Соломон Лурье - Антисемитизм в древнем мире
Наконец, постоянная борьба с преследованиями выработала ряд своеобразных черт еврейского приспособления в борьбе за существование. Это, во-первых, тесная сплоченность и взаимопомощь в жизненной борьбе; во-вторых, необычайное упорство в достижении поставленной жизненной цели, сопровождающееся много большей тратой энергии, чем обыкновенно, так как еврею, кроме обычных препятствий, приходилось преодолевать специфическую враждебность к евреям, и, в-третьих, своеобразное отношение к местному закону и государственности. Это отношение явилось результатом «двойного подданства» евреев, необходимости соблюдать часто взаимно противоречащие моральные требования еврейского и местного закона и, как мы видели выше, может быть охарактеризовано так:
1) Местный закон необходимо строго соблюдать, но лишь постольку, поскольку он не противоречит еще живущим в народном правосознании положениям еврейского закона и поскольку его соблюдение не связано с вредом для еврейского народа. Таким образом, законов, прямо или косвенно направленных против евреев, во всяком случае соблюдать не следует.
2) Необходимо быть строго лояльным по отношению к государству, благосклонно относящемуся к евреям. При борьбе двух государств или двух партий внутри государства надо симпатизировать и по возможности содействовать стороне, более сочувственно относящейся к евреям.
И к этим особенностям еврейской морали националистически настроенные граждане античных государств не могли относиться равнодушно. Эти особенности евреев вызывали у них недоверие и страх; имеющее оборонительный характер еврейское сплочение превращается в глазах «хозяев» в об'явивший войну всему миру всесильный кагал.
Нам остается иллюстрировать свидетельствами древних правильность этих положений.
1. «Еврейское нахальство»
«Еврейское нахальство» состояло прежде всего в том, что евреи не пожелали стать на лояльную (по мнению хозяев страны) точку зрения герондовского метэка Баттара (выше, стр. 163–164) и не признавали справедливою необходимость «дрожать пред каждым гражданином, как бы он ни был ничтожен и дурен». Как мы видели выше (стр. 54), евреи не стесняются занимать видные места в государстве и играть в нем влиятельную роль: иногда им удавалось достигать административных постов, в других случаях они достигали фактического влияния благодаря экономическому могуществу. Исторические данные показывают, что процентное отношение числа евреев-сановников к числу не евреев-сановников было не выше, а ниже процентного отношения евреев к не евреям вообще: само собой разумеется, что, хотя 2/5 жителей Александрии были евреями, из числа высших должностных лиц города евреи никак не составляли 2/5. Однако, с точки зрения «хозяев», процент этот был все же чрезвычайно велик: в частности, в Александрии евреи были единственной категорией «пришельцев», добившейся (хотя, вероятно, и урезанных) гражданских прав; другие инородцы, в том числе коренные египтяне-туземцы, вовсе не могли занимать административных мест[72] и, если добивались видного положения, то, подобно герондовскому фригийцу Артимму, ставшему Фалетом, всячески старались скрыть следы своего варварского происхождения (ср. M.W. 52).
Таким образом, хотя евреям и не удавалось выдвигаться так, как «хозяевам страны», тем не менее, с точки зрения тогдашнего общества, их поведение было «еврейским нахальством». Надо к этому прибавить, что стремление выдвинуться из числа рядовых граждан, всецело погруженных в борьбу за существование, путем ли сосредоточения экономического влияния или путем выдвижения на государственной службе и т. п. было у евреев значительно больше и интенсивнее, чем у их хозяев. Причина этого вполне понятна: еврею кроме общегражданских преград приходилось еще преодолевать и общественный антисемитизм, и правительственные преследования, и только утроив необходимые усилия и упорство, он мог рассчитывать на какой-нибудь успех в жизненной борьбе. «Нередко евреи видели в обладании имуществом средство для преодоления враждебности общества и достижения сколько-нибудь сносного положения» (L. Herzfeld, Handelsgeschichte der Juden des Altertums, Braunschweig, 1879): в то время, как рядовой эллин мог так или иначе примириться со своим положением, положение среднего еврея из массы, вследствие преследований антисемитской атмосферы, становилось настолько невыносимым, что, только выбившись из массы, он мог надеяться достигнуть самого скромного minimum'а жизненного благополучия. Положение существенно менялось только в те короткие минуты, когда у власти становилась партия, считавшая по той или иной причине удобным отказаться от юдофобской политики. Тогда у евреев оставалось столько свободной энергии, прежде тратившейся на борьбу со специально антиеврейскими препятствиями, что часто, продолжая по инерции борьбу с прежней напряженностью, они выдвигались более, чем, пожалуй, сами того желали. Так, как мы видели (стр. 87–88), когда в Египте на короткое время становилась у власти партия, отказавшаяся от юдофобской политики, виднейшие военные посты оказывались занятыми евреями.
Все эти выдвинувшиеся на поверхность общественной жизни евреи были, конечно, эллинистами, т.-е. сильно ассимилированными евреями. По внешнему облику они ничем не отличались от эллинов: носили греческую одежду, говорили по-гречески, не уступали грекам в знакомстве с греческой образованностью, умели держать себя в греческом обществе, отказались от соблюдения значительной части еврейских ритуальных установлений, например, относительно еды и т. д. и т. д. И тем не менее они не стали греками и отнюдь не хотели, подобно герондовскому Артимму, контрабандно прослыть греками. Их ассимиляция имела известный предел: они были и открыто об'являли себя не эллинами, а проникнутыми эллинской культурой евреями.
На эту особенность евреев обратили внимание все виднейшие исследователи. «Даже те евреи, которые приняли эллинистическую образованность, оставались в душе всегда евреями», — говорит Вилькен (о. с. 785, пр. 1). «Пусть материнским языком этих евреев диаспоры был греческий язык; пусть их отношение к соблюдению закона было, с точки зрения фарисеев, верхом греха и вольнодумства; пусть они перестали соблюдать, считая несущественным многое из того, что для фарисея было существенным и необходимым: в глубине сердца они оставались все же евреями и чувствовали себя единым целым со своими собратьями в Палестине» (Шюрер, о. с. III, 3 изд., 92). «Несмотря на внутренний раскол, несмотря на то, что значительная (огромная! — С. Л.) часть евреев была разбросана вне Палестины… несмотря на проникновение в еврейство разлагающего эллинистического элемента, в глубочайшей сущности своей евреи оставались единым целым… Во всех существенных вопросах, особенно же пред лицом притеснений и преследований, внутренние разногласия еврейского общества исчезали и, как ни было незначительным раввинское государство (в Палестине), та религиозная община, во главе которой оно стояло, представляла собою внушительную, а при известных обстоятельствах и опасную силу». (Моммзен, Röm. Gesch. V, 497). «(Евреев диаспоры считают насквозь эллинизованными, а евреев Палестины — партикуляристами…) Не следует преувеличивать разницы между палестинским и эллинистическим еврейством: это две ветви от одного и того же ствола; вся разница только в том, что на одной из этих ветвей навешано немного эллинства» (Бертолет, о. с. 337). «В действительности разница между диаспорой и Палестиной не была значительной» (P. Kruger, о. с. 53). «Таким образом, нельзя слишком резко противопоставлять еврейство Палестины и диаспоры» (Bousset, Die Religion des Judentums, Berlin, 1903, 115). Действительно, вся дошедшая до нас в отрывках еврейская светская литература (Артапан, Езекиель, житель Палестины Евполем и др.) создана людьми, пропитавшимися насквозь эллинской культурой и в то же время проникнутыми самым живым и горячим национальным чувством. «Эта эпоха, наряду с эллинистами, ярко выраженного антинационального прямо симпатизирующего язычеству направления, создала также людей, которые, несмотря на глубокое знание греческой литературы и увлечение греческой наукой, отличались нерушимою верностью своему народу и религии; кроме целого ряда других фактов, это видно прежде всего из фрагментов Евполема» (Freudenthal, o. c. 128). {Добавление: Все попытки ученых открыть еврейских ренегатов в числе лиц, упоминаемых в надп. и папирусах, надо признать неудачными. Если сами евреи обычно меняли свои имена на греческие (см. стр. 116 и доб. к стр. 126), то еврейские ренегаты уже, во всяком случае прибегали к этому средству, чтобы скрыть свое происхождение, тем более, что это официально разрешалось (см. пап. MW 52). Действительно, Шюрер (о. с.49) допустил грубую ошибку, когда вслед за Рейнаком (REJ 37, 221) видит в филаке Якове, с. Ахиллея (Pap. Ох. 43) сторожа храма Сераписа, и поэтому вполне последовательно поступает, не удовлетворяясь замечанием Рейнака: «une combinaison assez piquante» и считая Якова ренегатом. В действительности, однако наш папирус представляет собою табель полицейских постов. Яков — не сторож храма Сараписа, а «городовой», которому назначено стоять на посту у этого храма. Далее, в надп. на монетах города Салы (Schürer, о. с. 17) «arch», надо дополнять не «archiereus», a «archon», т. е. упоминаемый здесь Соломон был не верховным жрецом городского культа, а гражданским чиновником. Наконец, упоминаемые в числе жертвователей на нужды города Смирны в царств. Адриана «бывшие евреи» hoi pote loudaioi (CJG, № 3148) никак не еврейские ренегаты (как думает Шюрер) так как последние не стали бы выставлять на показ свое мало почтенное с точки зрения тогдашнего общества прошлое; очевидно, в эпоху выхода в свет надписи, в Смирне запрещено было исповедание еврейской веры; однако, еврейская община (путем взяток) продолжала нелегально существовать, но вместо hoi Ioudaioi именовалась hoi pote Ioiudaioi. Вообще, в виду обостренности античного антисемитизма, я считаю несомненным, что всюду, где мы встречаем еврейские имена, мы имеем дело с настоящими евреями.}
