Наталья Петрова - Скопин-Шуйский
К счастью, не все пошли за ними, как заметил в своих грамотах святитель. Архиепископ Тверской и Кашинский Феоктист призвал жителей Твери не верить изменникам и не нарушать крестное целование царю. Духовенство, приказные люди и посадские — все далеко не ратники — объединились и отогнали от города мятежников и даже взяли многих в плен. На поддержку законного царя патриарх в своих грамотах обращал особое внимание, примеры сопротивления самозванцу должны были убедить колеблющихся. Им патриарх напомнил, что предательство еще никого не спасло ни от разорения, ни от позора: «И которые городы, забыв Бога и крестное целование, убоявся их гробежев и насилия всякого, и осквернения жен и дев, целовали крест, и те городы того ж часу пограблены, и жены и девы осквернены, и всякое зло над ними содеялось; а которых городов люди их воров и хищников не устрашилися, и те, милостию Божию, от тех воров целы сохранены»[217].
В то время никого не удивляло столь деятельное и живое участие патриарха в политических делах страны, поскольку церковь и общество жили одной общей жизнью. Став предстоятелем церкви, Гермоген оставался сыном своего народа, и любовь к Родине была для него не делом политики, но делом совести.
Пришло время, и призывы патриарха были услышаны. Из Смоленска и Вязьмы, из Дорогобужа и Серпейска собрались в Можайске войска на помощь Москве. 15 ноября отряд под командованием Ивана Федоровича Крюка-Колычева очистил от мятежников город Волок, Иосифо-Волоцкий монастырь и «прочие грады и селы». Из Холмогор и с Двины подошли к Красному селу под Москвой стрельцы и даточные люди, снаряженные монастырями и церквями, имевшими земли.
Москвичи приободрились и дружно заговорили о воинах, пришедших на помощь, как о былинных ратниках: «Зело смелы к ратному делу, един человек воюет и биет за два, а ин за три человека; аще толко их пришло пять тысящ, то могут воевать за пятьнадесять тысящ и более». Общее число пришедших Москве на подмогу составило всего 400 человек: 200 стрельцов и 200 даточных людей, но сметливый Шуйский приказал объявить, что на подмогу пришло четыре тысячи! Услышав такую весть, в Москве была «радость велия», а в изменивших царю городах «люди в размышлении велицем быша». 29 ноября все войска, объединившись, пришли в Москву, как писал Гермоген, «с веселыми сердцы».
В те же дни заколебались ряды восставших. Когда-то перешедшие на сторону Болотникова рязанские дворяне Григорий Сунбулов и Прокопий Ляпунов теперь приехали с повинной из Коломны в Москву, «а с ними многие дворяне и дети боярские, да стрельцы московские». Вскоре на сторону Шуйского перейдет и «подельник» Болотникова Истома Пашков, приведший с собой сначала небольшой отряд в 500 человек, а потом и все свое войско. Все это ослабит уверенность восставших в своей победе и в конечном счете приведет к разгрому их основных сил.
Грамоты патриарха Гермогена, или, как он подписывался, Ермогена, и грамоты Болотникова, о содержании которых, по иронии судьбы, мы можем узнать лишь из текста патриарших грамот, отражали не просто противостояние предстоятеля Русской православной церкви и вождя восставших, беглого холопа Болотникова. Они отразили противостояние порядка и смуты, веры и сомнения, истины и лжи. Для нестойкой, немудрой, но все же законной власти царя Шуйского поддержка патриарха была в глазах народа самой надежной опорой в борьбе с безначалием.
Пройдет 300 лет, и новая Смута начнет терзать Россию. Патриарх Тихон, избранный в 1917 году на вновь восстановленный патриарший престол, обратится, как и святитель Гермоген, с посланиями к народу. И будет призывать вспомнить о заповедях Христовых и о человеческом в себе: «Забыты и попраны заповеди Христовы о любви к ближним: ежедневно доходят до Нас известия об ужасных зверских избиениях ни в чем не повинных и даже на одре болезни лежащих людей, виновных только разве в том, что честно выполнили свой долг перед Родиной, что все силы свои полагали на служение благу народному… Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы»[218].
Руками народа власть решала свои эгоистические задачи, и поэтому именно к народу в первую очередь обращались и патриарх Гермоген, и патриарх Тихон. Тех же, кто не желал прекратить кровавый кошмар и одуматься, и в 1606-м, и в 1917 году предавали анафеме.
Воевода на «вылазке»
Под Москвой готовились к решающему сражению. К началу XVII века столица имела мощные оборонительные укрепления: вокруг Кремля был выкопан и залит водой глубокий ров; Китай-город, прикрывавший подступы к Кремлю с северо-восточной стороны, был обнесен кирпичной стеной высотой в три сажени. Знаменитый русский мастер Федор Конь возвел каменные стены Белого, или Царева, города, где ныне проходит бульварное кольцо, снабдив их 28 башнями и пушечными бойницами. По линии современного Садового кольца скоро вслед за Белым городом выросла деревянная стена с 57 башнями и земляным валом, именуемая в народе Скородомом, или Земляным городом. Постройка Скородома замкнула вокруг Москвы четвертое кольцо оборонительных стен. В 1600 году возвели колокольню «Ивана Великого» высотой 82 метра, с нее, как со сторожевой башни, хорошо просматривались дальние рубежи. Подмосковные монастыри — Новодевичий с запада, Донской и Данилов с юга, Симонов, Спасо-Андроников и Новоспасский с востока — форпостами защищали подступы к столице.
Войско по традиции разделили на «осадное» и «вылазное». «Осадное» должно было оборонять укрепления Земляного города, составлявшие в длину около 16 километров. Располагалось оно в обозе, или «гуляй-городе», поставленном за Серпуховскими воротами. Обозом именовали в то время полевое укрепление из деревянных щитов, которые имели в высоту около полутора метров и в ширину примерно метра два, между собой они скреплялись железными цепями; при необходимости «гуляй-город» перемещался на колесах. Войско располагалось внутри этой передвижной деревянной крепости, а для контратак по команде осадных воевод открывалась часть стены. В таком обозе воины чувствовали себя в относительной безопасности и отражали нападения осаждающих при помощи огнестрельного оружия — пищалей. В обозе, засевшем в декабре 1606 года у Серпуховских ворот, находилась и артиллерия.
Вторая часть царского войска — подвижная — предназначалась для вылазок и состояла в основном из конницы. От «вылазных» требовались энергичность, предприимчивость и сметливость, поэтому, как правило, воеводами к ним назначали людей молодых. «Вылазные» действовали по ситуации, их бросали на те участки обороны, где враг предпринимал наиболее активные попытки прорваться в город. Именно такое назначение получил Скопин-Шуйский: «А на выласке государь велел быть боярину Михаилу Васильевичу Голицыну да князь Борису Петровичу Татеву; а з бояры со князь Михайлом Васильевичем Скопиным с товарыщи были столники, стряпчие, дворяне Московские и жилцы»[219].
Стольнику Скопину пришлось оборонять один из самых ответственных участков — Рогожскую гонную слободу за Яузой; от нее начинался тракт на восток — на Казань и Нижний Новгород. На другом берегу Яузы располагалось богатое Красное село, которое имело стратегическое положение для Москвы. Из Красного можно было легко попасть к трем воротам на Земляном валу на северо-востоке Москвы — Сретенским, Покровским и Петровским, от них улицы вели прямо к Кремлю. Недалеко от Красного проходила дорога на Тверь и далее на Великий Новгород, на Ярославский тракт и «великую» дорогу к Владимиру; другая дорога, Стромынка, выводила на северо-восток, к Суздалю и Юрьеву-Польскому. Если бы болотниковцы заняли заставу, а за ней и Красное село, то они оседлали бы дороги, по которым к Москве подходило подкрепление.
В Заяузье располагались ремесленные слободы гончаров, кожевенников, кузнецов, оружейников; по сведениям шведа П. Петрея, в те годы в них проживало до семисот человек. На чьей стороне окажутся посадские при подходе мятежников, было неясно.
Река Яуза, которая в ту пору была пошире и почище, чем сейчас, надежно защищала город с востока. Скопин расположил свое войско не переходя Яузы, у стен Скородома, заняв оборону у Яузских ворот. Если даже повстанцы займут Рогожскую слободу, решил он, то Яуза поможет защитить Красное. «Московиты, — пишет очевидец, — выставили у речки Яузы, через которую они (болотниковцы. — Н. П.) должны были перейти, сильное войско под начальством молодого боярина Скопина, чтобы воспрепятствовать переправе»[220].
Бои на берегах Яузы развернулись ожесточенные, «ежеденные». Как и предполагал Скопин, остановить мятежников у Рогожской слободы не удалось; прорвавшись, они попытались занять Красное село. Командовал ими все тот же Истома Пашков, с ним Михайло Скопин уже встречался под Троицким. Но на сей раз других воевод не было, Скопин командовал один, действовал на свой страх и риск. Впрочем, страх он в том бою испытывал не перед противником. Больше страшился за судьбу своих близких, тех, кто остался в Китай-городе, — матери, со слезами благословившей его в бой, и приглянувшейся ему Александры — дочери казначея Василия Головина. С молодой горячностью, пришпоривая коня, бросался он туда, где образовывались дыры в обороне. «Не давать, не давать им подходить к Скородому!» — слышался его зычный голос в шуме боя. Скопин боялся, что «воры» подожгут деревянные стены Скородома. Но его ратников подстегивать было не нужно, — у многих за спиной остались дома и семьи, поэтому войско Скопина стояло насмерть. Несмотря на все попытки повстанцев занять Красное село и перерезать дороги к Москве, «вылазной» воевода сделать им этого не позволил. Истоме Пашкову пришлось отступить.
