Марк Блок - Характерные черты французской аграрной истории
В самом деле, в жизни сеньории не было более решительного переворота, чем этот. Начиная с франкской эпохи держатель обязан был оброком и работами, но тогда перевес был на стороне работ. Теперь соотношение изменилось. К старым оброкам прибавились новые: талья, десятина, налоги за пользование баналитетами, повинности, связанные с серважем, иногда (начиная с XII–XIII веков) ренты, которые сеньоры требовали взамен старинной, существовавшей вплоть до тех пор барщины, признанной в конце концов ими бесполезной, но которую они не всегда соглашались уничтожить безвозмездно. Работы стали значительно более легкими. Раньше держание было прежде всего источником рабочей силы. Теперь же то, что можно грубо назвать оплатой (loyer), не придавая этому слову какого-нибудь точного юридического смысла, составляет истинную причину его существования. Сеньор отказался от роли руководителя крупного сельскохозяйственного и даже отчасти промышленного предприятия. Работоспособное население целых деревень не собирается больше в течение многих дней вокруг сеньориальных надсмотрщиков. Сеньор будет все больше и больше воздерживаться от непосредственной обработки даже той фермы (остатка своего старого домена), которую он зачастую сохранял. С XIII века начинают сдавать в аренду также и ее, правда, не навечно, а на определенный срок; конечно, это большая разница, последствия которой мы увидим позднее, но которая не препятствует дальнейшему отдалению сеньора от своей земли. Представим себе крупного фабриканта, который отказался бы от непосредственной эксплуатации заводских машин ради использования их в нескольких мелких мастерских и удовлетворился бы тем, что стал акционером или, вернее (ибо большинство повинностей были фиксированы или стали таковыми) держателем облигаций каждой ремесленной семьи. Это сравнение поможет нам получить представление о тех изменениях, которые произошли в жизни сеньории с IX по XIII век. Конечно, в политическом отношении сеньор еще является господином, так как он остается военным командиром, судьей, прирожденным покровителем своих «людей». Но он перестал быть главой предприятия в экономическом отношении, а это легко приведет к тому, что он вообще перестанет быть главой. Он превратился в земельного рантье.
Глава IV.
ИЗМЕНЕНИЯ СЕНЬОРИИ И СОБСТВЕННОСТИ С КОНЦА СРЕДНИХ ВЕКОВ И ДО ФРАНЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
I. Юридические изменения сеньории. Судьбы серважа
Кризисом сеньориальных доходов кончается средневековье и начинается навое время.
Нельзя сказать, что старая основа сеньории была полностью разрушена. Права сеньора по отношению к своим держателям (вследствие путаницы, характерной для обветшания старого понятия личных связей, держателей теперь начинают называть «вассалами» —. словом, ранее обозначавшим связи зависимости совсем иного рода) и их держаниям остаются при Франциске I и даже при Людовике XVI в основном такими же, как и при Людовике Святом, однако за двумя, притом весьма важными, исключениями: упадок сеньориальной юстиции и исчезновение серважа или его глубокое изменение там, где он продолжает существовать.
Сеньориальная юрисдикция еще не умерла. Ее уничтожит только революция. Многие дела еще разбираются в ее судах, но она теперь гораздо менее прибыльна и могущественна, чем раньше. Согласно общепринятому юридическому правилу, почти везде применявшемуся начиная с XVI века, сеньору было запрещено лично творить суд. Да и возрастающая сложность юридической системы делала для него трудным выполнение этой функции. Ему приходится отныне назначать профессионального судью и, следовательно, вознаграждать его уже не предоставлением фьефа, как это делали прежде (экономическая обстановка перестала благоприятствовать этому способу вознаграждения), а наличными деньгами. Несомненно, королевские ордонансы (как те, которые требовали от судьи определенных технических гарантий, так и те, которые требовали для него приличного жалованья) не соблюдались строго. Преподносившиеся ему судившимися «подарки» составляли во многих местах большую часть его доходов. Тем не менее очевидно, что для сеньора эта обуза была часто довольно тяжелой. К этому присоединяются и другие расходы, и все это часто настолько превышает доходы, что порой боятся слишком много судить. «Доходов от штрафов, выморочных имуществ и конфискаций, — писал в XVII веке один бургундский дворянин, — не хватает для выплаты жалованья судебным чиновникам». А в 1781 году интендант Майеинского герцогства сообщал в отчете своим господам: «Из-за нужды… у нас много уголовных дел. Я прекратил те из них, какие мог, избавив тем самым от наказания двух или трех мошенников, которые почти открыто нападали на путешественников»{87}.
Особенно грозными конкурентами сеньориальной юстиции были государственные суды (как суды крупных княжеств, так и королевские, а с XVI века почти исключительно последние). Они изъяли из ее ведения многие разновидности судебных дел. Они захватывали у местных чиновников и многие другие, действуя путем опережения (par «prévention»). Наконец, к ним можно апеллировать отныне по поводу любых дел. Это влекло за собой множество неприятностей и расходов для сеньора, обладавшего высшей или низшей юрисдикцией, ибо, согласно старинному правилу, остававшемуся в силе вплоть до XVII века, подающий апелляцию приносит жалобу непосредственно на судью первой инстанции, а не на выигравшую дело сторону; и, что еще хуже, это приводило к чувствительной потере власти и престижа. Именно благодаря тому, что сеньорам удалось подчинить своих людей своей судебной власти, они добились в X–XI веках значительного усиления своей политической власти и увеличения доходов. Но это оружие еще не совсем выпало из их рук: в делах сельской юстиции, с которой связаны такие выгоды, их слово оставалось обычно окончательным. Но и эта их власть значительно ослабла. Не был ли поставлен под угрозу и сам сеньориальный строй? Мы увидим, эта опасность была устранена благодаря позиции публичных судов. Но сеньориальный судья (чьи приговоры могли быть отменены), даже если он сохранял, а порой и умножал свои доходы, меньше чем когда бы то ни было являлся начальником.
* * *То же самое изменение социальной структуры, которое выражается в растущем действии государства и его судов, обнаруживается и в основе перемен, претерпеваемых серважем. Можно получить довольно точную картину общества XI века, представив его себе построенным главным образом по вертикальным линиям. Оно расчленялось на множество групп, сплотившихся вокруг сеньоров, которые в свою очередь зависели от других сеньоров: на группы сервов или держателей, на «отряды» (mesnies) вассалов. Начиная примерно с середины XII века человеческая масса, наоборот, обнаруживает тенденцию к организации по горизонтальным пластам. Крупные административные единицы — княжества, монархическое государство — объединяют и поглощают мелкие сеньории. Прочно конституируются иерархические классы, особенно дворянство. Коммуна (главным образом городская, но охватывавшая иногда и чисто аграрные коллективы) избирает в качестве своей основы этот революционный по сравнению с прочими институт: клятву о взаимной помощи между равными, заменившую старую присягу повиновения, приносимую низшим высшему. Значение отношений зависимости между людьми постепенно везде ослабляется. А ведь серваж — такой, каким он возник из остатков рабства и колоната, из условного освобождения, а также из добровольного или мнимо добровольного закабаления многих ранее свободных крестьян, — был по самой своей природе одним из элементов этой системы подчинения и покровительства, связывавшей верхи и низы социальной лестницы. По правде говоря, дело было именно в этом. Серва всегда считали существом низшей касты. Но в старину это был лишь один из аспектов его статуса. Напротив, начиная с XIII века, в соответствии с общим направлением развитая, когда «крепостные» (servaille) все строже и строже изолировались от внешней среды (юриспруденция особенно возводит отныне в принцип правило, согласно которому звание серва и рыцаря несовместимы), в общественном сознании решительно стало преобладать представление о сервах как о классе.
Кроме того, именно потому, что тускнеет и исчезает понятие связи «по плоти и кости», серваж имеет ныне тенденцию основываться не столько на личной зависимости, сколько на земле. Уже не только происхождение, но и владение некоторыми держаниями или жительство на некоторых землях могли превратить свободного жителя (manant) в серва. Больше того, такого поземельного серва стали рассматривать как «прикрепленного» к земле. Было бы неверно утверждать, что он совсем не мог ее оставить; но, если он уходил без разрешения господина, он терял свое держание. На этом последнем обстоятельстве оказалось влияние ученых доктрин. Когда в XII–XIII веках юристы взялись за изучение римского права, они прежде всего стремились найти в этих почтенных текстах, источнике всякого знания, прецеденты для социальных институтов своего времени, особенно серважа. Трудное предприятие! Существовал ли еще какой-нибудь институт, более специфически средневековый, чем серваж? «Серв», «servus» — родство этих терминов толкало на сравнение с античным рабством. Но пропасть между этими двумя статусами была слишком очевидна. Несмотря на некоторые частные отклонения, у наших французских юристов хватило здравого смысла не слишком настаивать на этой аналогии [из которой, к величайшему несчастью крепостных (Leibeigenen) своей страны, законники Восточной Германии извлекли в течение последующих столетий немало выгоды]. Зато колонат, отличный от рабства, но предполагавший подчинение одному сеньору, позволял, как им казалось, менее произвольное уподобление. Несомненно, они стали потому настаивать на этом, что современный им серваж своим скорее вещным, нежели личным характером уже приблизился до некоторой степени к тому состоянию, основной чертой которого были связь человека с землей. Юридическое выражение, которое они дали этому возникающему сходству, в свою очередь лишь подчеркивало его. Даже сами термины, охотно употребляемые отныне нотариусами или теоретиками для обозначения серва нового образца [ascriptus glebae или, еще более выразительный, serf de la glèbe (сочетание слов, контраст которых с homme de corps былого времени поистине поразителен)], были заимствованы из словаря, который средневековые романисты[88] использовали для описания колоната. Не будем, однако, преувеличивать важности этого теоретического влияния. Если бы земли, как в старину, было гораздо больше, чем рабочих рук, усилия сеньоров удержать своих сервов угрозой конфискации их держаний (glèbe) были бы, несомненно, напрасными. Без крупных расчисток правило «прикрепления» было бы только бессмысленной формулой.
