Алель Алексеева - Тайна царя-отрока Петра II
Катерина боится привидений и всяких знаков, а ещё не спится ей в лунные ночи. Как начнёт круглиться луна — по три дня это бывает, — так и глаз не сомкнёт…
А луна в те дни, как по приказу свыше, ширилась и зрела…
Ночью упал на лицо княжны белый мертвенный свет — она вскочила так, словно в комнату прокрался грабитель с ножом.
Долго ворочалась с боку на бок, злясь на себя и на всех, кто терзал её. Наконец под утро, обхватив живот, свернувшись калачиком, заснула…
Что говорить о Палашке? Ей тоже было не до сна — маячили перед глазами «ослиные уши», падали со стен его глухие слова… А ещё почему-то думалось о ласковом и славном князе Иване Алексеевиче: был фаворитом у самого императора, а стал — не узнать его… Ну-ка вдруг заподозрит он Палашку? Правда, похоже, в голове и сердце его царит одна Наталья Шереметева. Сказывают, что днями у них свадьба. Да только не отпустит графинюшку её братец…
На вторую ночь снова светила безумным светом луна, а Палашка уже кое-что придумала, ещё с вечера…
Катерина долго не спала, наконец, согревшись, съёжившись, задремала — и тут в дремотном полусне раздался такой шум и треск, что она, озираясь по сторонам, вскочила. «Господи, помилуй!» Крикнула Палашку. Перед ней, напротив, на освещённой луной стене, где висел портрет мужа-императора, предстало пустое место! И Катерина грохнулась об пол.
Весь тот день она валялась в постели сама не своя. Знала, что завтрашним днём у брата Ивана свадьба с этой Наташкой. Вроде умна, да только к чему она? В доме станет тесно, Иван голосистый, семья у них ссорная — благо Наташка тихая…
Наступила новая ночь, и опять в окно пялилась луна, белая, полубезумная, серебристая — хоть бы одно облачко! И опять Катерина не могла уснуть, а когда сон сморил её — снова раздался грохот. Неужто муж её «является»? Не желает, чтобы была она покойна и выносила младенца, наследника?..
Утро началось с криков и пощёчин — княжна расходилась так, что её не могла унять даже мать Прасковья Юрьевна. Портрет императора велела вынести в другую комнату, чтоб его тут не было.
Весь день, до возвращения брата с женой из церкви (сама Катерина туда не пошла, сославшись на хворобу) разбирали её досада и злость. Вспоминала Миллюзимо, который — ну-ка подумать! — являлся к ним, только она не показалась в окне, соблюла честь… А ведь могла вернуть любимого, но не позволила! Теперь она вдова и императрица и ждёт наследника…
НЕРАДОСТНАЯ СВАДЬБА
У кого свадьбы многолюдные, шумные, с великими застольями, с песнями-плясками, шутками-таратуями, скоморохами, у кого на венчании — толпа сродников, ждущих молодых из-под аналоя, а тут от невестиной стороны только две старушки, дальние родственницы, ни братьев, ни сестёр… Радость, настоянная на горечи, вино, перемешанное со слезами, вместо мёда полынь — вот что было венчание Шереметевой и князя Долгорукого.
Истинно — «Горенки» от слова «горе». Здесь прощались перед дальней дорогой в ссылку. А в этот день, 8 апреля 1730 года, лишь ступила невеста на крыльцо, выйдя из церкви, старушки, сродницы её, откланялись, и отправилась она одна-одинёшенька к новым родичам в дом. Каково-то встретят? Полюбится ли им, полюбятся ли ей они?..
Встретили, как полагается, хлебом-солью. Рюмки поднесли на пуховых подушках, выпили — и оземь! Усадили за стол, полный яств. Улыбались сёстры, шумно угощались младшие братья — Александр, Николай, Алексей. Но отчего-то над Натальей Борисовной как бы витало невидимое тёмное облако.
Свёкор был рассеянный, о чём-то тихо переговаривался со своей Прасковьей Юрьевной. И отчего-то не было за столом Катерины — она сказалась больной, не желала никого видеть. Что приключилось, Наталье не сказывали, а спросить нельзя, не положено. Свекровь глядела на невестку ласково, но угощала за столом всё больше сына. «Ешь, Купита, любимое яство твоё…»
Имя это его домашнее покоробило Наталью, но виду она не подала.
Единый ей был свет в окошке теперь — муж Иван Алексеевич. Он сидел в задумчивости, не выпуская её руки из своей. А потом вдруг вскинул голову, живым огнём сверкнули глаза, и проговорил:
— Знайте: спасительница моя единственная — Натальюшка! Прошу любить и жаловать… Дороже её нет никого. — И опять опустил голову. А затем взял гусли и запел-запричитал грустно-весёлое:
Беспечальна мати меня породила,
гребешком кудрецы расчёсывала,
драгими порты меня одеяла,
и отошед под ручку посмотрела:
хорошо ли моё чадо во драгих портах?
А в драгих портах чаду и цены нет!..
Опустилась ночь. Окна занавешены. Перины приготовлены. Молодые вступили в опочивальню. И никто, кроме месяца молодого, народившегося, туда не заглядывал, лишь ему ведомо, как отчаянно ласкал князь жену, как настойчивы были умелые его руки, а поцелуи маленького пухлого рта — как следы лепестков на её теле… Чуть не три дня не выпускал робкую жену из опочивальни…
Катерина так и не явилась к столу.
Палашка не отходила от неё. Тихо сидела в уголке с виноватым лицом, готовая вскочить на голос княжны. Но та молчала, а потом даже прогнала служанку.
Ночью опять во всю мочь вызвездилась луна. Болело и ныло внутри, смятенный сонм чувств разрывал Катерину. К утру стали смежаться её чёрные очи, но тут — что за дьявол? — раздался стук. Четыре раза — тук-тук-тук-тук!.. Словно костяными пальцами кто-то размеренно стучал — в потолок, в дверь, в стену?..
Больная позвала матушку — и!.. Всё и свершилось…
Весть та в скором времени донеслась до Тайной канцелярии — и человек с ослиными ушами явился к Бирону, сообщил, что наследника более нету…
Сказывали, будто у фаворита разговор был с ушастым.
— Что у Долгоруких ещё делается? — спросил вежливый герцог.
— Восьмого венчается Иван Алексеевич с Шереметевой.
— Восьмого?.. Три дня им дать, а после… Одиннадцатого числа подать бумагу царскую… Иди.
А далее события развивались стремительно. Восьмого апреля состоялась печальная свадьба, на которую никто из сродников Наташи не явился, а потом — всех в ссылку…
ОТ ЛЁГКОГО ШЕРЕМЕТЕВСКОГО СЕРДЦА
С третьего дня молодым положено навещать родственников своих, близких и дальних. В первую очередь молодожёны отправились к дяде Сергею Григорьевичу. Надев бледно-зелёное в полоску шёлковое платье, вплетя в волосы жемчужную нитку, накинув мантилью на беличьем меху, вышла Наталья Борисовна в гостиную. Слуга князя едва успел застегнуть все пуговицы на немецком кафтане — было их множество, целых двадцать.
Заложили коляску, сели. Братья и сёстры вышли на крыльцо проводить, даже Катерина появилась — изменившаяся, похудевшая, с тёмными кругами под глазами.
Вдруг на дороге затарахтело — кто и к кому? Не иначе к ним… Старый князь, который был в постоянной тревоге, сразу узнал чиновника из Сената. Пробормотал что-то насчёт ищеек Остермана и обмяк. Прасковья Юрьевна, где стояла, там и села.
Чиновник протянул князю пакет, тот расписался, и карета повернула назад. Алексей Григорьевич с ненавистью поглядел вслед чёрному посланнику и разорвал конверт.
Его обступили. Но князь читал молча. Все ждали — он лишь повторил побледневшими губами:
«…отправляться в дальние деревни… в ссылку до особого распоряжения…»
Взявшись за балясину крыльца, Прасковья Юрьевна закачала головой, глядя без всякого смысла в пространство.
Наталья не понимала происходящего, однако с молодой горячностью заговорила:
— Батюшка, матушка! Да как же это? Да можно ли ни в чём не повинных людей ссылать? — Она потёрла лоб, не веря в происходящее и стремясь найти выход. Удивляясь собственной смелости, предложила: — Надобно ехать к государыне! Рассказать ей всё как на духу — и смилостивится она!
— Молода ещё, не мыслишь всего, — осадил невестку старый князь. — Милости её нам не дождаться, верховники ей теперь не указ, всех готова извести.
— А что у дяди Сергея? Надобно ехать к нему! — всполошился Иван Алексеевич.
— Не можно сие так оставлять, надобно с ним совет держать… — подхватила Наталья и первая двинулась к коляске.
Дорога была сухая, и лошади быстро домчали их до Знаменки. Сергей Григорьевич вышел навстречу без парика, всклокоченный. По одному его виду можно было понять, что и тут дела худы. Сразу спросил:
— Был ли у вас секретарь из Сената?
— Был… — бледнея, отвечал Иван.
— И у меня был. Указ — ехать в ссылку…
— Да как же это? Неужели правда?.. — Наталья схватила мужа за рукав. — Сергей Григорьевич, Иван, дозвольте мне, я поеду к государыне!
— Видала ты, какова эта государыня, милости от неё не жди… — поник князь Иван.
Вошёл слуга с вопросом:
— Чего изволите?
— Пошёл вон! — рассердился князь Сергей. Попыхивая трубкой и сильно дымя, он подбавил поленьев в камин.
