От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое - Никонов Вячеслав

Лондон начал готовить планы войны с СССР – план «Немыслимое», – еще до того, как это начали делать в Вашингтоне. Трумэн план не отверг, его на время отложили в сторону. Но в 1946 году с «Немыслимого» стряхнули пыль и начали активно обсуждать его на многосторонней основе.

В серии секретных директив Объединенного комитета военного планирования – «Жаркий день», «Испепеляющий жар», «Клещи» и «Встряска» – принятых в 1945–1946 годах, содержались подробные планы ядерной бомбардировки крупнейших советских городов и промышленных центров.

В ноябре 2014 года были рассекречены документы ФБР, согласно которым в 1947 году Черчилль обращался к влиятельному сенатору-республиканцу Бриджесу с просьбой убедить президента Трумэна нанести ядерный удар по Советскому Союзу, чтобы решить вопрос о «советской угрозе» раз и навсегда.

Апогеем «холодной войны» считается конец 1940-х и 1950-е годы. Тогда уровень враждебной, де-факто военной пропаганды, охота на ведьм достигли апогея, напоминая сегодняшние дни. Эта острая схватка почти наверняка привела бы к Третьей мировой войне, если бы СССР не создал собственное ядерное оружие в 1949 году, сделав тотальную войну теоретически немыслимой, ведущей к уничтожению всех.

Для того чтобы начать войну, пусть и холодную, против своего недавнего союзника во Второй мировой, необходимо было резко развернуть общественное мнение в собственной стране.

Ни слова против правительств, государств или народов США или Великобритании не было ни в выступлениях Сталина и других лидеров нашей страны, ни в советской прессе вплоть до Фултонской речи. Антисоветская кампания в западной прессе возобновилась еще даже до дня победы над Германией. И поднялась девятым валом после Фултона. Оценки СССР в американском обществе начали быстро меняться. В марте 1945 года 55 % процентов американцев, по опросам Гэллапа, доверяли СССР, в марте 1946 года таковых оставалось 33 %.

И никому уже в американском правящем классе и СМИ не было дела до того героизма, который проявил советский народ, и до тех жертв, которые он понес. Бруно Понтекорво – итало-американо-советский физик – замечал: «Тогда, как и сегодня, я считаю ужасно несправедливым и аморальным крайне враждебное в конце войны отношение Запада к Советскому Союзу, который за счет невиданных жертв внес решающий вклад в победу над нацизмом».

Кроме того, Запад никогда не смотрел на советских людей, на русских, как на ровню. Американские, европейские политики никогда не скрывали чувство собственного превосходства. Многовековое восприятие русских как варварское племя было перенесено и на советский народ. Советских руководителей воспринимали как диких людей. Сталина – как Аттилу. Такое отношение присутствует и у историков. Так, британский историк войны Эндрю Робертс пишет: «Надо признать, альянс держался главным образом благодаря Рузвельту… Но даже исключительное аристократическое обаяние американского президента было бессильно пред убийственным упрямством сына грузинского сапожника-пьяницы».

Страны, обладавшие огромными колониальными империями, где не задумываясь пускали в ход оружие против борцов за свободу, и практиковавшие системный расизм и в собственных странах, и в глобальном масштабе, объявили себя носителями свободы и высших ценностей.

Когда враг был повержен и сломавший ему хребет союзник стал не нужен, моментально воспроизвелись традиционные стереотипы. Вышла на поверхность принципиальная неспособность Запада разговаривать на равных с другими цивилизациями. Принципиальная неспособность Запада признавать и замечать существование альтернативных линий развития и культурных особенностей. Принципиальное восприятие остальных стран и народов как недоразвитых, которым следует указывать путь истинный.

Холокост, истребление миллионов советских граждан часто называют уникальным злодеянием в человеческой истории. Но эти чудовищные преступления не возникли из ниоткуда. Известный британский историк Роджер Осборн в этой связи пишет: «Столетиями белокожие европейцы христианского вероисповедания воспринимали себя как расу, превосходящую все прочие и наделенную правом уничтожать других во имя своей цивилизации, – в предшествующие 150 лет (и дальше в глубь истории) люди, чей цвет кожи и обычаи были иными, подвергались пыткам, побоям, издевательствам и массовым убийствам в порядке вещей, по единственной причине своей инаковости, а к началу ХХ века стало естественным не только рассматривать отличающихся от тебя и твоей среды (включая необразованные массы) как стоящих на нижней ступени биологического развития, но и видеть в них потенциальную угрозу жизнеспособности европейской цивилизации – и подкреплять свои убеждения „рациональными“ лженаучными теориями».

Теории превосходства западной цивилизации не исчезли после Второй мировой. Они и сейчас не исчезли. Запад был убежден в своем праве задавать стандарты развития всему человечеству. Разумеется, во имя его блага. На словах. На деле – во имя сохранения своего доминирования.

Представление о собственной исключительности имело следствием мнение о своей способности просто раздавить разрушенный и нищий СССР как конкурента, чтобы он не создавал проблем для доминирования англосаксов.

Имели значение и идеологические различия. Антикоммунизм в Америке имел уже глубокие корни. А борьба с компартией давно велась довольно активно не только в самих США, но и – под американским руководством – в глобальном масштабе, особенно, в Западном полушарии. Классовый антагонизм хорошо просматривается в том, как герцогская кровь Черчилля вскипала негодованием против социалистических теорий даже внутри Англии.

И, конечно, как и чаще всего в истории, сыграл свою роль фактор личности. В истории вообще очень мало объективного, она аристократична. «Холодной войны» могло и не быть, проживи Рузвельт подольше.

Сьюзен Батлер замечала: «Антироссийские настроения всегда существовали даже в ближайшем окружении Рузвельта во время войны (они отмечались даже у его основных помощников, в том числе у адмирала Уилсона Брауна и адмирала Леги), хотя в интересах своей карьеры и с учетом неординарной личности Рузвельта эти лица, как и многие другие, пока он был жив, держали свое мнение при себе… После смерти Рузвельта антироссийские настроения, которые больше никто не сдерживал, прочно овладели всей страной. При Трумэне в повседневной внешнеполитической практике выстраивания отношений с Россией стали прислушиваться, прежде всего, к голосам таких лиц, как Джордж Кеннан, „длинная телеграмма“ которого явилась основой для американской „политики сдерживания“, и ДжозефС.Грю, заместитель госсекретаря (оба считали нормализацию отношений с Советским Союзом невозможной и нежелательной, оба, вместе с А. Гарриманом, в 1933 году выступали против установления дипломатических отношений с Советским Союзом)».

Весной 1946 года Энтони Иден сказал: «Если бы Рузвельт жил и сохранил свое здоровье, он никогда бы не позволил развиваться нынешней ситуации. Таким образом, его смерть явилась бедствием неизмеримых размеров».

Громыко рассказывал о своей встрече с Нельсоном Рокфеллером, который заметил:

– Я полагал, что тенденция поддержания корректных отношений с Советским Союзом будет более устойчивой. Но умер Рузвельт, а с ним умерла и та решимость, которая была в достаточном запасе у администрации покойного президента в вопросах отношений с вашей страной… Сейчас начали дуть другие ветры, которые неизвестно, куда нас с вами вынесут.

Громыко писал, что «на руль управления политикой положили свои руки деятели, которые все более отходили от курса сотрудничества между СССР и США во время войны против общего врага – фашистской Германии. Уже в первые годы администрации Трумэна это виделось достаточно отчетливо».

Сам по себе Черчилль, тем более лишившийся власти после поражения его партии на выборах, даже ни одна страна мира, кроме США, не были способны вызвать тектонические сдвиги в мировой политике.

Холодная война началась потому, что таким был выбор правящей западной элиты. Прежде всего самого Трумэна. «Сенатора от Пендергаста» – выходца из фактически мафиозной группировки Пендергаста в Канзас-сити. Став президентом, он сохранил все инстинкты и повадки гангстерского клана, где с врагами не церемонятся. В СССР Трумэн предпочли увидеть врага, в отношении которого возможно все.