Гельмут Гюнтер - Горячие моторы. Воспоминания ефрейтора-мотоциклиста. 1940–1941
– Ладно, ладно, потом все расскажешь. Знаешь, и Альберт тоже здесь.
Как я был рад вновь видеть знакомые лица!
Выяснилось, что Вернер с Альбертом были на задании и прибыли в эту деревню лишь за полчаса до меня. А из батальона они выехали рано утром. Они знали дорогу туда, и теперь мы могли ехать все вместе хотя бы несколько километров. Им тоже пришлось немало поплавать в этой грязи, и оба завернули сюда, чтобы перевести дух.
Альберт уже успел подружиться со стариками, жившими в хате поблизости.
– Хоть бы помылся и почистился, а то на поросенка похож, – посоветовал Вернер.
Во дворе стояла колонка, старая, наверняка времен Ивана Грозного, но в рабочем состоянии. Умывшись, я на самом деле почувствовал себя куда лучше. Двое моих товарищей уже сидели в хате за столом, который хозяева добела оскребли. В печке, занимавшей, наверное, треть хаты, потрескивали дрова. Здесь было уютно. На столе стоял чугунок печеной картошки, распространяя аппетитный запах.
– Усаживайся и лопай!
Чугунок быстро опустел. Дед не мог надивиться на нашу прожорливость. Альберт дал хозяевам банку консервированной колбасы, а Вернер – сигарет. Старик, разорвав бумагу, ссыпал табак в трубку. Вообще я впервые после долгого перерыва почувствовал себя спокойно, будто никакой войны не было.
Прямо надо мной в левом углу висела икона, как и во всех деревенских домах в России. Сначала это нас просто забавляло. Атеизм большевиков, судя по всему, эффекта не возымел, им так и не удалось «перевоспитать» людей, во всяком случае деревенских жителей. Вновь и вновь мы убеждались, что типичные русские – люди добродушные, открытые и гостеприимные. И верующие, несмотря на то что прежние церкви были превращены в клубы, магазины или складские помещения. В особенности в городах. И в этом не было вины простых людей.
Рядом с иконой висела фотокарточка молодого человека в солдатской форме. Старушка расплакалась, а дед объяснил, что это, мол, его внук, о котором ни слуху ни духу с самого начала войны. Его сын и жена сына погибли от голода в 1920-х годах. Мы приумолкли. Сколько же горя выпало на долю этих людей! И сколько еще предстояло пережить!
Вернер зажег новую сигарету, потом мы попрощались со стариками украинцами, и время, так напомнившее нам о родном доме, ушло в прошлое. Мы уже успели отмахать изрядное расстояние. Близился вечер, солнце садилось ниже, красноватые его лучи ложились на белые стволы придорожных берез. Пейзаж стал выглядеть приветливее, и даже ехать было веселее. Оба моих товарища ехали впереди, поскольку знали дорогу. Некоторые сложности вызвал лишь песчаный участок, одному бы мне в жизни не справиться, но впереди был Вернер на мотоцикле с коляской, и я ехал след в след за ним на пониженной передаче.
Поездка продолжилась через сосняк, что так напомнило мне местность в Бранденбурге. Уже почти совсем стемнело, когда мы успели с трудом прочитать указатель с нашим тактическим знаком и вздохнули с облегчением, в особенности я, осознав, что батальон наш в двух шагах. Но радоваться было рано! Дело шло к полуночи, а мы все никак не могли найти своих. Что делать? Блуждать дальше в потемках? Мы решили бросить поиски. Отыскав более-менее подходящее место для ночлега, остановились. Первым в охранение заступил Альберт.
Вернер поведал мне историю о нашем Старике и казначее. Когда мы наступали через Авдеевку, армейские части продвигались на том участке с великим трудом из-за постоянных контратак русских. Было принято решение срочно контратаковать противника, засевшего на территории мясокомбината. Проведение контратаки было поручено 3-й роте. Мотоциклисты спешились и успешно провели операцию. После операции поступил приказ об общем сборе.
Пока Старик обсуждал дополнительные меры с командиром 3-й роты, прибыл какой-то высокопоставленный штабист. С ним едва не случился приступ, когда он увидел целую толпу солдат, жующих гигантские куски колбасы, держа их в руках. Все расселись по мотоциклам и собирались отъехать. Побагровев от возмущения, штабист бросился к Клингенбергу. Вернер своими ушами слышал, как Старик, стиснув зубы, прошипел приезжему штабисту: «Камрад, это ВЫ взяли этот мясокомбинат?» И после этого повернулся и ушел, не желая вообще разговаривать с ним. Поджав губы, штабист прошагал к своей машине.
Мы устали за день. Дослушав историю Вернера, мы завернулись в шинели и вскоре уснули. Проснулись от холода уже под утро. Розовевший восток возвещал о наступлении нового дня. С восходом солнца мы продолжили путь. К полудню ехать стало проще – по обочинам дороги стояло множество вышедших из строя мотоциклов с колясками. Но серьезная поломка была лишь в одном случае. Тут на самом деле требовался ремонтник. А у остальных были либо проколоты шины, либо неполадки в электропроводке, либо проблемы с зажиганием.
К моменту доклада адъютанту я провел в дороге трое суток. Из всего взвода только Никель, Лойсль и я были свободны. Унтершарфюрер Бахмайер застрял где-то между Рославлем и тем местом, куда мы только что прибыли. Бела попал в аварию, его мотоцикл был серьезно поврежден и уже лежал в кузове грузовика, который должен был доставить машину к ремонтникам. Сам Бела сильно ударился головой при столкновении с грузовиком и сейчас ходил весь в бинтах. Ни о каком госпитале он и слышать не хотел. Потерь в ротах было не так много. Когда мы прибыли в батальон, все заливали в баки горючее.
От одного ротного вестового я узнал, что мой друг Ганс, которого перевели под Ельню, погиб во время патрулирования. Мы вместе с ним были еще в учебке, после того как только что призвались, мы с ним остались вдвоем из нашего самого первого взвода, который потом стал взводом мотоциклистов-посыльных, мы с ним прошли и Венгрию, и Югославию. Нас связывала истинная солдатская дружба. Ганс был хорошим, спокойным парнем. Никогда ему уже не увидеть вновь своей родной Восточной Пруссии. Эта новость стала для меня настоящим ударом, потрясением, от которого я долго не мог отойти. Даже ездить на задание и то было трудно. Я собрался при первой же возможности написать его родителям. У Ганса было двое братьев. Одного в 1940 году убили во Франции, где он служил в звании фельдфебеля, второй попал служить во флот. А Ганс был самым младшим.
Мост у Макошино
– Запускай двигатели!
Батальон тронулся с места и стал продвигаться по относительно неплохой дороге. Начинался день 6 сентября 1941 года. Ему было суждено стать одним из самых трагических для батальона. 1-й взвод 2-й роты следовал в голове колонны, за ним – командир роты, а за командиром роты – командир батальона. Мотоциклисты-посыльные ехали параллельно и за автомобилем Старика. Остатки 2-й роты и батальона шли за передвижной радиостанцией.
Проехав 15 километров, мы, как это уже стало традицией, свернули с главной дороги на проселочные. Погода нам в тот день явно благоволила. Было тепло, осеннее солнце необычно пригревало. Несмотря на затяжные дожди последних нескольких дней, песчаные проселочные дороги оставались проезжими, и батальон следовал по ним довольно быстро.
Впереди показалась крупное село. Местные жители с любопытством смотрели на нас – до этого они еще немецких солдат в глаза не видели. Меня направили в службы обеспечения дивизии – передать, чтобы они ехали до Сосницы и там разместились. Движение продолжали только боевые подразделения нашего батальона. Меня не покидало чувство, что батальону предстоит нечто такое, с чем справиться ему будет чрезвычайно трудно…
Я ненадолго забежал к Эвальду, тот ехал на тяжелом грузовике, чтобы передать ему, где именно должны остановиться службы обеспечения.
– Эвальд, а как поживают мои пайки за последние пару деньков?
Эвальд смерил меня недоверчивым взглядом.
– Уступи мне шнапс! А остальное можешь хоть в задницу себе засунуть!
– Ты не наглей! Я тебе уже отдал положенный шнапс!
Взглянув друг на друга, мы расхохотались. Я-то знал, что все, что положено, уже было получено. Никель вылакал мой шнапс. Этот субъект тормозов не имел, если речь шла о спиртном! Но Эвальду откуда было знать, кто именно из нас, мотоциклистов-посыльных, окажется на месте? Поэтому он и без разговоров выдал мне все положенное. Стараясь не нарваться на нашего шписа, я отвалил.
– Ни пуха ни пера! – бросил мне вслед Эвальд.
А шписа я заметил еще на деревенской дороге, и он явно искал кого-нибудь из нас.
Едва мы прибыли в батальон, как для Вернера с Альбертом нашлась работка. Им двоим поручили конвоировать свыше сотни захваченных на нашем участке русских пленных на сборный пункт. Разумеется, Старик понимал, что два конвоира для сотни или даже больше человек – слону дробинка. Альберт уселся в коляску с пулеметом наготове. И оба без каких-либо осложнений отконвоировали всю эту толпу к месту назначения, держась чуть поодаль, но сохраняя положенную дистанцию. В общем, они явно не перетрудились, выполняя это задание. Довольно часто колонну русских пленных гнали в тыл под чисто символической охраной. Подавляющее большинство доходило до пунктов сбора, но были и такие – и немало, – кто предпочитал сбежать. Разумеется, это была недоработка с нашей стороны, но откуда взять конвоиров, если каждый человек и так был на счету? И нашим остававшимся в тылу товарищам приходилось поэтому заниматься вопросами охраны военнопленных противника и глядеть во все глаза. Но в конце концов, это все же прифронтовая зона, а не торговые ряды где-нибудь в родном Дюссельдорфе.
