Денис Абсентис - Злая корча. Книга 1. Невидимый огонь смерти
Парментье каждое утро в течение восьми дней принимал на пустой желудок половину драхмы порошка спорыньи, не испытывая никакого дискомфорта. «Мой сон, — говорит он, — все это время был спокоен, и даже ни малейшей головной боли не было». Но опасаясь, что спорынья в таком виде, без процесса брожения, не проявила те вредные качества, в которых ее обвиняли, Парментье смешал порошок спорыньи, в пропорции одной четверти, и даже одной трети с обыкновенной мукой, и выпек хлеб, который съел, а также скормил нескольким животным, но никакого плохого эффекта не проявилось[316].
Вероятно, аптекарю просто повезло, и в исследуемых им образцах алкалоидов было мало. Или же за его постоянными «неудачами» могли стоять какие-то неизвестные нам причины. Может быть, стоит учесть, что Парментье познакомил мир с фармакологическим действием спорыньи для облегчения родов еще в 1774 году в Физическом журнале (Journal de physique), и объявление этого лекарства ядом ему могло быть просто не выгодно. Как бы там ни было, следом за ним и другие врачи в разных странах начали изучать свойства паразита и проверять действие спорыньи в небольших количествах на собаках, на пациентах и на себе. Они ее принимали в сыром виде, ели с ней бутерброды, варили, жарили, пекли с ней хлеб, производили химические опыты. Обнаружено было много интересных свойств. Оказалось, что спорынья придает хлебу кроваво-красный цвет, вид (тесто не поднимается) и запах мяса, что намекает нам на наглядные физические истоки христианского догмата пресуществления, придуманного монахом Пасхазием Радбертом в IX веке. Тогда хлеб кровавого цвета еще был относительной редкостью, и современные Пасхазию богословы так и не поняли, чем были вызваны кровавые видения монаха. После долгих споров натурализм евхаристии косвенно вызвал раскол православия и католичества, затем был закреплен католическими церковными соборами, а Пасхазий объявлен святым.
Сам вопрос исследований спорыньи был актуальным, ибо в первых десятилетиях XIX века ее стали использовать в медицинской практике в Европе и Америке. Что касается ядовитости спорыньи, то большинство врачей пришло к выводам, противоположным взглядам Парментье. Лоринсер с коллегами намазали порошок спорыньи себе на бутерброды с маслом. Каждый по две драхмы. Симптомы у всех оказались одинаковыми: колики, тошнота, рвота, слюнотечение, понос. Сходные симптомы были и у Гросса с коллегами от одной драхмы. Другие врачи, помимо вышеупомянутых эффектов, отметили головную боль и головокружение, сходное с возникающем при опьянении, снижение пульса[317]. Но поскольку спорынья облегчала роды и останавливала кровотечение, ее все равно стали применять широко, она заполнила прилавки аптек по обе стороны океана, подобно современному аспирину.
Только в 1853 году Луи-Рене Тюлан (Louis René Tulasne) окончательно расставит последние точки в вопросе спорыньи, подтвердит, что она вызывала мучительную смерть людей и животных, свяжет ее с «медвяной росой» и распишет сложный жизненный цикл развития паразита. Применять порошки из спорыньи в медицинских целях от этого не перестанут. Только Россия будет поставлять на мировой рынок до 10 000 пудов спорыньи ежегодно. Но все это — уже XIX и XX века. А мы вернемся к некоторым аспектам эпидемий в Солони.
Проблема была не только в академиках, но и в самом народе. Как и в России, никто во вред спорыньи не верил, или верить не хотел. Баргер писал: «Неспособность многих врачей того времени видеть в спорынье причину болезни не менее примечательна, чем постоянство крестьян в употреблении в пищу хлеба, сделанного изо ржи со спорыньей»[318]. Но врачи — класс привилегированный, они едят хлеб белый. Для них это, по крайней мере, не вопрос жизни и смерти. Упорство крестьян здесь все же более впечатляет.
Причины положительного отношения крестьян к спорынье понять никто не мог. Тессье тщательно изучил эпидемию и даже, возможно, первым отметил выкидыши, вызываемые спорыньей в хлебе: «Стоит также отметить, что Тессье является единственным, насколько нам известно, автором, который отметил аборты в результате потребления хлеба, содержащего рогатую рожь»[319]. Аббат очень нервничал по поводу равнодушия солонцев к опасности. «Рожь и спорынья, рожь и паразит вместе, и все это перемалывается в муку. Вырастите что-нибудь другое! — восклицал Тессье. — Почему бы не выращивать картофель, который процветал бы в бедной почве и давал бы намного более высокие урожаи?» До криков Тессье никому не было дела. Разозленный на это врач в своем отчете Академии от 12 мая 1778 года так, по словам Феррьер, обрисовал типичного жители Солони: «бледный и с болезненной фигурой, менее пяти футов ростом, со слабым голосом, вялыми глазами и медленной походкой. Им управляет невежество, упорство, рутина, тупость и имбецильность, и эти последние два термина употреблены строго в медицинском смысле. Недоедание ослабило умственные способности этих людей»[320].
Мы-то теперь знаем, что умственные способности населения могли ослабеть как раз из-за потребления спорыньи, но этот классический ее эффект был тогда Тессье неизвестен (хотя Таубе уже указывал на «тупоумие» больных во время эпидемии 1770–71 гг.). С точки зрения Тессье жители Солони, казалось, были просто еще более глупы, чем их собственные цыплята. Поскольку эти цыплята, в отличие от солонцев, придерживались хорошего режима: вставали рано, ели, когда хотели, были счастливы, ложились спать рано, и вовсе не желали есть что-либо вредное. Цыплята опасались есть эрготизированное зерно: «Если спорынья подмешивалась в пищу, они предпочитали обходиться три или четыре дня без еды». При этом распространение знаний о вредности спорыньи было уже развито. Людей о ее вреде предупреждали. Вешали на стенах объявления. Священникам округа и землевладельцам рассылались директивы. Как пишет Феррьер: «Фактически, информационная кампания была успешна; солонцы, казалось, были очень хорошо осведомлены об опасности. Но, хотя они знали, они не слушали. Если это было не невежество, то что побуждало солонцев продолжать игнорировать опасность ржи со спорыньей? Этот вопрос сбивал с толку большинство наблюдателей»[321].
Тессье, хотя и не понимал природу спорыньи, считая ее появление влиянием воздуха, почвы и солнца[322], в ее опасности, тем не менее, не сомневался. И почему эту опасность крестьяне игнорируют, понять никак не мог. Если бы аббат знал, что крестьяне в России не только оставляют спорынью в зерне, но и добавляют ее в хлеб специально, если ее не хватает, он уже стал бы, вероятно, думать о происках дьявола. Но поскольку Тессье об этом не ведал, то по-прежнему задавал себе вопрос: «Какой же неотвратимый рок тяготеет над всеми этими людьми, знающими, что спорынья может сделать их больными, и беззаботно оставляющими ее в зерне, которое они едят? Ведь я не могу сомневаться относительно того, что именно жители Солони думают о спорынье. Все те жители, которых я опросил в этом округе, поведали мне об очень прискорбных последствиях потребления спорыньи на примере членов их собственных семей. Что может быть причиной их безразличия к столь жизненно важной проблеме, кроме их чрезвычайной бедности, которая делает их глухими к нашим крикам об опасности?»[323]
Все наблюдения в результате сходились, в основном, к следующему — питаться гнилой рожью было просто техникой выживания. Крестьяне попали в лапы голода, и им ничего не оставалось, кроме как есть рожь со спорыньей или помереть. А в более благополучные годы спорынья была не везде, что усыпляло бдительность. Но у Феррьер по поводу такого взгляда возникают свои вопросы: «Давайте взглянем за пределы этих общепринятых наблюдений. Был ли такой риск принят совсем бездумно? Судьба ли заманила бедных и слабоумных в ловушку необходимостью и отсутствием выбора? Не происходило ли это более или менее сознательно, не являлось ли это более или менее рациональным выбором?» Далее она показывает, что если некоторые страдали и умирали или теряли конечности, то другие избегали этого, но зато «были награждены яркими галлюцинациями», и приходит к выводу, что «сельские жители имели достаточно опыта с этой болезнью и знали клинические эффекты очень хорошо». Плюс спорынья применялась для абортов, и в «этом специфическом использовании, население разбиралось лучше, чем доктора»[324]. Речь идет о том, что за неимением дорогих привозных наркотиков крестьяне могли употреблять плевелы, спорынью и т. п. вполне осознанно. И бывали вознаграждены за это видениями. Таким образом, Феррьер оказалась еще одним, кроме Матосян, историком, который не проигнорировал «неприличное» для исторических школ галлюциногенное влияние спорыньи и других «простонародных наркотиков» (так называется у нее соответствующая глава).
