Алексей Югов - Шатровы (Книга 1)
Могучее лбище забранного тесом ближнего быка плотины тупым углом разваливало здесь Тобол надвое: справа он гнал свои воды по тесовым дворцам, на турбину и на водяные колеса, еще раз раздвояясь; а слева могуче и гулко валился в творило, в распахнутые настежь вешняки.
И вот, по ту сторону большого моста, на въездной, предмостной плотине, над самым водосвалом, Шатров увидал толпу помольцев, обступившую кого-то двоих, очевидно дерущихся.
Сквозь шум и ропот до него донеслись выкрики:
- Галятся над народом!
- А што им? Богатые: никого не боятся!
- На них нету управы!
- Погоди, найдем!
Арсений Тихонович замедлил шаги. Выпрямился. Набрался спокойствия, приготовился ко всему. Внутренне откашлявшись, проверил голос.
Его увидели. Привычно расступились. Послышались окрики:
- Эй, будет вам, перестаньте: хозяин идет!
Тот, кто тряс за грудки другого, - высокий, худой солдат - враз обернулся, однако рубаху противника своего не выпустил. Темное, изможденное лицо его было пересечено вкось черной узкой повязкою через левый глаз.
Кто это - Шатров не признал. Зато другого - в нарядной, с вышивкою рубахе, с красными шариками на шнурках вместо галстука, - он узнал сразу: это был старший брат Кости - Семен Кондратьич Ермаков.
На какой-то миг, при слове "хозяин", тот, кто тряс и рвал за рубаху крупчатного мастера, попривыпустил свою жертву, но тотчас же снова сграбастал. В беспамятстве неистовой злобы он хрипло и громко выкрикнул:
- А-а! Хозяин? Не-е-т! Над своей женой я - хозяин! А тут. Ох ты, запазушный дьявол, бабий любитель, паразит! Насильство творишь над солдатскими женами! Очередью их покупаешь? Айда, поплавай!
И, прокричав это, солдат с черной повязкой на глазу взял Семена Кондратьича, оторвал от земли и швырнул прямо в воду. Ахнули. К счастью, тот умел плавать. Вот вспучилась над головою вода. А вот и сама голова вынырнула, с мокрыми, свисшими на лицо волосами. Показался захлебывающийся, орущий, перекошенный ужасом рот. Гребнули руки.
Шатров крикнул солдату:
- Что ты делаешь, мерзавец?!
И на остальных:
- А вы что смотрите?
Кто-то из толпы, при общем явном одобрении, ответил:
- Ничего. Выплывет: близ воды житель. Ишь как быстро плывет!
Но опытным глазом своим Шатров с чувством ужаса успел определить, что не плывет он, а уносит человека, уносит неодолимо, быстриной водосвала.
И тот понял. Истошным голосом заорал:
- Тону!.. Спаси-и-те!
Но какая же сила могла теперь спасти его! Человека несло, как щепку. Вот он уже на перегибе воды, на уклоне водосвала! Еще одно-два мгновения - и его, несчастного, низринет, швырнет вниз с многометровой высоты в белую бурю, в чудовищную кипень водобоя!
Шатров схватил оставленную Костей длинную тычку - водомерный шест, вступил с ним в воду по самый пояс и, держась левой рукой за какую-то корягу, выстоявшую из плотины, далеко выметнул тонущему водомерную жердь, крепко удерживая ее в правой руке:
- Держись!..
Утопающий понял. И, когда его проносило мимо конца жердины, успел ухватиться за нее.
Шатров еле удержался - так силен был рывок. Он чувствовал, что ноги его скользят, скользят вглубь, дно оплывает под сапогами... Еще немного и его самого увлекло бы в пучину водосвала.
В это время двое помольцев кинулись к Шатрову и ухватили его за рубаху.
Спасены были оба.
Посинелый от страха Кондратьич, перебираясь по шесту, вылез на плотину. Он стоял, обтекая водою, отфыркивался и трясся мелкой дрожью, так, что слышно было, как чакают у него зубы.
Только теперь понял он, что Шатров спас его от неминуемой смерти:
- Арсений Тихонович! Ввек не забуду! Арсений Тихонович!
И наклонился поцеловать руку. Шатров быстро ее отдернул:
- Ну, ну, ещё что?!
Затем, дав ему немного отдышаться, спросил негромко:
- С чего это вы? Что у вас с ним произошло?
Солдата с черной повязкой на глазу уже не было в толпе.
- Сейчас расскажу, сейчас все расскажу, Арсений Тихонович!
Посинелые губы его дрожали, он еще плохо выговаривал слова:
- Все как на духу. Ничего не скрою. Только давайте отойдемте малость от народу.
Они отошли. Никто не посмел последовать за ними. Однако толпа не расходилась.
Кондратьич начал рассказывать. И впрямь: он ничего не скрыл. Не утаил даже, что-таки "сводил на мешки" молоденькую солдатку:
- Был грех, Арсений Тихонович...
- Так, так... Дальше?
Кондратьич еще больше понизил голос и, ободренный вниманием хозяина, продолжал доверительным шепотом:
- Так что, Арсений Тихонович, с солдатками нынче... отбою нет: сами ложатся!
- Ну, ну?
- А тут как раз ее одноглазый дьявол явился... муженек... Ему шепнул кто-то - он и давай ко мне прискребаться. Дальше - больше, схватил меня за душу... Ну, а что потом было, вы сами видели. Когда бы не ваша рука утонул бы!
Внезапно налился злобой, погрозил куда-то в сторону толпы кулаком:
- Ну да ладно: я ему, одноглазому дьяволу, попомню!
И вдруг дернулся мордой от неожиданного шатровского удара по щеке... Хапнул воздух. Заслонился.
- Что вы, что вы, Арсений Тихонович?! Обумитесь!
Но еще и еще удар. Кондратьич зашатался.
Шатров, перестав его бить, кричал вне себя:
- Ах ты, гад! Мерзавец! Над солдатскими женами вздумал глумиться? Очередью их покупать? Вон отсюда, поганец! Сегодня же чтобы ноги твоей не было на мельнице! Придешь в контору за расчетом!
И круто повернулся и зашагал вдоль плотины, но только не к дому, а в поле, на ту сторону реки.
Кровь гнева пошатывала его.
А в толпе помольцев шел торжествующий говор:
- Ох, ловко же он ему плеснул!
- Да-а, только-только что на ногах выстоял наш Кондратьич!
- А так ему и надо, проклятому! Што ведь надумал! Ну, как же: господин крупчатный мастер!
- Ишь харю-то наел - краснехонька: хоть онучи на ней суши!
Кондратьич, опамятовшись, с неутолимою злобою глянул вслед удалявшемуся Шатрову:
- Ну, погоди, дождусь и я своего часу: будешь ты передо мной лбом об половицу стучать!
Вечером этого же дня, когда уже разъехались гости, Ольга Александровна постучалась в кабинет мужа.
Сначала ответом ей было глухое молчание.
Она повторила стук.
- Нельзя ко мне! - Голос Арсения Тихоновича звучал угрюмо и отчужденно.
Но уж ей ли было не знать, что надо делать в таких случаях!
- Хорошо, я уйду, Арсений!
И эта холодная угроза обиды и негодования тотчас же отомкнула ей дверь.
- Ну?!
И, не выдержав ее взгляда, отвернулся, отошел, стал смотреть в окно.
Она стала сбоку - так, чтобы видеть его лицо, и молча, укоризненно покачала головой.
Он засунул руки в карманы, вскинул голову и, усмехнувшись, проговорил с выражением вызова и независимости:
- Ну? Уж донесли тебе, вижу, обо всем?!
Ольга Александровна все так же укоризненно и молча смотрела на него. Глаза, ее стали наполняться слезами.
Этого он не выдержал:
- Тебе что ж - наверно, жалко стало этого мерзавца?!
Оба они знали, что говорят о происшествии на плотине.
- Э-эх! Стыдись, Арсений, стыдись! Тебя мне стало жалко, т е б я!
- Объяснитесь, сударыня: что-то я не пойму вас!
- Прекрасно понимаешь. Не притворяйся, не прячься за свою неудачную иронию! Шатров, Арсений Тихонович Шатров рукоприкладством занимается, своих служащих по лицу бьет... публично!.. Какой позор! Нечего сказать: ознаменовал день моих именин!
Он вспылил:
- Да, матушка моя, ты знаешь ли, что он, этот мерзавец, Кондратьич твой, сделал?!
- Знаю.
- А знаешь - так и не указывай, как мне с ним и что!
Арсений Тихонович разгорячился:
- Слюнтяйство, сантименты я стану разводить с ним? Так, что ли? Солдатка солдаткой. Гнусность, конечно, и за это следовало! Но понимаешь ли ты, во что это все могло вылиться?! Да знаешь ли ты, что за этим могло последовать?! Нет, не понимаешь! А вот на плотину бы тебя в то время, когда этот, с выбитым глазом, муж ее, солдатки, за грудки тряс вашего дражайшего Кондратьича! Послушала бы ты, что в народе кричали: и твоего муженька неласковыми словами помянули! А солдат ее - фронтовик, имей в виду. Фронтовик. Тяжко раненный. А ты знаешь, с какими настроеньицами они из окопов-то возвращаются нынче, солдатики наши? Они скоры нынче стали на расправу! Долго ли ему пук соломы сунуть ночью, керосинчику плеснуть, спичкой чиркнуть?! И поминай, как звали шатровскую крупчатку! Это пустяк, что у меня тут тысячи пудовичков под навесом складены - военному ведомству. А ведь весь корпус сгорит, турбина погинет, вальцы... А где ты их теперь достанешь? Война! Да и электричества лишимся. А ты же каждый день из окна видишь, что у меня уже все на том берегу для лесопилки электрической заготовлено. Да в такую сушь как заполыхает, так и мосты, оба, да и плотины сгорят! Вот что может быть! А ей, видите ли, этого негодяя Кондратьича жалко: некультурно я, видите ли, обошелся с ним. Нет, милая моя, теперь состоятельному человеку очень бережно надо возле народа проходить!..
