помню, отнесся Михаил Авксентьевич Лесечко, которого я хорошо знал еще по райкому партии, – он у нас тогда работал генеральным директором завода счетно-аналитических машин. Наш представитель в СЭВ, зампред Совмина СССР Лесечко, в беседе со мной сказал:
– Николай, я понимаю, что Хрущев ведет себя неправильно. Но имей в виду – лучше после Хрущева не будет.
– А почему ты так считаешь?
– Я не буду сейчас тебе говорить. Но лучше не будет: такая у нас система…
Он как в воду глядел! Лесечко был единственным из всех тех, кто усомнился в необходимости снятия Н. С. Хрущева.
Иначе обстояло дело во время подобных бесед с другими членами ЦК партии: президентом АН СССР М. В. Келдышем, министром высшего и среднего специального образования В. П. Елютиным, председателем Исполкома Ленинградского горсовета В. Я. Исаевым, первым секретарем Ленинградского горкома КПСС Г. И. Поповым, первым секретарем ЦК КП Латвии А. Я. Пельше, председателем Госкомитета по машиностроению при Госплане СССР А. И. Костоусовым, председателем правления Всесоюзного общества «Знание» В. А. Кириллиным, министром транспортного строительства СССР Е. Ф. Кожевниковым. Все они были готовы к обсуждению на пленуме ЦК сложившегося после XX съезда КПСС положения в партии.
А ведь кто-то мог доложить Хрущеву о подготовке пленума, что и произошло в начале осени 1964 года. Хрущева информировали о готовящемся пленуме через охранника Н. Г. Игнатова, подслушавшего разговор Игнатова с сыном о пленуме. Игнатов, наверное, подстраховался, дав охраннику возможность услышать этот разговор. Однако Хрущев все еще верил в незыблемость своего высокого авторитета. И даже тогда, когда ему стало многое известно, он не воспринял это всерьез и уехал отдыхать.
Узнав, что Хрущеву сообщили о готовящемся пленуме, Брежнев очень перепугался. Это было, наверное, где-то в сентябре 1964 года, то есть примерно за месяц до пленума ЦК партии. Рано утром раздается телефонный звонок по обычному телефону – не по кремлевской «вертушке»:
– Коля, может быть, ты сегодня зайдешь ко мне до работы, часов в восемь?
– Пожалуйста.
Когда я к нему зашел, он был бледен, руки у него дрожали. Он взял меня за руку и повел в дальнюю комнату.
– Знаешь, Хрущеву все известно о пленуме ЦК.
– Ну и что? А что тут незаконного? Мы же не говорим, что без пленума ЦК будем снимать Хрущева. На пленуме будем обсуждать те события, которые происходят сейчас в стране и партии. Что здесь незаконного?
– Ты плохо знаешь Хрущева! Вы его вообще плохо знаете. Он нас всех расстреляет.
Я стал его успокаивать, сказав, что, зная настроение людей, он слишком затягивает созыв пленума…
Утром 13 октября Хрущев прилетел в Москву по вызову членов Президиума ЦК, от имени которых звонил Брежнев, и его сразу же повезли в Кремль. Там на заседании Президиума ему откровенно сказали о допущенных им ошибках, сообщили, что вопрос о его освобождении будет вынесен на решение пленума. Выслушав критику в свой адрес, Никита Сергеевич особенно и не пытался спорить. Убедившись, что большинство присутствующих выступили против него, подал заявление об отставке.
14 октября я информировал о работе Президиума ЦК узкий актив МГК: секретарей райкомов, председателей рай исполкомов, заместителей председателя Моссовета, начальников управлений и других – всего человек сто.
Тем временем в Москву стали приезжать члены ЦК на пленум, который состоялся 14 октября, где Хрущева освободили от всех постов, как было сказано в постановлении, «…в связи с преклонным возрастом и ухудшением состояния здоровья».
Хрущев на пленуме не выступал. Просто было зачитано его заявление. Суслов сделал доклад. Никто по докладу не выступил, хотя такое желание было у многих. Я, например, был готов к выступлению. Но перед самым пленумом мне позвонил Брежнев, который был в то время на положении второго секретаря ЦК, и сказал:
– Мы тут посоветовались и думаем, что прения открывать не следует. Хрущев заявление подал. Что же мы его будем добивать? Лучше потом, на очередных пленумах, обстоятельно обсудим все вопросы, а то знаешь, сейчас первыми полезут на трибуну те, кого самих надо критиковать.
Действительно, есть такая категория людей, которые уж очень «любят» начальство, а как только руководитель теряет пост, первыми начинают его втаптывать в грязь, выслуживаясь перед новым начальником. Помню, я спросил Брежнева:
– А как другие считают?
– Говорят, что можно обойтись без выступлений.
– Ну хорошо, – согласился я. – Пусть будет так, однако если потребуется, то я к выступлению готов. Тезисы выступления при мне.
Тогда я не уловил в действиях Брежнева подвоха. Истина же заключалась в том, что Брежнев понимал: по горячим следам выступающие откровенно выскажут свое мнение обо всех ошибках и недостатках, накопившихся в партии и ее руководстве. А это в его планы не входило, поскольку могло связать ему руки в дальнейшем.
Я сохранил тезисы моего несостоявшегося выступления. Теперь я рассматриваю эти черновики как мои размышления по поводу личности Хрущева и зашедшего в тупик процесса демократизации в партии и государстве…
Закончить свое выступление я хотел следующими словами:
«Сегодня мы должны решить вопрос: останется ли все по-прежнему, будем ли мы топтаться на месте в развитии советской демократии, в укреплении и развитии ленинских норм партийной жизни и принципов партийного руководства, а может быть, даже продолжать пятиться в этих вопросах назад…
Или же мы будем развивать их, что единственно правильно и что будет значительно ускорять политическое и хозяйственное развитие нашей страны, будет способствовать успешному претворению в жизнь программы нашей партии, решений XXII съезда КПСС.
Мое мнение такое, товарищи! Тов. Хрущев в партии проработал много. Много сделал полезного. Сейчас он превратился в деятеля, который все более и более теряет качества руководителя ленинского типа. Видимо, и мы, члены ЦК, несем известную ответственность за то, что вовремя смело и принципиально не указали ему на его недостатки. Может быть, сейчас нам не пришлось бы так резко его критиковать. Учитывая ошибки тов. Хрущева, а также особенности его характера, я считаю, что тов. Хрущев должен сейчас уйти от руководства партией и страной. Да и возраст его такой, что, видимо, он сам уже не сможет изменить стиль работы, исправить допущенные им ошибки и недостатки.
Однако я думаю, что освобождение тов. Хрущева должно быть произведено по-хорошему. От имени всей партии поблагодарить его, написать об этом в газетах, а тов. Хрущеву заявить, чтобы он сам обратился с просьбой об освобождении, понимая, что в его возрасте пора отойти от активного руководства. Думаю, что это было бы полезно и для страны, и для мирового коммунистического и рабочего движения.
А сегодняшний пленум – это наше внутрипартийное дело, даже, может быть, дело сравнительно узкого партийного актива, и то, что говорится на пленуме, на мой взгляд, не должно быть предано широкой огласке не только в стране, но и в партии…
