Робер Клари - Завоевание Константинополя
Излагая события, последовавшие за взятием Константинополя, Робер де Клари неоднократно возвращается к «несправедливому» дележу добычи. Участвовавшие в рейде на Салоникскую землю рыцари графа Фландрского узнают через гонцов, что пока предпринимались попытки овладеть Салониками, оставшиеся в Константинополе «разделили добро, которое еще оставалось неподеленным». Рыцари, особенно молодые воины, возмущены: «Как? — ..вы поделили наше добро, то самое, из-за которого мы вынесли столько мучений, столько трудов, претерпели голод и жажду, холод и жару, а вы поделили его без нас?». Среди простых воинов слышатся угрожающие голоса: баронов, воспользовавшихся удалением этой части войска и поспешивших присвоить всю оставшуюся добычу, клянут как «предателей» (гл. CV). Гонцов, прибывших из Константинополя со столь недобрыми вестями, рыцари готовы растерзать на части. Войско незамедлительно возвращается в Константинополь, где обнаруживается, что рыцарям вовсе не осталось места в столице: «дома, из которых они уезжали, уже не были их домами, ибо город поделили»; меньшому люду пришлось довольствоваться жильем «в одном или целых двух лье от тех домов, из которых они уезжали» (гл. CV).
Кульминация указанной линии повествования — рассказ об Адрианопольском разгроме 14 апреля 1205 г. (гл. CXII). Он в особенности примечателен — с точки зрения анализа концептуальных установок Робера де Клари — своей концовкой. Это один из сравнительно редких случаев, когда автор, сохраняя верность провиденциалистским традициям, ищет объяснение событиям не на земле, а на небесах. Он полагает, что, позволив болгарам нанести поражение баронам, «господь поистине отомстил им за их гордыню и за вероломство, которое они выказали к бедному люду войска» (гл. CXII). Это и единственный случай, кстати, когда Робер де Клари, возможно, обнаруживает проблески понимания того, что деяния завоевателей в Константинополе совершенно не соответствовали официальной программе крестового похода: поражение под «Адремитом» расценивается как отмщение божье «за ужасные прегрешения, которые они содеяли в городе после того, как они его захватили»(гл. CXII)[62].
Такова социальная подоплека в целом апологетической, но вместе с тем включающей в себя порицание предводителей концепции хроники о завоевании Константинополя, таков подтекст той «правды», которой Робер де Клари стремился поделиться со своими читателями и слушателями.
Происхождение и характер хроники. Степень правдивости автора
Вероятно, первоначально история крестового похода частями рассказывалась аудитории самим Робером де Клари, а уже потом была записана каким-нибудь грамотеем и «выправлена» автором. В пользу этой гипотезы свидетельствуют часто встречающиеся в ней речевые обороты, в которых присутствуют слова «слышать» (oir) и «говорить» (dir, parler)[63]. Повествователь находит нужным время от времени возвращать слушателей к прерываемой им самим хронологической нити рассказа или, напротив, предупреждать их о своем намерении отойти от основного сюжета: «Теперь мы оставим... пилигримов и флот и расскажем вам об этом юноше и императоре Кирсаке, его отце» (гл. XVIII); «Теперь вы слышали, как Кирсак возвысился» (гл. XXIX); «Теперь мы расскажем вам об этом дитяти и о крестоносцах...» (Там же); «Ну вот, теперь мы поведали вам о кознях, по причине которых маркиз Монферратский...» (гл. XXXIX) и т. д. Показателем того, что первоначально повествование Робера де Клари представляло собой живой рассказ или серию таких рассказов, служат и логические разрывы в хронике, резкие, внешне бессвязные переходы от одних ситуаций к другим, неожиданно меняющиеся «декорации» и действующие лица. Единственным «мостиком» в таких случаях оказывается чисто разговорный оборот «а потом» или «после чего» (с первого начинаются 27 главок из 120, со второго — 5 главок). Возможно также, что записки Робера де Клари изначально являлись произведением, предназначенным для чтения вслух — «читаемой рыцарской эпопеей»[64]. Во всяком случае, из самого повествования видно, что, находясь в войске крестоносцев, будущий автор записок не проявлял заботы о том, чтобы систематически собирать те или иные сведения, добывать непременно достоверную и точную информацию, пристально вглядываться в то, что встречалось ему по пути, дабы получить таким образом наиболее благоприятную возможность вспомнить впоследствии все увиденное и запечатлевшееся в его уме. У него и мысли не было о том, что ему придется когда-либо рассказывать о перипетиях Крестоносного предприятия. Должно быть, запись этих рассказов И произведена-то была не по собственной инициативе автора, а по настоянию его слушателей, которые порекомендовали ему или попросили его записать все то, что он видел и слышал (гл. СХХ). Ведь истории эти выглядели столь похожими на излагавшееся эпических сказаниях, которыми заслушивались как миряне, так и клирики! Надо полагать, что Робер де Клари охотно откликнулся на такие советы и уговоры: таким путем он мог бы сызнова окунуться в казавшуюся ему героической атмосферу рыцарской авантюры и хотя бы в воображении выбраться на время из своего захолустья, а заодно поведать об обидах, нанесенных крестоносной знатью рядовым рыцарям, излить душу.
Рассказ Робера де Клари — это искренняя апология рыцарского героизма, но характер повествования с этой точки зрения тоже противоположен виллардуэновскому. Насколько маршал Шампанский скрупулезен в подробностях и субъективен в истолковании фактов, настолько он в общем сух в изложении событий и вместе с тем постоянно выказывает свое тщеславие, стараясь везде, где это возможно, выпятить собственные заслуги в предводительстве походом, в дипломатических переговорах, в совете «высоких баронов» и проч., настолько же Робер де Клари расплывчат и иногда неточен в передаче событийной стороны рассказываемого, допускает прямые ошибки, хотя в то же время явно стремится нарисовать объективную картину истории похода. В отличие от маршала Шампанского пикардиец подчас добавляет к рассказам о виденном и слышанном изрядную толику собственной выдумки, проявляя в определенной мере художественный вкус. Все это придавало его повествованию элемент занимательности, делало его «актуальным»- для той аудитории, которой оно предназначалось.
Робер де Клари зачастую неточен в хронологии — датировка событий у него почти всегда приблизительна: «прошло немного времени», «а потом случилось однажды» и т. д. Труднообъяснима ошибочная датировка начала крестового похода: в первой главке оно отнесено то ли к 1203 г., то ли к 1204 г. «от воплощения». Между тем Робер де Клари в это время находился с войском у Константинополя, давно покинув свою Пикардию... Может быть, виновник ошибки — тот, кто записывал его рассказ? Как бы то ни было, хронологические ляпсусы — минус произведения Робера де Клари, давший основание ряду исследователей «дисквалифицировать» его труд[65]. Необходимо, однако, принимать во внимание общий характер хроники как своеобразного памятника исторической мысли XIII в.; Робер де Клари предлагает в определенной мере новеллистическую, сдобренную его собственными вымыслами версию событий. Он не стремится к педантичной точности и строгой последовательности. Его рассказ, например, о «чудесах» Константинополя, архитектурных достопримечательностях, церквах и т. д. сумбурен, беспорядочен и неполон. Автор полагается на всякого рода россказни, некритично принимает на веру предания и небылицы, проявляет легковерие. Да Робер де Клари, собственно, и не собирался рисовать исчерпывающую картину событий крестового похода. Он хотел поведать только то, что видел собственными глазами. В тех же случаях, когда ему недостает непосредственного знания, он, как человек малообразованный, обращается к легендарной традиции, поверьям, словом, в плане исторической достоверности к сомнительным источникам информации.
Сам Робер де Клари, как мы видели, не склонен был переоценивать свои таланты повествователя. Он отдавал себе отчет в том, что другие «добрые рассказчики» смогли превзойти его в искусстве повествования. Тем не менее автор по-своему искусен в компоновке материала. Он умеет привлечь внимание слушателей и, главное, последовательно провести свою концепцию, даже когда прерывает логическую нить рассказа. Именно так обстоит дело с многочисленными «вставными эпизодами» и отступлениями: экскурсами в политическую историю Византии (гл. XVIII — XXIX), рассказами о приключениях Конрада Монферратского в Иерусалимском королевстве (гл. XXXIII — XXXVIII), о попытке болгарского царя Калояна («Иоанна ли Блаки») воспользоваться крестовым походом в собственных интересах, об истории его возвышения, союза с куманами, о содействии, оказанном ему апостольским престолом в коронации (гл. LXIV — LXV), заметками относительно образа жизни кочевников-куманов (гл. LXV), эпизодом, где фигурирует некий «король Нубии», совершающий длительное паломничество и временно проживающий в Константинополе (гл. LIV).
