Игорь Додонов - Истоки славянской письменности
В 1835 году в Польше в селе Микожине (или, как его позже стали называть в России, Микоржине) Остшешовского (позже — Островского) уезда была сделана интересная находка. Осенью этого года была найдена могильная плита с изображением человека, а год спустя — другая плита с изображением лошади; оба памятника были покрыты рунами. Первую заметку о них опубликовал Пётр Дрошевский, брат владельца Микоржина. В ней он сообщил, что под первой могильной плитой была обнаружена урна из глины грубой лепки с прахом сожжённого тела и остатками серебряных и медных ножных браслетов и что лет 10 назад крестьяне уже находили в этом районе подобную плиту с рисунками.
Польские эпиграфисты Пшиборовский, Цыбульский, Лецеевский предприняли попытки прочтения надписей на микоржинских камнях. Результаты, к которым они пришли, оказались весьма различны. Учёные сходились только в одном: это надгробные надписи над могилой воинов (II, 58; 180–182).
Были и другие находки, содержащие славянские рунические надписи. Ещё в 1812 году в Штирии при корчевании деревьев было найдено 20 шлемов. Все они были надписаны. Уже упоминавшийся Яджей Кухарский считал, что надписи на двух из них сделаны славянской руникой (II, 58; 179). В районе Кракова был найден медальон с рунами, которые читались вполне по-славянски (II, 58; 187). Наконец, есть известие, что какая-то находка, содержащая славянские руны, была сделана в Чехии (II, 58; 187). Сведениями, что конкретно это была за находка, мы не располагаем.
Казалось бы, у исследований рунической письменности славян блестящие перспективы. Но произошли события, которые поставили жирный крест на этих перспективах. Всё случившееся современный российский учёный В. А. Чудинов образно называл «падением славянских рун» (II, 58; 164).
Уже отмечалось, что критика прильвицких находок началась с момента появления первых сообщений о них. Автор первой монографии о ретринских божках Маш и ряд его сторонников аргументированно ответили на критику. Тогда, в конце XVIII века, полемика быстро затихла.
В 1804 году герцог Мекленбурга Карл, ознакомившись с книгой Потоцкого, решил приобрести обе коллекции: и Маша, и Потоцкого. Сделав это, он выставил их на всеобщее обозрение. Первым осмотрел набор древностей Рюс и заявил о своих сомнениях в его подлинности. Сомнения возникли и у известного слависта Йозефа Добровского, хотя он воздержался от категорических заявлений. Однако Яков Гримм оказался значительно суровее. Вынесенный им приговор гласил: «В прошлом столетии мекленбургский златокузнец изготовил несколько божков» (II, 58; 184). И такие слова прозвучали несмотря на то, что брат Гримма Вильгельм обнаружил наличие в прильвицких надписях двух рун, не имевших соответствия в германских футарках, что было равносильно публичному признанию новой разновидности рунического письма. Наконец, Конрад Левецов совершенно определённо заявил, что многие фигурки, выставленные в Нойстрелице, изготовлены в семнадцатом, а часть из них — в шестнадцатом веке. Всё это вынудило герцога создать следственную комиссию, работавшую два года (1827–1829). В результате допросов свидетелей, в том числе Нойманна, помощника Гидеона Шпонхольца (а именно этот Гидеон Шпонхольц продал 118 фигурок Яну Потоцкому), выяснилось, что некий гончар Поль делал формы, Шпонхольц отливал в них фигурки, а Нойманн вырезал надписи, руководствуясь книгой Маша. В то же время коллекция Маша была признана подлинной. Однако от признания её подлинности легче не стало: работа основателя славянской рунологии Потоцкого, своего рода основа основ, полностью обесценивалась, так как была целиком построена на исследовании сфабрикованных древностей. Кроме того, противники существования рунической письменности у славян на этом не успокоились. Тот же Левецов предложил Берлинской академии наук в 1835 году статью «О подлинности так называемых ободритских рунических памятников из Нойстрелица», где заявил, что литейщик фигурок из коллекции Маша был либо очень неуклюжим, либо просто дилетантом, что свидетельствует против древности находок (II, 58; 184). О плохой пластике фигурок писал также Лиш.
В конце концов против рунической письменности славян стали выступать даже слависты. Весьма эмоционально послал фигурки и их создателей к Эребу П. Й. Шафарик (II, 58; 185). Академик И. И. Срезневский в 1848 году высказался так: «Долго верили, а иные верят и теперь, в неподложность этих древностей; но, присматриваясь к ним, нельзя отказаться от всякой возможности доказывать их подлинность (то есть., говоря современным языком, доказывать их подложность. — И.Д.) …Некоторые из вещей могли быть действительно найдены; но, конечно, ни одной не найдено с рунами…» (II, 58; 185).
Итак, факт подложности фигурок коллекции Потоцкого породил «волну» скептицизма, которая «накрыла» вначале коллекцию Маша (вопреки мнению следственной комиссии, признавшей эту коллекцию подлинной!), затем коллекцию камней Гагенова, штирийские шлемы, краковский медальон и прочие находки, включая и Микоржинские камни.
Отчаянные попытки доказать аутентичность славянских рунических памятников предпринимали Лелевель, Войцех Цыбульский, Ян Коллар. Последний даже проводил экспертизу коллекции Маша, на которую подвигли руководство Мекленбурга научные баталии. Свои выводы Коллар изложил в публичной лекции, прочитанной им в Вене. В ней он признал подлинными не только фигурки Маша, но даже фигурки Потоцкого, а гравёра Нойманна назвал клятвопреступником, смалодушничавшим под угрозой пыток (II, 58; 186). Подробно аргументы Коллара были представлены в его двухтомной монографии «Боги Ретры или мифологические древности славян, особенно в Западной и Северной Европе», подготовленной к печати, но так и не изданной из-за смерти автора. Лекция же Коллара вызвала такой отклик Яна Лецеевского (кстати, бывшего ранее сторонником подлинности славянской руники): «Только ослепление и научная поверхностность могли навеять ему такие соображения» (II, 58; 186). Даже Игнац Гануш, поборник ободритской рунической письменности, кстати, прочитавший труд Коллара в рукописи, считал, что последний не продвинулся в чтении и толковании рун и что «у Потоцкого с уверенностью, у Маша с вероятностью многое сфабриковано» (II, 58; 186).
Столпы славистики один за другим отворачивались от славянских рунических памятников. Поэтому нет ничего удивительного, что в 1872 году вышла разгромная статья профессора А. Малецкого, в которой основная критика была нацелена на Микоржинские камни. «Смертный час прильвицким идеалам» — так охарактеризовал эту статью Лецеевский (II, 58; 186). В ней, в частности, утверждалось, что образцом для фальсификаторов ретринских рун послужила книга Клювера 1757 года, то есть руны были вырезаны только в XVIII веке (II, 58; 186).
Наконец, точкой в этой истории можно считать статью Ягича в «Энциклопедии славянской филологии», вышедшей в 1911 году, в которой он подытожил: «Это обозрение, богатое, к сожалению, лишь отрицательными результатами, доказывает, что при нынешнем состоянии науки все мифологические бредни о Стрелецких фигурках должны быть безусловно отвергнуты как неумелый подлог XVIII столетия; что вслед за ними и Микоржинские камни проваливаются как подделка XIX столетия; точно так же и Краковский медальон. Слабые следы славянских имён на подлинных надписях не обнаруживают ни малейшего отступления от германских рун» (II, 58; 187). После таких слов о «мифологических бреднях», произнесённых авторитетнейшим славистом, говорить, пожалуй, было уже не о чем. И не говорили практически век. А если славянские руны и упоминались, то исключительно в негативном ключе. Так, чешский историк письма Ч. Лоукотка в 1950 году писал: «Славяне, позднее выступившие на европейском культурном поприще, научились писать лишь в IX веке. Так называемые славянские руны, на которые часто ссылались, оказались при подробном исследовании фальсификацией…» (II, 31; 98). Положение о сфальсифицированности рунических памятников славян превратилось в научную аксиому, доказывать которую не надо. Поразительно, насколько научные догмы могут влиять даже на крупнейших исследователей с мировыми именами, заставляя их совершать курьёзные ошибки. В своей монографии «Язычество Древней Руси», вышедшей в 1987 году, Б. А. Рыбаков говорит и о богах из храма Ретры, и о Микоржинских камнях. Разумеется, называет их подделками. Но при этом приводит фотографии не этих древностей, а каких-то идолов, не то южноамериканских, не то древнеегипетских (II, 9; 351). По этому поводу А. И. Асов замечает: «Что по сию пору вводит меня в смущение. Видимо, Б. А. Рыбакова ввели в заблуждение…» (II, 9; 351). Да, видимо, академика ввели в заблуждение. Но… Мы с огромным уважением относимся к Борису Александровичу, очень высоко ценим его вклад в отечественную науку. Однако заметим, что подобная ошибка очень ярко характеризует отношение научного мира к славянской рунике. Мол, фальсификат — и точка. И проверять, изучать тут нечего.
