Константин Писаренко - Тайны раскола. Взлет и падение патриарха Никона
Из всех трех роковым оказалось именно кадровое решение. Оно нарушило существовавший доселе баланс между иерархами беспартийными и теми, кто симпатизировал «боголюбцам». И очень скоро Никону придется изощряться в искусстве интриги, чтобы выскользнуть из собственноручно сконструированной западни. В какую же ловушку он себя загнал? Мы обнаружим ее, ознакомившись с персональным составом высшего духовенства России на осень 1652 г.
Итак, Московская патриархия опекала помимо своих особых патриарших владений двенадцать епархий — четыре митрополии (Новгородскую, Казанскую, Ростовскую, Крутицкую), семь архиепископств (Астраханское, Тобольское, Псковское, Рязанское, Тверское, Суздальское, Вологодское) и одно епископство (Коломенское). Прибавим сюда архимандрита Троице-Сергиевой лавры и духовника царя. Это и будет высший синклит Русской православной церкви. А теперь посмотрим на партийный расклад внутри архиерейского сообщества. На 25 июля (4 августа) 1652 г. «ревнителями благочестия» являлись из четырнадцати четверо или пятеро. Естественно, Стефан Ванифатьев, а также митрополит Казанский Корнилий, архиепископы Суздальский и Торусский Серапион (хиротонисован в октябре 1634), Тобольский и Сибирский Симеон. Архиепископ Вологодский и Великопермский Маркел (хиротонисован в январе 1645 г.) благодаря сближению с Нероновым после 1649 г. сочувствовал движению.
Митрополии Новгородская и Ростовская пустовали. Митрополит Сарский и Подонский (Крутицкий) Серапион (хиротонисован в январе 1637 г.), архиепископы Псковский и Изборский Макарий (хиротонисован в ноябре 1649 г. из архимандритов Псково-Печерского монастыря, до 1643 г. архимандрит Псковского Снетогорского монастыря), Тверской и Кашинский Иона (хиротонисован в декабре 1642 г.), Астраханский и Терский Пахомий (хиротонисован в июне 1641 г.), епископ Коломенский Рафаил (хиротонисован в декабре 1618 г.), архимандрит Троице-Сергиевский Адриан (рукоположен в августе 1640 г., питомец, как и Серапион Суздальский, Толгского Пресвятой Богородицы монастыря, где игуменствовал с 1635 г. по 1640 г.) исповедовали традиционные взгляды. Архиепископ Рязанский и Муромский Мисаил (хиротонисован в апреле 1651 г.), ризничий митрополита Никона, считался креатурой нового патриарха. Если вывести за скобки Симеона Тобольского и Пахомия Астраханского, из-за дальности епархий от Москвы крайне редко наезжавших в столицу, то видим, что при форс-мажорных обстоятельствах «боголюбцы» способны делегировать к царю с челобитьем в лучшем случае пять влиятельных духовных лиц (включая И. Неронова), а Никон во главе с собой — семь.
В августе — октябре Рафаил Коломенский отпросился на покой, уступив место закадычному приятелю Неронова. Тогда же помощник Корнилия Казанского Макарий, монах Спасского Казанского монастыря, занял богатейшую Новгородскую кафедру. Лишь Ростовскую митрополию взял под контроль не «ревнитель» — архимандрит Ростовского Богоявленского монастыря Иона, возведенный в сан 22 августа (1 сентября) 1652 г. И теперь партия Никона состояла из шести знатных челобитчиков, а Ванифатьева с Нероновым — из семи. И по числу, и по красноречию, и по энергичности, и но сплоченности преимущество отныне принадлежало противникам войны{48}. Устоит под их нажимом Алексей Михайлович или нет, если потребуется. Вот о чем пока не задумывался патриарх московский, а следовало.
Между тем 23 октября (2 ноября) царский двор отлучился из столицы в село Коломенское отметить день святого великомученика Дмитрия Селунского. За городом отдыхали четыре дня. Интересно, сопровождал ли государя Никон. Ведь вечером того же 23 октября (2 ноября) в Москву приехал митрополит Навпакты и Арты Гавриил Власий с полномочиями от патриархов Константинопольского, Иерусалимского, Александрийского, господаря молдавского и гетмана украинского. Новости от Хмельницкого, легко догадаться, волновали Никона в первую очередь. Путивлянин Иван Видуев предупредил московский двор о близости греческого гостя 22 октября (1 ноября), и Алексей Михайлович перед отъездом успел указать «митрополита принять и двор дать и о корму выписать».
Государь возвратился в Кремль в первом часу дня 27 октября (6 ноября) 1652 г., то есть около девяти или десяти часов утра. Однако грамоты двух патриархов — Цареградского и Иерусалимского, господаря и гетмана Власий предъявил Волошенинову 25 октября (4 ноября). Тогда же думный дьяк с помощником Алмазом Ивановым, очевидно, и выслушали «экзарха». Слушал, вообще-то, Иванов. Михаил Дмитриевич Волошенинов, переживший в конце лета апоплексический удар (вероятно, инсульт), «лишился части своего ума» и с тех пор руководил Посольским приказом номинально. Так что Алмаз Иванов первым понял, что война с «Литвою» все-таки состоится…
Митрополит в деталях изложил беседу с Богданом Михайловичем, лист которого от 24 сентября (4 октября) лаконично сообщал: все важное архипастырь сообщит «изустно». И вот о чем Гавриил поведал: «Я з гетманом казачьим говорил… для чево он имеет с собою татар… И он сказал мне, [что] я де то делаю поневоле, чтоб мне победита недругов своих, потому что великий государь, царь московский и прочий — единоверные християне, а мне не помогают.
И я спрашивал ево, что, просил ли он помочи.
И он сказал, [что] писал де я многажды, и они мне сказывают — ныне да завтра, а николи в совершенье не приведут. И сказал, что де ныне есть время, толко б они похотели взяти Смоленеск и иные свои городы, и имел бы и меня своим, и был бы де под его произволением во всем». И еще гетмана крайне беспокоили слухи о готовности поляков для привлечения России против Украины «отдати Смоленеск самоволно» второму Романову, и якобы соглашение о том уже достигнуто.
Стоило Никону узнать о сетованиях Хмельницкого, в ту же минуту внешнеполитический курс русского государства развернулся на сто восемьдесят градусов: от мира — к войне с Польшей, от дружбы с «боголюбцами» — к разрыву с ними, от равнодушия к судьбе Малороссии — к военному союзу с ней. Иванов моментально снарядил и отправил в Чигирин спецгонца — подьячего Андрея Ардабьева — звать в Москву еще одно посольство. А чтобы не русский царь, а украинский гетман выглядел инициатором приезда курьера, митрополит Гавриил 27 октября (6 ноября) зафиксировал на бумаге исповедь двухдневной давности и переслал документ в Посольский приказ Иванову.
Разумеется, Ванифатьева с Нероновым о скорых переменах не торопились извещать. Впрочем, они быстро почувствовали неладное: патриарх «друзей не стал и в Крестовую пускать», сиречь в приемный покой Патриаршего дворца. Второй настораживающий сигнал прозвучал в виде распоряжения стряпчему Афанасию Ивановичу Нестерову ехать в Варшаву «продолжать требовать казни» тех, кто оплошал с титулом московского государя. Этот спецгонец покинул Москву к середине декабря. Очевидно, не прежде, чем Ардабьев отчитался об успешном исполнении своей миссии. В Чигирин он прискакал числа 10 (20) ноября. Путивль по дороге назад миновал 22 ноября (2 декабря). Правда, далеко Нестеров не уехал. Дьяка вернули, чтобы повысить статус посольства.
16 (26) декабря в Москве встретили «черкасского» посла — Самуила Богдановича Зарудного с кредитивной грамотой гетмана от 12 (22) ноября. 17 (27) декабря запорожская делегация удостоилась публичной аудиенции в Кремле, после чего «на Казенном дворе», а не в Посольском приказе, через оружейничего Г.Г. Пушкина вновь предложила Алексею Михайловичу «принята под свою государеву высокую руку» Украину. И заверила, что при положительном ответе «Черкассы» «тотчас от бусурманов, от крымских татар, отстанут». Григорий Гаврилович попросил немного обождать, намекая, что теперь им разочаровываться не придется.
И точно. Не прошло трех дней, как царь назвал имена тех, кому предстояло в Варшаве вручить ультиматум. Суть угрозы такова: Россия сохранит нейтралитет, если поляки обезглавят виновных в оскорблении царского величества или откажутся в ее пользу от воеводств Смоленского и Черниговского, а украинцам гарантируют автономию на условиях Зборовского мира. А членами Великого посольства назначили двух князей, Бориса Александровича Репнина и Федора Федоровича Волконского, а также дьяка Алмаза Иванова. В праздник Богоявления («святых трех королей») 6(16) января 1653 г. Зарудный с товарищами простился с Алексеем Михайловичем и на другой день устремился домой с хорошей для предводителя вестью: царь «принял под свое покровительство Хмельницкого со всей его армией». Ну а Никон недели через полторы собрался в другую сторону — на северо-восток, во Владимир…{49}
* * *Из окончания письма патриарха Никона царю от 27 января (6 февраля) 1653 г.: «Бога моля о вашем государеве многолетном здоровье и о душевном спасении, благодарственне покланяюсь за милость вашу и [лю]6овь к нам. А я, богомолец ваш, и Стефан… поп еще жывы. Генваря в КЗ (27. — К.П.) день в 7-й час… отчине во граде Владимере, в Рожестве… литоргии. Писал своею грешною рукою». Довольно короткий текст послания целиком посвящен рассуждению о любви к человеку. А за перо взяться патриарха побудила какая-то «неначаемая радость», посетившая главу церкви во время литургии в соборе Богородицко-Рождественского монастыря Владимира. А каким, собственно, ветром занесло Никона во Владимир на четыре дня — с 23 по 27 января (со 2 по 6 февраля) 1653 г., да еще в компании с протопопом (отточие из-за лакуны) Стефаном? Загадка!
