Ирина Щербакова - Пути следования: Российские школьники о миграциях, эвакуациях и депортациях ХХ века
Стали немцев по квартирам размещать. В нашем доме, из которого нас когда-то выгнали, был немецкий штаб, а мы жили рядом со штабом, в том старом доме, в какой нас выгнали при коллективизации. В войну вырубили наш сад на дрова, это сделали румыны. Немцы нас не обижали, только очень скупые были: голодно было, вот солдаты немецкие что-то едят, а дети смотрят, маленькие же, те ничего не давали поесть. Только потом, уже в конце войны у них тоже плохо со снабжением было, стали у нас продукты отбирать. Я думаю, что простые солдаты не хотели воевать, много было уже в возрасте солдат немецких. А через день после немцев пришли румыны, они в основном и были в Желябовке. Румыны отбирали все: вещи, продукты, часто попойки устраивали, с ними и женщины были.
Как мы жили? У нас была закопана бочка пшеницы, вот ею и питались. Но и огороды были, овощи, земля-то плодородная, все росло. И был у нас комендант, немец пожилой, почти старик, ему было 72 года, он приехал сюда, потому что думал, что после войны ему эту землю отдадут. Звали его барон фон Шак. Очень старался, чтобы все работали – в поле, на ферме. Соединили три бывших колхоза, остались и те, кто в них работал, – и колхозники, и агроном. Привезли сель-хозинвентарь, семена привозили. Сам фон Шак между бывшими колхозами ездил на двуколке. Он к людям хорошо относился, за работу платили.
Стали молодежь в Германию угонять. А рядом с нами жили старички, бабушка инвалид была, у них была внучка – девушка, они ее и воспитали. Плачут они, одна внучка, а ее угоняют в Германию. А я и вступилась за нее, немецкий-то я знала, выучила его, пока жила в немецком колхозе. И очень все люди, наши желябовские, просили: «Дора, говори, говори…» Пришлось мне заговорить по-немецки. Объясняю, что старики одни, никого, кроме внучки, у них нет, а комендант очень обрадовался, когда узнал, что я немецкий знаю. Говорит мне, будешь у меня переводчицей, а то наш переводчик плохо русский знает. А куда мне деваться? Я стала отказываться, говорить, что не смогу. А он мне – ничего, сможешь, научишься. Пришлось переводить, когда он требовал. Раз был такой случай, заболели овцы на ферме, приехал начальник из города над этим комендантом, меня позвали тоже. Как он стал сердиться, кричать на меня, ногами затопал, когда я не могла перевести! А я разве знаю, как по-немецки о болезни овец рассказать, почему болят копытца у овец? Комендант за меня заступился тогда, сказал, что я не виновата.
Открыли немцы школу, все портреты Ленина, Сталина убрали, из учебников эти портреты вырвали. Меня позвали работать в школу, я же закончила педучилище. А была в Желябовке до войны детская спецшкола, там такие боевые ребята были. Они попали в 4-й класс, учителя местные никто не хотел их брать. Вот и дали мне этих ребят учить, я справлялась, они меня слушались, стали учиться.
Раз был такой случай: провела я урок, перемена, ребята на улицу побежали, тепло было. Я тоже вышла на крыльцо, смотрю, за деревом женщина прячется. Худенькая, в черное одета, меня к себе подзывает, подойдите на минуточку… Я к ней подошла, а она мне шепчет: ты с комендантом работаешь, помогай партизанам, им продукты нужны, им пропуска нужны. Тогда нельзя было без этих пропусков-разрешений из села выходить. О партизанах все мы, конечно, слышали. Но все было очень тайно. Кто из села партизанам помогает? Кто вообще партизаны? Мы ничего об этом не знали. А где продукты взять? У нас самих есть почти нечего. И вот стала я помогать партизанам: комендант такой рассеянный был, я у него пропуска-разрешения стала воровать. А еще предупреждала, чтобы молодежь пряталась, когда в Германию должны были угонять. Пропуска отдавала этой женщине, а кто были партизаны, я не знала».
Из Интернета я узнала, что Желябовка была освобождена 13 апреля 1944 года.
Дора Ивановна: «А когда наши войска пришли, меня сразу арестовали, обвинили, что я помогала немцам. Держат меня в камере, в городе, на допросы вызывают. Со мной еще были женщины, их тоже обвиняли, что они немцам помогали. Этих женщин на допросы и ночью вызывали, а меня только днем. И раз мне на допросе офицер с усмешкой такой говорит: „Как это ты сумела угодить и нашим, и вашим, сам Бог так людям не угождает..“Я тогда и не знала, из Желябовки люди приходили, за 25 километров, пешком шли, за меня просили, говорили, что я не виновата. Продержали меня под арестом недели две. Потом повели под конвоем на вокзал, не знаю, куда ведут, что будут со мной делать. А там, на станции, уже все наши, болгары. Меня увидела моя сестра двоюродная, кричит мне: „Иди сюда, иди к нам… “ Так я узнала, что всех болгар из Крыма выселяют. А у меня ничего нет с собой – ни одежды, ни обуви – в чем была, в том в вагоне и оказалась. Я и не знала, что в других вагонах были мои родители. Они ведь всю войну не знали, где я, жива ли».
Как свидетельствуют другие жители Крыма, было так: по сигналу красной ракеты в 5 часов утра 21 мая 1944 года военные, не объясняя причин, не давая людям времени на сборы, грузили болгар на машины, везли на железнодорожные станции, где уже стояли приготовленные для отправки составы. Высланные попадали в разные места, в том числе и на Урал. Всего было выслано около 12 тысяч болгар, то есть все жившие в Крыму.
Дора Ивановна: «Было два состава, в котором нас, болгар, везли. Целых два месяца везли. Мы не знали, куда едем. Иногда останавливался поезд на станции или в поле; если на станции, то из вагонов кого-то забирали, часто семьи разделяли. Так, как потом мы узнали, папа оказался в Рыбинске Ярославской области, я на станции Половинка, поселок Углеуральский, а мама и бабушка – в Соликамске».
Я пыталась понять, почему разделяли семьи сосланных, причем так было не только по отношению к болгарам, точно так поступали и с немцами – трудармейцами, кулаками. Вероятно, чтобы люди не думали о побеге на родину, не зная, где их близкие – дети, жены. Но как представить себе, что чувствовали несчастные родители, не зная, живы ли их дети, что с ними. Как тут не сойти с ума?
«Мы не знали, куда нас везут»
Так летом 1944 года Дора Ивановна оказалась на Урале, в те годы Молотовской области, а ее семья и тысячи других болгар приобрели статус спецпереселенцев.
В поселке Углеуральский жила Дора, как и все высланные, в бараке, а работать ее определили в угольную шахту. Это была тяжелая, мужская работа. Об этих и последующих событиях интересно было прочитать в статье Ираиды Ивановны Родионовой, ученицы Доры Ивановны, в газете «Соликамский рабочий» от 21 января 2005 года. Небольшие цитаты из этой публикации помогут лучше представить события того времени.
«Дора Ивановна стала работать в шахте сначала навалыцицей, а потом навало-отбойщицей. Тяжелый, изнурительный труд по 12 часов за 500 рублей в месяц и литр спирта! За десять месяцев Дора стала передовиком, и ее направили в Кизел на слет стахановцев».
Рядом с болгарами работали узбеки, они оказались здесь в начале войны: «Их появление на Урале связано с тем, что значительная часть мужского населения была призвана в действующую армию, а из западных и центральных районов СССР эвакуированы десятки предприятий, для которых были необходимы рабочие руки».
По словам Доры Ивановны, они плохо знали русский язык, очень тяжело переносили суровый уральский климат.
Дора Ивановна: «Они старались работать, все говорили, что вот заработаем денег и домой вернемся. Один такой узбек с нами рядом работал. А потом погиб – несчастный случай был, они плохо разбирались, как с техникой работать. Им, как и нам, никто не объяснял технику безопасности. Даже не могу понять, почему так было».
Стоит обратить внимание на условия жизни рабочих из Средней Азии, чтобы попытаться только представить, в каких условиях жили рядом с ними, вольными людьми, спецпереселенцы: «Многие рабочие ехали на холодный Урал без зимней одежды и обуви, к прибытию такой массы людей оказались не готовы и предприятия: где-то не были подготовлены общежития, кому-то не хватало одежды и продуктов питания. Например, на строительстве металлургического завода в Челябинске „трудармейцы“ вынуждены были днем и ночью плести из ивняка щиты, которые устанавливались на деревянном каркасе, а пространство между ними заполнялось талой глиной, которую добывали из-под двухметрового слоя мерзлого грунта. А в Орске „трудармейцы“, работавшие на местной ТЭЦ, были размещены в темных, грязных и неотапливаемых землянках. Вообще же подавляющая часть рабочих из Средней Азии в первые годы войны жили в наскоро сколоченных бараках с буржуйкой в центре, которая едва согревала помещение»3.
И хотя речь здесь идет не о Молотовской области, думаю, что и здесь условия жизни и труда для рабочих были те же. Дополняет представление о жизни поселка в те годы и следующая цитата – речь идет о поселке Губаха, рядом с которым была станция Половинка: «Жили губахинцы в войну на одной картошке. Хлеба мало: детям и пенсионерам – 250 граммов в сутки, рабочим – 800 граммов, шахтерам —1200 граммов. Меняли вещи на картошку, таскаясь с санками по деревням, порой за десятки километров. Маленькое ведерко картошки стоило 400 рублей, большое—600. Буханка коммерческого хлеба—200 рублей. Ели лебеду, корни камыша, крапиву, пиканы, стебли молодого хвоща».
