Василий Сталин - «От отца не отрекаюсь!» Запрещенные мемуары сына Вождя
В мае 52-го кто-то испортил тормоза на моем новом «Паккарде». Машина при этом стояла в охраняемом гараже, а не где-то на улице. Спасла бдительность шофера Февралева, которого все звали «дядей Сашей». Опыт у Февралева был огромный, он еще Ленина успел повозить. Но он никогда ни о чем не рассказывал. Разговаривал только на две темы – о певчих птицах да о футболе. Февралев очень хорошо разбирался в игроках. Делил их на три категории: «бегун», это тот, кто только бегать по полю умеет, «футболист», это была средняя категория, и «снайпер», то есть мастер высшей категории. Замечания и прогнозы у него всегда были верными. Скажет: «этому «бегуну» до «снайпера» никогда не подняться», значит, так оно и будет. Тормозами занялся Голованов. В тот же день был найден виновный – один из техников гаража. У него ко мне было нечто вроде «кровной мести». Его отец был расстрелян за антисоветскую деятельность. Он смог скрыть этот факт благодаря тому, что был усыновлен отчимом и сменил фамилию. Техник считал, что отомстит за смерть отца, устроив мне аварию. По распоряжению Голованова после этого случая мой автомобиль перед выездом стали осматривать по часу. Раньше было проще. Обойдет шофер кругом, попинает колеса, заглянет под днище, проверит масло и поехали. В авиации все внимание привыкли уделять самолетам. Самолеты охранялись у нас очень строго. Особенно накануне парадов. Все понимали, как соблазнительно было бы врагам испортить машину из числа участвующих в параде. В праздничный день в Москве падает самолет! И хорошо, если не на Красную площадь падает. Поэтому за «парадными» самолетами глядели в сто глаз. После генеральной репетиции техники занимались машинами так, будто видели их впервые в жизни. Готовый к осмотру самолет принимала комиссия из инженеров с техниками и особистов. Проверка была двойной, проверяли по второму разу друг за другом, чтобы ничего не упустить. Сразу же после окончания осмотра, в присутствии комиссии, самолет зачехлялся, и чехол пломбировался начальником комиссии. Им обычно назначался дивизионный инженер. После осмотра у самолетов выставлялся караул. Вот нечто подобное подполковник Голованов захотел устроить в гараже. Даже пришел ко мне с требованием на изготовление специальных чехлов для автомобилей. Я посоветовал ему поумерить усердие, пока над нами не начали смеяться люди. Не надо изобретать чехлы там, где можно обойтись одним часовым. И у шоферов моих с той поры появился особый ритуал. После выезда из гаража они чуток разгонялись, тормозили, вертели рулем. Проверяли, послушна ли машина в управлении.
Воздушные парады – моя слабость. Люблю парады. В моем понимании воздушный парад – это не просто демонстрация мощи наших ВВС и не просто праздник. Это нечто большее. Не могу выразить мои чувства словами. Парады были для меня чем-то особенным. Подготовку к параду я предвкушал заранее, начинал готовиться месяца за два. Парад – сложное дело, а воздушный тем более. За тем, чтобы красиво пролететь над Красной площадью, стояли месяцы тренировок. Но сколько было радости у тех, кто наблюдал за пролетом наших самолетов с земли. Сколько восторга, сколько гордости за нашу авиацию! Парад – это смотр, испытание мастерства, величественное зрелище. Не следует рассматривать парады как нечто показное. Нет! Парад это мощное политическое средство, доказательство мощи нашей авиации, ее превосходства. Смысл парадов в демонстрации военной мощи нашей страны. Друзья от этого испытывают гордость, а враги страх. В бытность мою командующим ВВС Московского округа воздушные парады проводились три раза в год – 1 мая, 18 августа в день Воздушного флота и 7 ноября. Ноябрьским парадам часто мешала погода. При плохих условиях приходилось их отменять. И не только в ноябре отменялись воздушные парады. В день Парада Победы из-за того, что с утра пошел дождь, был отменен воздушный парад. Представляю, как обидно было летчикам. Готовились ведь долго и основательно.
Обычно я открывал парады на бомбардировщике дальнего действия Ту-4. У Ту-4 была непростая судьба. Как говорится, кто на молоке обжегся, тот на воду дует. После «авиационного дела» новое руководство авиационной промышленности, желая перестраховаться, задерживало выпуск новых машин. Было много придирок на стадии испытаний, долго не утверждали акт по испытаниям, но такой подход лучше, чем поставка в армию машин с дефектами. Семь раз отмерь, один раз отрежь – это про авиационную промышленность и авиацию. Отмерять приходится по многу раз, это так.
Три сотни самолетов не просто пролетали над Красной площадью. Они выписывали в небе слова «Ленин», «Сталин», «КПСС», летели четким строем, так, что можно было нитками связывать самолеты, и эта нитка не порвалась бы. Взлетая с разных аэродромов, самолеты выстраивались на подступах к Красной площади и проходили над ней один к одному, к восторгу москвичей. Мне нравилось вести парад в воздухе, лететь на флагманской машине, но и наблюдать за парадом с земли тоже было приятно. Во время парадов, вне зависимости от того, где я находился, я преисполнялся гордостью за нашу советскую авиацию, радовался тому, что мне выпала честь к ней принадлежать.
Очень жаль, что мой последний парад 1 мая 52-го года был омрачен трагическим случаем. Погода в тот день была неблагоприятной для полетов, но тем не менее было решено, что парад должен состояться. Я вел его, как обычно, на Ту-4. Несмотря на облачность, парад прошел нормально, хотя и не все из поднятых в воздух самолетов прошли над Красной площадью. Но при посадке на Чкаловском аэродроме[216] из-за ошибки пилота разбился один самолет. Три человека погибло. То была ошибка в технике пилотирования, никак не связанная с облачностью и вообще с погодными условиями. Из-за погодных условий в тот день дивизия «Мигов» прошла над Красной площадью, изменив направление. Но поскольку прошла она ровно, все решили, что так оно и надо. Следующий, июльский парад в День Воздушного флота прошел без происшествий. То был мой последний парад. Во время парадов мне часто вспоминались слова отца: «У нас есть фабрики, заводы, колхозы, совхозы, армия, есть техника для всего этого дела, но не хватает людей, имеющих достаточный опыт, необходимый для того, чтобы выжать из техники максимум того, что можно из нее выжать». Хороших летчиков всегда не хватало. Как ни учи, как ни готовь, а из трех-четырех летчиков только один будет по-настоящему хорошим. Была у меня идея. Хотел предложить увеличить набор в летные училища и готовить военных и гражданских летчиков вместе. Тех, у кого лучшие показатели, отправлять в армию, а всех остальных в гражданский флот. Ничего обидного для гражданского флота в этом не вижу. Гражданским летчикам не приходится воевать, им фортели в воздухе выкидывать ни к чему. Но ведь в гражданских училищах тоже попадаются прирожденные летчики. Надо их сразу переманивать в армию. И первоклассных летчиков надо ценить и отличать больше, чем это делается сейчас. Да и вообще я считал, что подготовку летчиков в мирное время надо существенно изменить. Много было у меня мыслей подобного рода, жаль только, что им не нашлось применения. Мне всегда хотелось принести Родине как можно больше пользы. Нет дела приятнее, чем сделать что-то полезное для людей, для страны. Октябрьская революция, как верно сказал отец, превратила труд из зазорного и тяжелого бремени в дело чести, дело славы, дело доблести и геройства[217].
За время своей «отставки» я много думал. Обо всем. Осмысливал свою прежнюю жизнь, думал о том, что успел и не успел сделать, строил планы на будущее. Планы перечеркнул арест. О том, как изощрялись во лжи мои следователи, я уже не раз писал, поэтому больше ничего добавлять не стану. Следствие было долгим и мучительно занудливым. Суд надо мной оказался плохо срежиссированным спектаклем, который стал пародией на советский суд и надругательством над социалистической законностью. А в тюрьме было скучно и безрадостно. Я тяготился несвободой и морально, и физически. Тяготился и не знал, выйду ли я на свободу. Всегда можно было ожидать еще одного неправедного суда с очередным сроком. Единственная радость моя была в том, что, несмотря ни на что, я сумел отстоять свои взгляды и свои убеждения. Я думал о том, что, будь жив отец, он бы гордился мной. Сознание этого, сознание своей правоты, придавало мне сил и уверенности.
Глава 12
Перемены
За время моего заключения жизнь в Советском Союзе сильно изменилась. В худшую сторону. Я не занимаюсь клеветой и злопыхательством. Я говорю то, что думаю. Я пииту о том, что видел собственными глазами. Зайдя в Первый гастроном, я глазам не поверил, хоть и был готов к тому, что увижу совсем не то, что было раньше. Первый гастроном – торговая витрина Москвы. Если здесь не очень хорошо с продуктами и очереди у каждого прилавка, то это настораживает. По одному магазину, пусть он и Первый, я судить не стал, побывал во многих. Везде стало хуже, чем было при отце. А еще ведь семь лет прошло после окончания войны. Примерно столько же, сколько прожил после окончания войны отец. Под его руководством за это время подняли страну из руин, отменили карточки, наладили жизнь в Советском Союзе. С каждым днем становилось все лучше. А сейчас с каждым днем все хуже. Это не я выдумал, это люди в очередях говорят. Открыто говорят, никого не стесняясь, и другие не возражают, а соглашаются. Если в Москве так, то представляю, каково в Куйбышеве или Челябинске. И то и дело слышится в магазинах вопрос – куда все делось? Разве это не загадка. Страна работает, пятилетки выполняет, войны нет – трудись, созидай. А вместо этого на Смоленской площади я видел, как москвичи стояли в длинной очереди за рубцом. Не припоминаю такого раньше. Я хорошо знаком с торговлей. В бытность командующим ВВС Московского округа я часто бывал в разных магазинах. Сравнивал гарнизонную торговлю с гражданской. Если гарнизонный ассортимент сильно отличался, принимал меры. Сейчас, кажется, ко всей торговле меры не принимаются. В социалистическом государстве при желании наладить можно все, потому что у нас плановое производство.
