Алель Алексеева - Тайна царя-отрока Петра II
— Отчего не фриштыкаете? — спросила она.
— Дуня, разливайте чай, — приказала гувернантка.
Та дрожащими руками взяла чашку, чашка задребезжала на блюдце.
— Что стряслось-случилось? — удивилась Наталья.
И тут все, кроме мрачно молчавшего дяди Владимира, разом заговорили. Не без труда поняла юная графиня, что речь идёт об императрице, что Долгоруким назначен розыск, что следствие ведут Трубецкой, Юсупов, а главный самый — Бирон, и не иначе как князя Ивана ждёт ссылка в дальнее имение…
— Натальюшка, сердечушко моё! Невенчанные ведь вы! — заплакала Вера. — Не ходи под венец! Как мы без тебя-то?
Сергей, для которого Наташа была как мать, тоже плакал. Пётр пристально смотрел на всех и молчал.
Мадам Штрауден, строгая и прямая, пододвигала всем чашки. Взгляды обращались к Петру, и он наконец проговорил:
— Герцог и герцогиня Курляндские нынче решают всё, от них зависит наша жизнь… Вчерашний день подписала она указ.
— Отчего именно вчерашний, что вчерась сделалось? — в отчаянии металась Наталья.
— Не ведаю, однако первого апреля что-то стряслось, тайна сие есть… Имения княжеские конфискуют…
Государевы предметы, что у Ивана, забрали… И отправят их вон из Москвы. Что станешь делать? Не поедешь же за ним!
— Братушка! Сестрицы!.. Да как же это? Не можно бросать человека в беде!.. Да и свадьба уже решена у нас.
— Что-о? Какая свадьба? — нахмурился Пётр. — Пойдёшь, не считаясь с нами?.. Ноги моей не будет на той свадьбе!
— Помилосердствуй, братушка!
— Так и знай: ни в церкви, ни на свадьбе!
— Как же я одна-то? Ни батюшки, ни матушки… Ведь ты заместо отца мне, Петруша…
— Отца дочерям слушаться надобно, — отрезал Пётр и вышел из комнаты.
…Ранняя, ранняя весна. Под ногами шуршат прошлогодние листья, в распадках лежит ещё снег… Апрельское солнце осторожно пронизывает оголённый, будто хворый лес.
Графиня с Дуняшей спешат в дальний угол парка. Там назначена встреча с женихом.
Остановились возле красного дуба. Наталья провела рукой по стволу — вид шершавой красноватой коры рождает тревогу… Не послушалась она братьев, сестёр — решилась. Больно ей это, но поступить иначе нельзя.
Огляделись кругом. Лес слабо оживал, звенел птичий гомон. «Вон как хлопочут о птенчиках своих», — говорит Дуня.
Но что это? Будто сами шевелятся в земле ржавые листья, шуршит трава.
Шлёп!.. Шлёп!.. Да это лягуха! Серая лягуха на серых листьях, тяжёлая… С трудом перепрыгнула через ветку и замерла. Ой, ещё одна!.. Ещё!.. А эта плюхнулась в углубление с залежавшимся снегом и села там. Пьёт ледяную воду, отдыхает… Громко вздохнула, вытянулась, приподнялась на задних лапках и сделала ещё прыжок… Господи, да их тут множество: целое войско! И все движутся в одном направлении, ни вправо, ни влево не сворачивают… Плюх, плюх… восемь… десять…
— Дуняша, что это? — Наташа с ужасом глядела на лягушачье шествие.
— Это они пошли икру метать, барыня, — объяснила Дуня. — После зимы ослабели… а кровь-то, всё едино, играет — весна: вот они и идут к пруду, так-то вот каждый год.
— Какая у них кровь, что ты говоришь? Это ж лягухи, они голодные, сонные… Гляди, гляди, перепрыгнула через сучок, посидела — и опять.
— Так Богом устроено. Жизнь, — пояснила Дуня.
«Да, жизнь», — подумала Наташа, вздыхая и оглядываясь вокруг.
В воздухе пахло снегом и свежестью, и лес звенел всё громче, в гнёздах скворчало.
Берёза — старая, каменистая, черноствольная, а за ней — молодые белые деревца, шелестящие сухими тонкими ветвями, похожими на бусы. С треском пролетели сороки…
Земля вокруг дуба усыпана сухими листьями, а вверху сухие, скрюченные ветки — будто заломленные в отчаянии руки… Он стоял, должно, здесь не только при отце её, фельдмаршале, но и при деде, прадеде… И всё так же крепок, могуч. Листья пока мертвы, но пройдёт немного дней, солнце даст им силу — и они оживут, заполыхают зелёным пламенем — снова жизнь!.. Не так же ли у неё? Минует горе, вернётся радость… Простят её братья и сёстры.
Послышался топот копыт. Вот и он! Стоит во весь рост в коляске, выскакивает к ней, с отчаянной решимостью глядит.
— Друг мой сердешный, ладушка моя! Не раздумала ли? В последний раз сказываю: откажись, не вяжи судьбу свою с моею, ежели не любишь!
— Люблю…
— Не покаешься?
— Не покаюсь! Ни в жизнь не покаюсь!
— Ну тогда — с Богом! — Посадив её рядом, свистнул, и кони помчали к церкви в Горенки.
В ТАЙНОЙ КАНЦЕЛЯРИИ, НА ЛУБЯНКЕ
Попытка России стать демократической страной, подобной Швеции или Англии, — увы! — провалилась. Мечта Голицына о европейском правлении лопнула. Князь Дмитрий повторял слова евангелистов: «Много было званых, да мало избранных… Пир был готов, но званые не захотели прийти. Знаю, что головой отвечу, но я стар, жить мне недолго. Те, кто переживут меня, натерпятся вволю».
С властью у русских всегда нелады. Может быть, они не рождены властвовать? Власть опьяняет их хуже наркотиков, крепче вина, сильнее войны и охоты… В самом деле: Анна двадцать лет жила спокойно в немецкой провинции, к чему бы ей власть, но услыхала упоительный зов — и помчалась…
Одно дело самодержавная власть, иное — власть аристократии, лучших её представителей, хранителей нравственности и кулыуры. Они шли к богатству и славе годы и столетия, соединяя накопление материальных ценностей с духовными. У Шереметевых — неутомимые воинские труды фельдмаршала, и удачная женитьба сына, и неустанная забота внуков о культуре, и радение о сельском хозяйстве, меценатство и забота о церковно-приходских народных школах, и истинное православие…
Долгорукие основали Москву, прочно сидели в Киеве… А тут? Анна Иоанновна, наслушавшись слухов и клевет, ненавидела Долгоруких, окружавших юного императора в последние месяцы. Недобрыми глазами она смотрела на Ивана, его сестру Катерину, на их отца. Подумать только: Алексей Долгорукий голосовал против неё!.. Она готова была раздавить всё это семейство. Умный её советник Бирон, который, должно быть, прочёл многие-многие книги, говорил про какого-то Макиавелли: мол, государство начинается с того, что уничтожает своих врагов. Долгоруких он сравнивал с мифом о Лаокооне и его сыновьях — они хотели предупредить троянцев о беде, но боги Олимпа наслали змей — и Трою захватили спрятанные в деревянном коне солдаты.
Дошла до царицы и молва про наследника — неужели и вправду Катерина брюхата? И повелела Анна: «Пресечь! Немедля пресечь сие!» И всякий день ждала вестей из Тайной канцелярии — что там с Катериной? Вовсю «работал», ширился долгоруковский розыск, и щупальца его, как змеи, распространялись всюду.
В Москве, на Лубянке (той самой знаменитой Лубянке!), находилась Тайная канцелярия — там же спустя годы поселится знаменитая своей жестокостью помещица Салтычиха — гиблое место!
Служанку Пелагею, что танцевала на балу, уже привели туда однажды. Шла — дрожала. Возвращалась, ступая то в грязь, то в снег, и на обратном пути совсем заледенела, не так от холода, как от страха. Велено ей там было, чтоб случился у княжны выкидыш! А как сие сделается?..
В расстройстве вернулась в тот день к Долгоруким, а там!.. Дорогая кожаная карета стоит, и выбегает из неё человек нерусской наружности. Подскочил к окну Катерины — видно, знал, где её окно! Только тут из дверей показался старый князь и грубо закричал на незваного гостя: мол, кто тебе разрешил по моей земле ходить?.. Выбежал и Иван Алексеевич, стал урезонивать отца — видно, важный был тот господин. Уж не австриец ли, с которым амурилась княжна? Только горда она — не вышла, даже не выглянула из окошка.
С того дня всего недели две миновало, и опять доставили её на Лубянку. Москву совсем развезло. В ботинках хлюпало, руки Палашки коченели. Проедет тройка или карета — достаются грязные шлепки, не токмо по одёже, но и по физиономии. И надобно бы отомстить Катерине — за Миколу, за младенца, которого они загубили, за высокомерие её, да вроде как жалко…
Человек, говоривший с ней, был тот же: длинные уши, серое лицо. Свет от свечи падал снизу вверх, и оттого уши его, тени их длинные прыгали по стене.
А Палашке вспоминался Брюсов дом, физиономии на стене — рожки, уши, высунутый язык… Чертяки! Сказывали, будто хозяин налепил тех, чтобы отпугивать злых людей, дурные «ехи», однако…
Глухо стучали по стенам казённого дома слова, которые говорил ушастый:
— Пора, пора, девка! Ты что удумала-то? Аль не желаешь во дворце служить?
Возвращалась Пелагея, понурив черноволосую голову свою, не зная, как быть, что делать… Под ногами хлюпала вода, и уж полны были боты… Зато к ночи опять так подморозило, что и луж не осталось, всё заледенело. Луна, круглая и нахальная, не спускала с Палашки глаз всю ночь… И думала она про знахарок и ведьм, которые водились в Глинках. Кто-то сказывал, что «опростаться можно с испугу», — привидения и прочие явления бывают возле кладбища. И тут у Палашки созрел план!..
