Нина Соротокина - Трое из навигацкой школы (Гардемарины, вперед - 1)
Мужик явился нескоро. Вначале раздался его голос за дверью:
- Я тебе, сонной тетере, голову за окорок оторву! - В ответ раздалось чье-то невнятное бормотание. - Ты поговори, поговори... - заорал мужик пуще прежнего. - Я тебе этим окороком хребет переломаю, ск-котина!
"Не торопится меня увидеть любезная тетушка", - подумал Никита и вышел из дому. Мужик догнал его в цветнике.
- Барыня Ирина Ильинична изволила сказать, что их дома нет, отрапортовал он нагло.
- Передай своей барыне... - начал Никита, собираясь цитировать похищенную у Катулла фразу, и умолк, с внезапной жалостью заметив, что мужик кривой - левый глаз его был мутен от бельма и слезился: - Болит глаз-то?
- А то как же? - отозвался мужик, несколько опешив.
- Камердинер мой лечит глазные хвори. - И Никита неожиданно для себя подробно объяснил, как найти Колокольников переулок. Мужик засуетился, прикрикнул на собаку и побежал вперед.
- Опосля приходите, - прошептал он доверительно, распахнув перед Никитой калитку. - Денечка через два. Раньше они не утихнут. Сегодня с утра не в духах и сильно гневаются.
- А чего бы им гневаться? - зло усмехнулся Никита. - Какого рожна им надо?
Мужик вскинул на Никиту ясный правый глаз и, ничего не сказав более, поклонился в пояс.
Понедельник Гаврила начинал обычно с того, что "подводил черту" запирался в своей комнате и считал деньги. Никита знал, что общение Гаврилы с черной тетрадью не предвещает ничего хорошего, особенно теперь, когда родительские деньги давно потрачены. В прошлый понедельник Гаврила получил срочный заказ на лампадное масло и употребил свое рвение на варево "компонентов", ему было не до хозяйственных расчетов. Теперь Никита ожидал получить двойную порцию вздохов, попреков за роскошь, за расточительство, за неумеренную доброту ко всякой рвани...
- Гаврила! Завтракать пора! - кричал Никита уже в десятый раз, но в комнате камердинера было тихо.
Наконец Гаврила появился с понуро опущенной головой и горестным выражением лица. "Денежная печаль", как называл Никита излишнюю бережливость, если не сказать жадность, своего камердинера, овладела Гаврилой полностью.
Накрывая на стол и подавая кушанья, он весьма выразительно вздыхал, но молчал, и Никита уже надеялся, что успеет уйти из дому до того, как Гаврила облачит в слова свое негодование.
- Собери папку и положи в сумку бутылку вина! - крикнул он беспечно после завтрака. И тут началось...
- Картона чистого нету.
- Почему же ты не купил?
- Деньги, батюшка, на исходе. Тут не барскую блажь тешить, не картинки рисовать, а живот беречь. Вы на эти свои художества угля извели - всю зиму отапливаться можно.
- Гаврила, ты сошел с ума, - сказал Никита спокойно.
- А как тут оставаться нормальным? Настоящие-то живописцы/ пишут картину долго-старательно. Иконописец одно клеймо неделю/ рисует, а вы тяп-ляп - изрисовали сто листов. Если уж вам такая быстрота требуется, нарисовал на одной стороне - переверни на другую. Что ж чистой бумаге пропадать?
- Гаврила, тебя сожгут! За жадность. Тебе "подведут черту". Ты будешь корчиться в огне, а я не протяну тебе руку помощи. Ты темный человек. А еще алхимик! Еще Эскулап. Знаешь, что говорили древние? Aes omnibus commun is! "Искусство - общее достояние! " А ты экономишь на угле.
- Тому рубль, другому рубль, - кричал в полном упоении Гаврила. Что ж ваши друзья-товарищи не несут деньги? Растащили дом по нитке. Харчились всю зиму, а теперь носа не кажут. Идите в школу, требуйте долги!
- Какие долги? Студенты разъехались по домам.
- Вчера, в Охотных рядах встретил этого, как его... Маликова. Рожа голодная, так по пирогам глазами и шарит. Я ему говорю, когда, мол, долг вернешь, убийца? А он оскалится: "А ты кто таков? "
Продолжение рассказа Никита уже не слышал. Он схватил вчерашние неоконченные картоны и бросился вниз по лестнице, прыгая через две ступени.
Может, и впрямь сходить в школу? Может, есть сведения об Алешке? Да и следует узнать, не хватились ли пропажи двух паспортов.
Сухарева башня встретила Никиту непривычной тишиной. Славное время отпуска! Пылятся на полках навигацкие словари, лоции и карты, отдыхают натруженные глотки педагогов, сохнут без употребления розги, сваленные в углу "крюйт-камеры".
Но не все студенты разъехались по домам. Кого задержали за провинность, кого забыли родители и не выслали денег на дорогу, а некоторым было просто некуда ехать. Оставшихся в Москве школяров, чтобы не шатались без дела, сторож Василий Шорохов приспособил чинить поломанный школьный реквизит.
Столярная мастерская расположилась во дворе в тени тополей. Колченогие столы, разломанные лавки и стулья были свалены в гигантскую кучу, словно не для починки, а для невиданного аутодафе скорбных останков навигацкой школы. Между деревьев были натянуты в два яруса веревки, и развешенные на них для просушки карты напоминали паруса допотопного корабля. Над этой странной мастерской гордо реял прикрепленный к бузине морской вымпел. Шорохов собственноручно подновлял его красками и штопкой.
Когда Никита пришел на школьный двор, Шорохов, сидя на корточках, варил на костре клей.
- Здравствуй, Василий. Скажи, Котов появился?
- Котова вашего мыши с кашей съели, - ответил Шорохов, не оборачиваясь.
- А Фома Лукич где?
- Придет сейчас, обождите.
Шорохов поднялся, вытащил из кучи поломанной мебели кресло и поставил его перед Никитой, не то предлагая сесть, не то приглашая заняться починкой.
- Какова пробоина, а? - задумчиво сказал он, стараясь запихнуть под гнилую обшивку сиденья торчащие во все стороны пружины. А, черт с ним! - И сторож, схватив кресло за ножку, с размаху бросил его в общую кучу. К ногам Никиты из недр хлама выкатился помятый глобус.
- Черт с ним! - весело повторил Никита и ударил по глобусу ногой. Василий, дай-ка я твой портрет нарисую.
- Не велика персона. А рисовать, как бомбардир русского флота клей варит, это, прости господи, срам.
- Я потом пушку пририсую. Стань у тополя. Ну, пожалуйста. "Хороша фигура, - думал Никита, быстро водя углем по бумаге. - Пушку надо справа пририсовать. А из тополя сделаем фокмачту... "
Кончить портрет Никите не удалось, потому что во дворе появился Фома Лукич, и сторож, смущенный, что его застали за таким странным занятием, как позирование, повернулся к живописцу спиной.
- Как поживаете, батюшка князь? - писарь непритворно был рад видеть Никиту.
- Благодарствую. Поговорить надо, Фома Лукич.
- Пойдемте ко мне.
В библиотеке было прохладно и тихо, как в церкви. Одинокая оса билась в стекло. Никита привычно пробежал глазами по золоченым корешкам книг, и тоска сжала его сердце: "А ведь я сюда не вернусь, - подумал он. - Уеду и не вернусь".
- Какие новости, Фома Лукич? Был ли где пожар?
- Как не быть? Каждый день горит.
- А ловят ли разбойников?
- Как не ловить? На святой Руси да не бывать разбойникам! - Писарь нагнулся к уху Никиты, и, прикрыв ладонью рот, прошептал скороговоркой: От Котова письмо пришло.
- Да ну? - удивился Никита.
- Оч-чень странное письмо. Не знаю, что и думать. Не арестовали ли вашего штык-юнкера?
- За что его можно арестовать?
- А заговор? Государыню хотели отравить.
- Одумайся, Фома Лукич. Котов-то здесь при чем?
- Штык-юнкер человек темный. Мне его осведомленность во всех делах всегда была подозрительна. Про Корсака он тогда первый бумагу написал.
- А что? - насторожился Никита. - Был и второй, кто написал донос на Алешку?
- Нет. Замяли дело. Про вашего друга вспомнят только осенью.
- Слава богу. А что написал Котов в своем письме?
- Отставки просит по болезни. Но письмо писал не он. Я его руку хорошо изучил. Да и стиль чужой.
- Откуда письмо?
- Неизвестно. Писано в дороге, такие конверты и бумагу дают обыкновенно на постоялых дворах.
- Так почему ж ты все-таки решил, что Котов арестован?
- Насмотрелся я, батюшка, за свою жизнь. Был человек, и не стало человека - значит, либо умер, либо арестован.
- Я по нему тужить не буду. Дали ему отставку?
- Дали, - кивнул головой писарь. - Но все это мне очень не нравится.
- Скоро я уеду, Фома Лукич. Запиши мой адрес в Петербурге. Если что узнаешь нового - сообщи.
На пороге своего дома Никита встретил теткиного кривого лакея. Сапоги он сменил на белые чулки и туфли с пряжками. Франт, да и только! В руке он сжимал пузырек со снадобьем и вид имел таинственный. Никита давно заметил, что все клиенты выходят от Гаврилы с таким же таинственным выражением лица, словно только что запродали душу дьяволу и теперь прикидывают - не продешевили ли.
Лакей поклонился, не подобострастно, а как-то даже изящно, и сообщил, что княгиня Ирина Ильинична сегодня в духе, всех принимает и со всеми любезна, и коли видеть тетушку надобность у Никиты не отпала, то лучшего дня, чем сегодняшний, придумать трудно. И Никита опять пошел к тетке.
