Эрих Соловьев - Непобежденный еретик. Мартин Лютер и его время
Преувеличенно оптимистические сообщения, которые Мильтиц присылал папе в конце января — начале февраля, пришлись как раз ко двору. Папа с охотой поверил, будто Лютер только потому был неуступчив в беседе с Кайэтаном, что тот взял сторону своего собрата по ордену Тецеля, но будто теперь монах одумался и готов к смиренному отречению. Лев X отправил даже поздравительное послание Фридриху, где выражал «отеческую радость» по поводу нового обнадеживающего настроения августинца и говорил, что готов лично принять у него отречение. Зная действительные установки Лютера, курфюрст не переслал ему этого документа, более опасного для дела виттенбергской реформации, чем все прежние угрожающие вызовы.
Фантастический проект Мильтица отчасти подчинил себе действительность и сделался угрожающе реальным. В июне дело дошло до невеселой комедии. Курфюрсту намекнули, что если в вопросе об избрании нового императора он будет придерживаться воли курии, то папа, помимо прочего, обещает красную кардинальскую мантию одному из указанных им представителей саксонского духовенства. Высказывают предположение, что Рим прямо имел в виду Лютера. Это едва ли верно. Однако вполне допустимо, что сам курфюрст мог позволить себе назвать это имя.
Лютер честно соблюдал условия альтенбургского пакта, не позволяя себе ни публиковаться, ни участвовать в открытых дискуссиях. Однако писал он в это время как никогда много. Передышку, которую обеспечил Мильтиц, реформатор использовал прежде всего для углубленных занятий церковной историей. Он размышлял теперь над навязанной ему проблемой папского авторитета. В письме к Спалатину Лютер делится страшным подозрением об «антихристовой природе» папской власти. Он еще далек от публичного изложения подобной идеи, но сомнения его достигают отчаянной остроты.
В этом настроении Лютер и написал обещанную Мильтицу «грамоту». Она называлась «Изъяснение доктора Мартинуса Лютера по поводу некоторых обвинений, предъявленных ему его противниками». По видимости это был лояльный и даже верноподданнический документ, вполне отвечавший условиям альтенбургского пакта, но на деле он уже намекал на идею папы-антихриста. Что самое удивительное, реформатор нимало не кривил душой: он просто высказывал свои внутренние колебания, избрав для этого форму парадоксально-двусмысленных исторических наблюдений. Лютер, как бы поверх слов, заражал читателя своим тайным духовным мучением.
Мильтиц не мог пожаловаться на то, что доктор Мартинус не выполнил данных в Альтенбурге обещаний; но удовлетвориться его «Изъяснением…» он также не мог. Еще менее устраивало оно доминиканцев, которые сидели, как придержанные хозяином собаки, и ждали первого неловкого движения замолчавшего Лютера, чтобы с лаем и хрипом вылететь из всех подворотен.
Сигнал к новому «крестовому походу» против Виттенберга подал ингольштадтский теолог Экк (Иоганн Меер из Экка). Он готовился к дискуссии с лютеровским соратником Карлштадтом, но после появления «Изъяснения…» направил Лютеру вызывающее письмо, где прямо говорил, что в ходе дискуссии будет полемизировать с ним и что темой полемики он избирает лютеровскую трактовку папского авторитета. Письмо Экка было согласовано с верхушкой провинциальной доминиканской конгрегации; ингольштадтец доказывал орденскому начальству, что курия допускает непозволительно долгую юридическую игру с «виттенбергским еретиком», опасному влиянию которого подвергается ныне вся Германия.
В момент, когда пришло письмо Экка, Лютер был уже на грани того, чтобы сделаться нарушителем заключенного с Мильтицем соглашения. Его выводили из себя тут и там зазвучавшие враждебные голоса. Но главное было даже не в этом. Лютер созрел для новой, по-настоящему решительной публичной полемики. Он пришел к убеждению, что искренние, благочестивые и не противоречащие Писанию мысли, пусть даже имеющие характер сомнений, должны излагаться громко, открыто и без всякой оглядки на последствия, которые они могли бы вызвать помимо воли и намерения их автора.
Условия дипломатически обходительного альтенбургского пакта были ему теперь как колоды; они тяготили больше, чем прежние жандармские угрозы Рима. Письмо Экка Лютер принял поэтому как настоящий подарок судьбы. 13 марта оно лежало перед курфюрстом. Ознакомившись с «триумфаторскими» выпадами Экка, Фридрих пришел к выводу, что альтенбургское перемирие нарушено и Лютер вправе защитить свою честь. «Я больше не стану завязывать ему пасть!» — сказал князь советникам.
VII. Борьба c Римом. (От Лейпцигского диспута к Вормсу)
24 июня 1519 года в Лейпциг въехали две запыленные крытые коляски. Их сопровождали двести виттенбергских студентов, вооруженных пиками и алебардами. В первой коляске находился измученный Карлштадт с грудой ученых книг, во второй томились Лютер, Меланхтон и тогдашний ректор Виттенбергского университета Барним фон Поммерн. Городской совет встретил их холодно и разместил кое-как; он словно издержал все свое радушие накануне, когда в Лейпциг торжественно вступил Иоганн Экк.
Доминиканец из Ингольштадта не впервые затевал ссору с Лютером. Еще весной 1518 года появились его вызывающие «Обелиски», направленные против лютеровской критики индульгенций. Августинец отвечал на них сдержанно. Он, вероятно, никому не спустил бы того, что прощал Экку: он ценил укрепившуюся за Экком славу подлинно немецкого теолога-полемиста, который умел резко и грубо ставить на место самых искусных куриальных схоластов. Лютер надеялся, что народная натура Экка рано или поздно приведет его в ряды сторонников виттенбергской реформации.
Письмо, полученное в феврале 1519 года, убило надежду. Лютер понял, что народность — это манера, а не дух ингольштадтца; что словарь и стиль Экка принадлежат нации, но его совесть давно уже препоручена доминиканскому ордену.
Экк слыл лучшим в Германии мастером богословского турнира. Приглашая его в Лейпциг, саксонский герцог Георг ни минуты не сомневался в его триумфе. Так же судил и ректорат Лейпцигского университета, этого главного прибежища «романистов», то есть немецких приверженцев римской куриальной теологии.
Лютер знал о выдающихся риторических способностях своего противника; он надеялся не на сиюминутную турнирную победу, а на победу отсроченную, которая выяснится лишь в печати и достанется по решению немецкого общественного мнения.
Лейпцигский диспут не был теологическим состязанием в узком смысле слова. Это было действо общеуниверситетское, более того — городское, муниципальное. На диспуте присутствовали не только богословы, но и преподаватели всех факультетов, а также представители лейпцигских бюргеров. На него съехались приходские священники из Бранденбурга, Бозау, Регенбурга, Дрездена и Аннаберга. В этой-то нетеологической аудитории Лютер и усматривал своего главного ценителя. Вскоре после диспута в письме к курфюрсту Фридриху от 18 августа 1519 года Лютер прямо говорил: «Уже дело доктора Рейхлина вразумило меня, в каком смысле учены теологи и как они судят. Если бы не было легистов, врачей, художников и князей-мирян, истина была бы растерзана теологами, как овца волками».
Лютер, как мы помним, поначалу опирался на «право богословского доктората» и требовал ученой дискуссии вместо инквизиционного выслушивания. Во время аугсбургской беседы с Кайэтаном он попытался превратить само закрытое судилище в академический диспут. В Лейпциге реформатор делает новый шаг: он превращает диспут в открытое судебное разбирательство, где роль незаинтересованного арбитра принадлежит собравшимся в зале образованным представителям немецкой нации. Этого арбитра Лютер надеялся противопоставить тому представителю немецкого епископата, которого хитрый и ловкий Мильтиц подыскивал в негласные судьи виттенбергского дела.
Лейпцигский диспут проходил в одном из помещений дворца Плейссенбург и был обставлен с большой торжественностью. Сперва прозвучала приветственная речь на латыни молодого декламатора-гуманиста Петра Мозеллана, в которой прославлялись достоинства герцога Георга, Лейпцигского университета и самих диспутирующих. Затем состоялась пышная церковная служба, и лишь после нее — сам богословский турнир, протоколировавшийся для городской летописи.
В первые дни Карлштадт состязался с Экком и потерпел от него поражение («был запальчив и стяжал позор вместо славы», как вспоминал позднее Лютер). Гордый Экк разъезжал в помпезной коляске с кучером, которую городской совет предоставил ему для загородных прогулок; гордого Экка сопровождал конный рыцарь.
4 июля на кафедру взошел Лютер.
Августинец защищал 13 тезисов, прямо посвященных проблеме папского авторитета. Они были реформаторскими в строгом смысле слова, поскольку знаменовали окончательный разрыв со всей средневеково-католической концепцией церкви.
