М. Велижев - Россия в Средиземноморье. Архипелагская экспедиция Екатерины Великой
В свою очередь Порта с начала войны смягчила свою политику в Греции. «Султан издал строгие повеления всем пашам, правителям областей, чтобы обходились с Греками со всевозможным человеколюбием, со всякою мягкостию, и приказал возвратить им оружие», – писал В.С. Тамара на основании писем, полученных из Греции[430].
Совершенно очевидно, что прихода российского флота ожидали и готовились к нему представители разных социальных страт Морей – от землевладельцев и духовенства до городских обывателей и горцев-майнотов[431]. Однако при неразвитости национального сознания, преобладании религиозных и родоплеменных приоритетов разные группы населения, встречая русских, руководствовались своими мотивами, что не могло не отразиться на их политическом поведении[432]. Как писал греческий просветитель Адамантиос Кораис (1748-1833), «некоторые думали только об отмщении своим притеснителям (и в ходе военных столкновений они жестоко расправлялись с турками. – Авт.); другие считали своим долгом перейти на сторону русских в силу единоверия, надеясь, что они восстановят божьи храмы, разоренные турками и превращенные в мечети (и русский флот, учитывая это, вез церковную утварь, а А.Г. Орлов приказал освятить 21 апреля 1770 г. в Наварине древний храм, превращенный турками в мечеть – Авт.)[433]; многие же благомыслящие люди смотрели на русских как на народ, предназначенный Провидением воскресить свободу Греции (и российские обращения содержали освободительные призывы. – Авт.)»[434].
В народе заговорили о древних пророчествах близкого освобождения страны северным народом. Греческое духовенство всячески способствовало укоренению этого мифа. Как писал С.К. Грейг, оно «напоминало о давнишних предвещаниях с целью убедить, что падение турецкого владычества близко и что пришло, наконец, время их свободы. Великие и могущественные братья их по вере прибыли теперь на помощь из дальних стран, ведомые рукою Провидения, для восстановления их независимости»[435]. Эти настроения подогревались прокламациями Орлова, в которых он высказывал уверенность, что все греки поднимут крест, сражаясь за общую религию, за свою родину и свободу, «видя, что все русские единоверцы прибывают из столь отдаленных стран, чтобы пролить свою кровь за христианскую веру и за тех, кто исповедует эту веру, понимая, как дорога эта минута, от которой зависит упрочение веры и свобода всего народа…». Все, кто ныне поднимется во имя религии и родины, обещал Алексей Орлов, «сверх воздаяния от Бога будут возвеличены и прославлены за свои усилия также императрицею. Те же, кто не окажет помощи этому святому делу…, потеряют свое благополучие и вознаграждение от императрицы…»[436]. Он не разъяснял, о каком вознаграждении шла речь, возможно, лишь о покровительстве и милости российской государыни. Но, как справедливо отмечает Г.Л.Арш, в устной пропаганде эти обещания обретали большую определенность[437]. Известно, что Антонио Джика, по поручению Орлова вербовавший среди албанцев воинский легион, «принужден [был] сулить не только то, но еще и больше, нежели они хотеть могли»[438]. Все эти посулы воспринимались поначалу за чистую монету и порождали безбрежные надежды.
В конечном счете, в массовом сознании греков возникло представление о том, что русская эскадра направлялась к берегам Морей по воле Провидения не для нанесения туркам диверсии «в наичувствительнейшем месте» и не для утверждения российского присутствия в Средиземном море, а только для их освобождения. Характерно, что это мифологическое восприятие православным населением предназначения экспедиции наложило свою печать на греческую историографию и взгляды современных историков, на нее ориентирующихся[439].
Залив Oitylo/Витуло
Итак, прибытия русских в Греции ждали, и ждали именно на юге Пелопоннеса. Вопрос только в том, на какую военную поддержку рассчитывали греки и русские и какую смогли получить. Неясное брожение умов, неограниченные надежды, экс-татичность массового мироощущения, вера в пророчества, общий религиозный подъем – все это было чревато резкой сменой настроений и создавало почву для приливов и отливов массовых выступлений в зависимости от изменения ситуации. Это и произошло в ходе военных действий февраля—мая 1770 г.
Начало акции сулило грандиозный успех: «первый наш в море десант без единого выстрела сделан»[440]. Прием эскадры греческим населением в неукрепленном местечке Бетило (Ветуло), где находилась одна из резиденций рода Мавромихали, превзошел все ожидания: «греков к нам великое множество приезжало, из себя видные люди, здоровые и чистые, каждой с винтовкой, с пистолетом, и саблей», запишет в воспоминаниях С. Хметевский[441]. Последовали салюты и торжественная литургия в Успенском монастыре, после литургии принимали присягу «пришедших в российское подданство греческого капитана и прочих греков»[442]. 20 февраля началось формирование двух греческих легионов – Восточного и Западного, они выстроились «при монастыре вдоль берега фронтом, при котором для оных команд наших архимандритом освящены два знамя»[443].
22 февраля «Восточный легион» под командою капитана Баркова выступил вглубь Пелопоннеса по направлению на Мисистрию (Мистру) и Триполицу (Триполи). Легион состоял преимущественно из местных греков и горцев-майнотов (до 6-8 тыс. человек), которым были приданы вначале около 20 [sic!], чуть позднее еще 30 (также не слишком много, чтобы называть действия совместными!) русских солдат и экипаж судна Антона Псаро. От греков Мани командовал отрядом член клана Григораки. Его успешные действия, правда, омрачила жестокость, с которой греки и майноты, несмотря на попытки командования и русских солдат предотвратить кровопролитие, расправились с безоружными жителями Мистры, сдавшими город. Турецкий историк Васиф Эфенди записал: «Почти из 700 мусульман, находившихся в сем городе, 300 были взяты в плен, 400 в обороне убиты и получили мученический венец. Подробное повествование всех жестокостей, учиненных маньотами и русскими в Мизистре, произвело бы ужас в сердцах. Новорожденные дети были низвергаемы с высоты минаретов. Тысяча других неистовств такого рода представляли картину жестокости диких народов»[444].
«Западный легион», возглавляемый волонтером князем Петром Долгоруковым (в литературе его часто путают с Ю.В. Долгоруковым) и членом семьи Мавромихали, не встречая большого сопротивления, овладел городами Каламата, Леонтари и Аркадия. В составе Западного легиона также было всего 12 (!) русских солдат. Основные же немногочисленные русские десантные силы были заняты осадой малоприступных некогда венецианских береговых крепостей Корона (Koroni), Наварина (Pilos) и Модона (Methoni), которые А. Орлов и Г. Спиридов рассматривали как возможные опорные базы флота в Средиземном море. Таким образом, российским солдатам из-за их малочисленности трудно было стать образцом «регулярства и послушания» (Екатерина II) в обоих легионах, передвигавшихся по Морее и, возможно, имевших конечной целью выход к Коринфскому перешейку. Преобладание греков в этот период военных действий было весьма значительным: к морейским грекам пробились через Коринфский перешеек на Пелопоннес македонские греки, прибывали греческие добровольцы с островов, принадлежавших Венецианской республике.
Корон в осаде российского флота 1770 г.
Модон
29 марта 1770 г. Федор Григорьевич Орлов направил в Санкт-Петербург из-под Корона победную реляцию. Он сообщал, что вся Греция охвачена пламенем[445]. «Санктпетербургские ведомости» поместили известие о попытке российских судов войти в Лепантский пролив, «дабы в близости Коринфа высадить войско на береге и занять перешеек, который Морею соединяет с твердою землею, и так пресечь туркам всю надежду к вспоможению сему полуострову»[446] (но подтверждения этим известиям в документах не встречалось). Как всегда, новости доходили до Петербурга с большим опозданием. Так, еще в июне «Ведомости» публиковали сведения о мифических победах в Морее: «Взяты Наварин, Мизистра, Корона, Модона, крепость Патрассо»[447] – но три последних так и не были в русских руках. В середине июля не только после оставления Морей, но и после Чесменской битвы в «Санктпетербургских ведомостях» еще сообщалось о том, что граф Орлов чрезвычайно доволен храбростью греков. «Словом сказать: во всех местах на полуострове Морея будут скоро воздвигнуты святой крест и российский орел»[448]; в Петергофе на день Петра и Павла Платон (Левшин) произнес проповедь, в которой прозвучало: «Прежде, нежели весна святою красотою очи наша увеселила, лавры побед из стран восточных для нас процветали и венцем славы главы победителей неоднократно были увенчаваемы. Пелопонес и славный в древности Лакадемон уже под скипетром Российским»[449].
