Николай Шпанов - Поджигатели. Мюнхенский сговор
- Что-нибудь случилось с Гарро, - встревоженно проговорил Луи. Позволь мне, капрал, сходить на пост.
Ярош одно мгновение в нерешительности смотрел на него, потом перевел взгляд на Цихауэра.
- Пойдешь ты! - И, подумав, прибавил: - С телефонистом, все равно он тут не нужен.
Цихауэр вытянулся, щелкнул каблуками и, выслушав приказание Купки, тихонько сказал:
- Проводи меня немного.
Они отошли так, чтобы их не могли слышать оставшиеся в каземате.
- Дай мне слово, Ярош, что ты не позволишь тут наделать глупостей.
- Иди, иди, Руди... тут все будет в порядке.
Ярош помахал рукою удалявшимся Цихауэру и телефонисту и пошел обратно к каземату. Навстречу ему бежал каптенармус.
- Господин капрал, господин капрал! - Усач задыхался от волнения. - Они там... рубильник...
Вбежав в каземат, Ярош увидел Луи, склонившегося над пультом. Крышка была уже поднята. Были открыты и рубильник и аварийная подрывная машинка, которую следовало привести в действие в случае нарушения главной сети. Лицо Даррака отражало крайнюю степень нервного напряжения, на лбу его выступили крупные капли пота.
- Назад!.. Луи!.. - крикнул Ярош с порога, но, увидев Луи, понял, что за несколько минут его отсутствия тут произошло нечто чрезвычайное: глаза Луи, стоявшего с телефонной трубкой, казались безумными. Он пробормотал:
- Они приняли условия капитуляции!
- Соединись с комендантом.
- Он уже оставил форт. Лишним людям приказано выходить наверх. - С этими словами Луи отбросил трубку и положил руку на рубильник.
- Послушай, Луи, не будь девчонкой, - просительно произнес Ярош. - Ты же не Каске, ты понимаешь, чем это грозит.
Нет, француз уже ничего не понимал. Он едва слышно пробормотал:
- Сдать им форты? Разве ты не помнишь, как нас надули после Испании? Ты веришь им еще хоть на полслова?
- Довольно! - крикнул Ярош и резким движением передвинул на живот кобуру. - Рядовой Даррак, три шага назад!
Луи засмеялся.
Ярош медленно потянул пистолет из кобуры.
Его взгляд был прикован к расширенным глазам Луи, глазам, которые он так хорошо запомнил с того дня, когда впервые увидел француза склонившимся над ним, там, в Испании, когда этот француз вместе с американцем Стилом вытащил его из воронки. В тот день он понял, что готов сделать все для этого молодого скрипача с большими глазами мечтательного ребенка... И вот...
Ярош вынул пистолет.
За спиной Яроша послышались поспешные шаги и голос запыхавшегося Каске:
- Комендант приказал: всем отсюда... один остается, чтобы взорвать форт.
Ярош боялся оторвать взгляд от руки Даррака, лежавшей на рубильнике. Не оборачиваясь, спросил немца:
- Где Цихауэр?
- Почем я знаю...
Ярош не обернулся, хотя эти три слова значили для него гораздо больше, чем подозревал Каске: это значило, что Каске не был в центральном посту, что он передавал чей угодно приказ, только не приказ коменданта. Если бы он шел оттуда, то не мог бы разминуться с Цихауэром. Значит, нужно дождаться возвращения Руди... Но куда же девался Гарро?
Сбитый с толку, Каске несколько неуверенно произнес:
- Комендант при мне передал сюда приказ по телефону. - И крикнул Дарраку из-за спины Яроша: - Слышишь? Исполняй же приказ: включай пятиминутный механизм - и все мы успеем отсюда выбраться... Ну?!
Ярош видел, как дрогнули пальцы француза, и поднял пистолет.
Но прежде чем Ярош решился спустить курок, его цепко охватили длинные руки Каске. Только когда раздался крик немца, приказывавшего Дарраку включить рубильник, Ярош до конца понял, что целью Каске была катастрофа во что бы то ни стало. Он понял и провокационное значение этой катастрофы, и смысл сегодняшнего появления патера Августа, и коньяк Каске - все.
Ярош сделал усилие освободиться из объятий Каске и вместе с немцем упал на пол. Пока они боролись, в поле зрения Яроша несколько раз попадала лампочка под потолком каземата. Он видел, что свет ее делается все более тусклым, как если бы напряжение в сети падало по мере уменьшения числа оборотов динамо. Охваченный страхом, что в темноте, которая должна вот-вот наступить, Луи включит рубильник, он крикнул:
- Луи... помоги мне!..
Он поймал взгляд Луи, видел, как тот оторвал руку от пульта, сделал шаг в их сторону, но тут наступила полная темнота, - в тот самый момент, когда Ярошу удалось рукоятью пистолета нанести Каске удар по руке, заставивший того разжать объятия.
- Луи!
Француз молчал. Потерявший в темноте ориентировку, Ярош не представлял теперь, с какой стороны находится пульт.
- Луи! - повторил Ярош.
- Не подходи, не смей приближаться!.. Я буду стрелять.
Вот как?! Повидимому, бедняга окончательно утратил контроль над собою.
- Луи!
- Пойми же: иначе нельзя. Немцы не должны захватить все это. Я не могу иначе, не могу...
Очевидно, говоря это, француз продолжал на ощупь отыскивать пульт, так как Ярош слышал шум падающих вещей.
- Эй, Луи, ты обязан мне повиноваться!
- Это не должно достаться немцам!.. - твердил Даррак.
- Приказываю тебе не шевелиться!
- Нас предали дважды и предадут еще раз, если мы будем им повиноваться. Собственная совесть - вот кого я обязан слушать. Никого больше.
- Ты не имеешь права решать за наш народ...
- Ваш народ? - Француз истерически расхохотался. - Ваш народ должен перевешать министров, которые капитулируют, и защищать свою страну!.. Народ? Я тут потому, что верил в него, но больше не верю. Никому не верю. Не мешай мне, если не хочешь, чтобы я убил тебя...
И в доказательство того, что он намерен осуществить угрозу, Даррак передернул затвор винтовки.
Ярош вскинул пистолет и выстрелил в кромешную черноту каземата. И тотчас же с непостижимым для такого солдата, как Луи, проворством в лицо Ярошу сверкнула вспышка винтовочного выстрела.
Слившийся воедино грохот двух выстрелов потряс низкий свод каземата и оглушил Яроша. Но, словно боясь, что решимость оставит его, он один за другим разрядил патроны туда, где за секунду до того видел вспышку выстрела. Ярош думал теперь лишь о том единственном, о чем обязан был думать: взрыв форта должен быть предотвращен.
И он стрелял, стрелял до последнего патрона.
Обойма была пуста.
Ярош понял, что не сможет сменить обойму. Его рука, сжимавшая пистолет, дрожала мелкой неудержимой дрожью.
Тихо, словно боясь нарушить наступившую тишину, он прошептал в черное пространство:
- Луи!..
Он не мог себе представить, что одна из его восьми пуль сделала свое дело, хотя за минуту до того только этого и желал.
- Луи!.. - в отчаянии крикнул он, уже понимая, что друг не может ему ответить.
Прежде чем он сообразил, что должен теперь делать, в потерне послышался топот бегущего человека. В каземат вбежал, светя перед собою ручным фонарем, Цихауэр.
- Сюда! - крикнул Ярош. - Посвети скорее сюда!
Он растерянно осматривал распростертое на полу тело француза.
- Пусти, - сказал Цихауэр, опускаясь на колено и нащупывая пульс Луи.
Он хотел было спросить Яроша о том, что тут случилось, но, увидев его глаза, молча снял со стены и развернул носилки.
Они положили на них Луи и, обойдя распростертого у входа в потерну Каске, углубились в тоннель. Немец был мертв. Одна из пучь Луи, видимо, попала в него.
Шаги их гулко отдавались под бетонными сводами. Они шли длинными подземными переходами, через залы казарм, мимо казематов со сложными механизмами управления, мимо складов с запасным оружием, где на стеллажах поблескивали желтою смазкою длинные тела орудий и ребристые стволы пулеметов.
Вдруг вспомнив, Ярош спросил:
- А куда девался Гарро?
- Мы нашли его без сознания в потерне.
- Каске!
Цихауэр сделал такое движение, словно хотел пожать плечами, но ему помешала тяжесть носилок.
Свет фонарика Цихауэра дробился на стальных решетках, то и дело перегораживавших путь.
Вокруг не было ни души. Все было мертво и молчаливо. Маленькие электровозы застыли на рельсах с прицепленными к ним вагонетками, полными снарядов. Ящики консервов и заиндевевшие мясные туши виднелись сквозь растворенные двери холодильника; шанцевый инструмент чередовался в нишах с запасными винтовками и ручными пулеметами, с яркою медью пожарных принадлежностей. Все было готово к бою, к упорному, длительному сопротивлению.
Но вот, наконец, впереди показалась полоска слабого света. Это был серый сумрак леса, затянутого пеленою мелкого осеннего дождя. Сквозь него пробивался рассвет рождающегося дня - первого дня октября 1938 года.
22
Флеминг прислушивался к ровному голосу Нельсона и неторопливо помешивал ложечкой в чашке. Это была десятая чашка кофе, которую он выпивал за этот вечер.
Он прихлебывал кофе и старался не смотреть на сидевших в уголке чехов посла в Берлине Мастного и референта Масаржика, вызванных для того, чтобы доставить чехословацкому правительству решения мюнхенского сборища. Он видел, как этих двух людей везли с аэродрома под охраною гестаповцев, словно они были не представителями свободной и независимой страны, а уголовными преступниками. Он слушал теперь, как Нельсон с видом снисходительного превосходства объяснял им точку зрения англо-французских делегатов, скучающе-нудным голосом повторяя на разные лады одно и то же:
