Ирина Щербакова - Пути следования: Российские школьники о миграциях, эвакуациях и депортациях ХХ века
О голоде Дора Ивановна не может вспоминать без слез, приговаривая, что вы никогда, никогда не поймете, что это такое…
Дора Ивановна: «Мы жили в татарской деревне, родители работали, и вот в дом пришла беда. Раз по селу проехала машина, которую все очень боялись, – „черный ворон“. Все, даже мы, ребятишки, знали, что это едут кого-то арестовывать. Арестовали тогда троих мужчин: украинца, белоруса и нашего папу. Уже потом мы узнали, что они были в тюрьме в Симферополе. Маму тут же выгнали с работы. И тогда нам пришлось голодать. Пока было лето, еще было терпимо. Ели всякую зелень, траву – все, что можно было есть. Но вот пришла зима – еды не было никакой, только вода, одна вода. И семья стала опухать от голода, ноги у мамы стали как бревна, она плакала, мы тоже плакали, но мама ничем не могла нам помочь. И никто почти не помогал: лишь иногда татарские женщины приносили кувшинчик молока. И никто не знал, что нас ждет дальше, о папе мы ничего не знали, жив ли, где он. Нам с сестрой Полиной в школе давали по 200 граммов хлеба, всем ученикам хлеб давали, но накормить этим хлебом маму и брата мы не могли. В эту страшную зиму умер маленький братик Костя, ему было всего семь лет…»
Дора Ивановна плачет и сейчас, рассказывая об этом.
«И даже похоронить его было некому и не в чем. Мама нашла в деревне мужчину, который сколотил из ящиков, в которых привозили спички, маленький гроб. Вот так и похоронили нашего братика. Папы не было полгода. И вдруг они, трое арестованных, вернулись. Сидели они в тюрьме в Симферополе. Когда их привезли в поселок, они настолько были слабыми, что один из освобожденных просто не мог стоять, упал на землю. А мы папу не узнали. Он изменился не только от голода и тоски, но и от побоев – лицо все было синее, страшно смотреть!
И сразу же по-другому повели себя местные, друг отца, татарин, собрал людей, стал их упрекать, как могли они допустить, что семья этого человека так страдала, осталась без продуктов?! А местные жили хорошо, забегали, принесли кукурузную муку, лепешки, молоко, столько еды… Отец был хороший работник, знал многое в крестьянской работе. Этот человек, татарин, требовал, чтобы через неделю наш папа был здоров, чтобы он мог уже работать. И правда, через неделю отцу стало лучше, стало светлеть лицо, заживали следы побоев».
«Как же мне нравилось учиться!»
Стоит сказать о том, как училась Дора Ивановна, ведь в эти годы она была уже школьного возраста.
Дора Ивановна: «В первый класс я пошла учиться в Желябовке, там была русская школа. Как же мне нравилось учиться! Дома все говорили на болгарском, а школа русская, но учителя были такие хорошие! И училась я очень хорошо, была отличница, хоть и уроки велись на русском языке, пусть он и был мне не родной язык. Я и сейчас думаю на болгарском. Прижму, прижму к себе букварь, такая я счастливая! Я букварь к Новому году в первом классе наизусть выучила, все картинки помнила. А вот когда мы бежали в татарскую деревню, осенью я пошла в школу, и снова это был 1-й класс, уже в татарской школе. Преподавали на татарском языке, и учителя были татары. Запомнился один – злой, который бил детей по голове, дергал за уши. Полина, младшая сестра, от этих побоев пострадала: заболела голова, распухли щеки. Нужно было ехать к врачу. Но как? Лошади у нас не было. Полину пожалел один сосед – тоже татарин. Он дал отцу лошадь, и отец верхом на лошади, посадил перед собой Полину, повез ее к врачу в Джанкой. Родители боялись заступиться за дочку. Кто они в этой деревне? Никто! Слава богу, в больнице Поле помогли, она поправилась.
А я училась хорошо и в татарской школе. До сих пор помню стихи на татарском языке. А было так: на празднике 1 Мая директор выступал на митинге, сказал в своей речи на трибуне, что школа работает очень хорошо, если даже русских учат на татарском языке на „отлично“, и привел меня в пример. А еще в татарской деревне были свои татарские праздники. И в школе мне дали выучить стихи на татарском языке, которые я выучила хорошо, выразительно прочитала, все меня хвалили, а потом подарили кулек конфет и татарский платочек».
Очень трогательно слышать, как любила Дора Ивановна учиться, как она по-доброму отзывается об учителях, ей и сегодня доставляет удовольствие вспомнить о своих успехах в учебе, она с удовольствием шутит, вспоминая себя ребенком. И понимаешь, что среди всей тяжести жизни тех лет школа и учеба в ней для Доры Ивановны была счастьем. Вот почему она так хорошо помнит школьные годы. Например, Дора Ивановна и сегодня помнит и читает наизусть стихи на татарском языке. А ее отличные оценки подтверждает, можно сказать, чудом сохранившийся документ – свидетельство об окончании семилетней школы на «отлично».
Опасаясь высылки, родители Доры Ивановны не могли вернуться домой, в Желябовку, но нельзя было оставаться и в татарской деревне – не стало работы. И снова семья меняет место жительства – теперь это немецкое село.
Дора Ивановна: «Немецкое село было богатым, красивым: дома добротные, каменные. У татар таких не было, домики были глинобитные, маленькие.
Немецкий колхоз находился в Калайском районе. Там нашлась работа для родителей: папа работал в поле, а мама поваром. Колхоз назывался „1040“, это в честь того, что в стране уже было 1040 МТС (машинно-тракторных станций). Мы были в колхозе самые бедные. И жили мы в этом месте до самой войны.
Прошло лето, начался учебный год. И я снова пошла в школу, теперь уже немецкую школу. Меня „догнала“ моя сестра Полина, мы стали учиться с нею вместе в одном классе. Уроки велись на немецком языке. Была и русская группа, где были русские, украинцы, белорусы. Занятия для них проводили во вторую смену. Я и здесь училась очень хорошо, очень старалась и три класса окончила на „отлично“. В этом поселке дети учились до 3-го класса. С 4-го по 7-й класс я училась в районном центре в русской школе. И в немецкой школе, и в семилетке были замечательные учителя!»
А потом сбылась ее мечта – она стала студенткой педагогического училища.
Дора Ивановна: «Поступила я без экзаменов! Замечательные, знающие были преподаватели, научили нас многому! Это были в основном „старые“ учителя, они еще до советской власти преподавали. Нам платили хорошую стипендию – 80 рублей, хорошо кормили. У педучилища было подсобное хозяйство – сад, огород, там выращивали овощи, фрукты. Все это шло нам в столовую. Стипендию я не тратила, копила, чтобы помочь оставшимся в колхозе „1040“ родителям. Купила я за годы учебы папе костюм, маме кофту, Поле тоже что-то покупала из обновок. Студенты были очень дружные: русские, украинцы, греки, армяне, евреи. Здесь я научилась играть на скрипке, занималась спортом и была первая в училище по бегу на городских соревнованиях. И по всем предметам я училась на „отлично“. Очень нравился мне немецкий язык, у нас сохранился документ об окончании педагогического училища, в нем одни отличные оценки».
«Как это ты сумела угодить и нашим, и вашим, сам Бог так людям не угождает…»
Дора Ивановна: «Сдали мы все выпускные экзамены. Праздничный вечер был накануне 22 июня 1941 года. Душно, лето же, вышли мы из помещения на улицу, а в городе так пусто! Всем девушкам нравились моряки, в форме, бескозырках. Кое-где мелькнет моряк или офицер, почти никого нет из мужчин в форме. Куда все делись? Мы гуляли по городу. А утром все узнали – война! Люди поняли это по грохоту, такой гул стоял! Это немецкие самолеты бомбили Севастополь. Что тут началось! Паника, начали грабить магазины, около них такая давка была! Даже страшно вспоминать! Мы побежали в общежитие. Все были напуганы, понимали, что надо возвращаться домой, к родным, но как? Кто мог уехать – уехали. Поезда отменялись. И мне, и другим девочкам уехать не пришлось: поезд „Феодосия – Джанкой“ отменили. И я, и две девушки еврейки пошли домой пешком. Шли больше недели, голодные, испуганные, без денег. А такая жара стояла! Просили людей нас покормить, пустить переночевать. Так я оказалась в Желябовке, не дошла до родителей, идти одной было страшно, девочки-еврейки жили в другом месте. Они пошли в свою деревню. Даже не знаю, остались они живы или нет. Скорее всего, погибли, потому что потом, когда немцы пришли, евреев расстреливали. Сама я не видела, но все знали, что фашисты сгоняли евреев и расстреливали в противотанковых траншеях. Так я оказалась у дедушки с бабушкой в Желябовке, с ними и прожила всю войну.
Шла война, месяца два или больше прошло с начала войны, Крым немцы сразу не взяли. Красная армия уходила, через Желябовку солдаты шли, такие все злые, голодные, уставшие. Плохо одеты, ноги в кровь стерты. Так все это страшно было видеть! И вот наступила ночь, когда все стихло – нет наших, ушли. Такая тишина была! А утром в село вошли немцы. Первой проехала машина с фашистским флагом. С ними на машине переводчик был, всех нас согнали на площадь, такой шум, волнение. И переводчик этот на плохом русском переводил то, что офицер говорил. Помню, как говорил переводчик, что раньше вы ходили в резиновых сапогах, а теперь будете в кожаных сапогах ходить…
