Ганс-Иоахим Диснер - Королевство вандалов. Взлет и падение
Полицию и суд вполне имеет смысл представлять в виде единого аппарата. В рамках этих учреждений находятся чиновники, исполнители наказаний, палачи, стражники, а также рабы или другой нижестоящий персонал, в которых отчасти уже по названиям их должностей можно узнать судебных приставов, палачей или тюремщиков. Более высокие функции исполняли iudices (судьи), comites (комиты), notarii (секретари), а возглавлял эту структуру praepositus regni (канцлер империи). Особые задачи были у тайной полиции (occulti nuntii) или уже упомянутых vigiles. Характерно, что при Гунерихе полицейские органы укрепились еще больше. Наряду с войсками он в разное время привлекал к работе в исполнительной власти даже функционеров арианской церкви, которые в своем религиозном рвении могли оказаться более пригодными для борьбы с ортодоксами, чем наскучившие рутинной работой официальные органы суда и управления. Этим учреждениям в декрете от февраля 484 г. даже пришлось напомнить их обязанности, пригрозив суровым наказанием [177].
Между тем высшим судьей являлся сам король. Очевидно, он оставил за собой общее право вынесения приговора за политические проступки, что часто, при Гейзерихе или Трасамунде, играло важную роль в связи с религиозными преследованиями. Ибо каждый отказ отречься от ортодоксального вероисповедания мог рассматриваться как доказательство нелояльности, а при определенных обстоятельствах даже как государственная измена. С четкостью судебного разбирательства и суровыми наказаниями знакомят нас такие авторы-ортодоксы, как Виктор из Виты, хотя зачастую под влиянием своих ортодоксальных взглядов они, естественно, слишком строго судят вандальскую исполнительную власть. Поэтому они забывают упомянуть, что в типичном случае суды, насколько они были предназначены для рассмотрения дел романского населения, обладали определенной независимостью. Конечно, иногда при Гейзерихе и прежде всего при Гунерихе эта самостоятельность превращалась в иллюзию, если вопрос веры приобретал преимущественно политическое значение. Все-таки и при Гунерихе, несомненно, судебное производство протекало более планомерно, чем хочет это представить Виктор, сообщая о чрезвычайных жестокостях и скандальных процессах; приведенный самим Виктором (III, 3-14) декрет Гунериха своей тесной, часто дословной связью с римским антиеретическим законодательством демонстрирует, что преследование задумывалось как планомерное и легальное. Несмотря на это, превышения власти во многих публичных процессах могли возникать под влиянием арианских клириков и фанатичных масс, которые часто воспринимали мучения ортодоксов как событие, вносящее долгожданное разнообразие в повседневную жизнь. Впрочем, вандальская система наказаний демонстрирует соответствующую градацию, определявшуюся, естественно, степенью тяжести проступка. На основании римских и германских образцов и под влиянием Северной Африки и, пожалуй, Востока существовали следующие узаконенные наказания: преступников казнили мечом, сжигали на костре, топили или бросали диким зверям; применялись и иные телесные наказания, включая увечья (отрезание носа и ушей); изгнания различных степеней; штрафы, включая конфискацию; наказания позорной принудительной работой (для высокопоставленных лиц). Как уже было сказано, эти наказания присуждались и устанавливались или королем, или в соответствии с точно проведенным судебным разбирательством.
Многие источники сообщают, что разбирательство часто прекращалось, а наказания отменялись, если желаемая цель – прежде всего обращение в арианство – достигалась угрозами, убеждениями или вознаграждением [178].
К сказанному о законодательной власти вряд ли можно добавить что-то еще. Наряду с важными установлениями Гейзериха о порядке наследования престола до нас дошло очень небольшое количество декретов, преимущественно посвященных борьбе с религиозной и политической оппозицией (ортодоксы, манихеи) или наказаниям за тяжкие преступления, такие как супружеская измена [179].
Хотя Гейзерих поначалу приказал уничтожить римские налоговые кадастры, что можно истолковать как – возможно, лишь демагогический – протест против обременительности и аморальности прежнего фискального порядка, очень скоро он осознал полезность, и даже необходимость упорядоченного налогового и финансового устройства. При этом во многих отношениях были вновь задействованы постоянно находившиеся перед глазами римские образцы; прежде всего это заметно в монетном деле и в системе пошлин [180]. Обе эти области, к сожалению, очень мало исследованы. Налоговыми органами не были охвачены вандалы и аланы; в противоположность другим государствам, образовавшимся в результате Великого переселения, в этом отношении вандальское правительство поступило очень великодушно, обеспечив своих соплеменников в экономическом плане и пойдя им навстречу во внешнеполитической сфере. Естественно, тем беспощаднее облагались налогами провинциалы, о чем говорят Прокопий и другие хронисты. Сбор налогов часто был тяжел не только для налогоплательщиков, но обременителен и для властей – особенно для городских прокураторов с их аппаратом; многие служащие, которые, как в римское время, отвечали за поступление определенного количества налогов своим состоянием, даже были разорены в результате своей (и без того неоплачиваемой, а считавшейся только почетной службой) деятельности. Житие Фульгенция дает наглядное представление о тяжелом положении, в котором должен был чувствовать себя знатный молодой человек, исполняя почетные обязанности прокуратора. Он стоял перед выбором: либо притеснять население, либо по меньшей мере выйти из доверия у своего начальства [181]. С другой стороны, по сообщению Прокопия, византийский налоговый гнет был тяжелее вандальского [182], а антивизантийское движение при Соломоне получило мощный импульс именно со стороны налоговых должников. Крупные расходы на содержание византийской бюрократии и предпринятые префектами в Северной Африке походы и строительство укреплений, само собой, также не могли не оказать своего воздействия на экономику. Из того факта, что наряду с прокураторами провинций и городов за поступление налогов также отвечали городские декурионы, явствует, что система взимания налогов до мелочей была подобна римской. В отличие от других вандальских имений, управление королевским хозяйством все-таки показывает определенные отклонения от римского периода, хотя мы не в состоянии изложить их детали. В целом господствовало стремление извлечь как можно больше выгоды из сельскохозяйственных предприятий или из рудников, лесов, виноградников и каменоломен; и все-таки доход доставался не только королю или принцам, но в значительной мере и ответственной за управление доменом служилой знати (прокураторам, министериалам) [183].
Социальное положение этих служащих было подробно охарактеризовано выше; здесь же следует еще раз подчеркнуть, что в среднем они находились в лучшем экономическом положении, чем их коллеги позднеримского периода. В этом вряд ли можно сомневаться, так как их благосостояние и связанное с ним уважение подчеркивают как раз враждебные к вандалам источники (Виктор из Виты). Следует предполагать, что поступления с налогов, пошлин и королевских доменов приносили, прежде всего в период расцвета вандальского государства, большие доходы. Во всяком случае, дела как государственной казны, так и королевской сокровищницы обстояли гораздо лучше, чем в позднеримское время, тем более что они также пополнялись за счет денежных штрафов, военной добычи и подарков других князей [184]. Королевская сокровищница Гелимера, которую тщетно пытались вывезти в королевство вестготов, все еще представляла собой огромную ценность и произвела в Константинополе потрясающее впечатление. То, что вандальские финансы в целом сохраняли положительный баланс, во многом объясняется ограничением расходов на вооружение.
Если мы говорим об управлении и экономике вандальского государства как о едином целом, то не потому, что в особую сферу следовало бы выделить государственное хозяйство. Во всяком случае, мы не располагаем об этом точными сведениями; в целом отношения между государственным и частным хозяйством скорее всего были приблизительно такими же, как и в познеримскую эпоху, и вандальские короли ни в коем случае не вмешивались в экономические процессы больше, чем римские императоры. Однако как в экономике, так и в управлении хорошо прослеживается взаимозависимость вандалов и римлян. Кр. Куртуа с полным правом охарактеризовал в заглавиях «Неотвратимая борьба» и «Вандальский мир» две противоположные линии вандальской внутренней политики: беспощадную борьбу с ортодоксальной церковью и всеми остальными «оппозиционными» организациями и течениями, с одной стороны, и стремление к восстановлению мирной повседневной жизни, с другой [185]. Обе эти тенденции на практике приходили в тесное соприкосновение, и можно спорить о том, не были ли они зачастую даже связаны друг с другом. В соответствии с принципами государственной целесообразности вандалы не должны были терпеть никакой оппозиции, если они не хотели поставить на карту само существование своего государства; с другой стороны, они были вынуждены привлекать к сотрудничеству жителей провинции и одновременно компенсировать их политическую и правовую ущемленность за счет экономических выгод. Эта «основная линия» на практике пережила самые разнообразные выражения. С социологической точки зрения, экономически обеспечивались прежде всего нижние слои романского населения в той мере, в какой они могли выполнять соответствующие работы в сфере производства или управления. Ибо по понятным причинам более высокопоставленные провинциалы привлекались скорее назначением на почетные должности или принятием в круг «друзей короля». Разумеется, вандальское правительство стремилось обеспечить лояльность или сотрудничество высокопоставленных провинциалов и особыми материальными льготами, причем источники, по всей видимости, справедливо указывают на то, что в критических ситуациях высокие вознаграждения сопровождались тяжелыми штрафами: например, лицам, занимавшим высокие должности, обещали большие выгоды, если они обратятся в арианство, и одновременно угрожали им конфискациями и телесными наказаниями в случае отказа [186]. При этом, во-первых, свою роль могла сыграть ненависть к ранее влиятельным сословиям, которая в особенности ярко выразилась в период гонений, в то время как, во-вторых, никогда не затихали и опасения перед тайной деятельностью или иными оппозиционными побуждениями менее богатых и образованных слоев. Эти негативные психологические мотивы, однако, ни препятствовали вандальскому правительству принимать на свою службу все больше влиятельных римлян, ни мешали этим римлянам занимать самые различные оплачиваемые и неоплачиваемые должности. При этом римляне часто сознательно шли на большой риск. В особенности это относится к тем знатным семьям, которые были изгнаны вандалами и позднее вернулись в Африку, чтобы вновь вступить в свои владения. В этом отношении интересными примерами являются отец и дядя Фульгенция Руспийского [187]. То, что крупные римские землевладельцы или высшие должностные лица вандальского королевства из провинциальных римлян по большей части были аристократического или же высокого происхождения, является одной из тех исторических аномалий, которые во многом характеризуют историю государств, образовавшихся в результате Великого переселения.
