Сергей Мельгунов - Мартовскіе дни 1917 года
Дальнѣйшая повѣсть о том, что дѣлал "диктатор", представлена потомству в двух совершенно противоположных варіантах: один из них принадлежит Ломоносову, другой изложен в офиціальных показаніях Иванова. Совѣтская информація почти безоговорочно пошла по стезѣ, намѣченной мемуаристом, которому в силу занимаемаго в желѣзнодорожном мірѣ положенія пришлось играть в событіях этих дней весьма дѣйственную роль. Между тѣм повѣствованіе не вызывает никакого довѣрія — не всегда только можно опредѣлить, что в нем является результатом недостаточной освѣдомлённости, легкаго воспріятія не провѣренных свѣдѣній и слухов, которые со всѣх сторон от желѣзнодорожных агентов и добровольцев стекались в центр, и что сознательно или безсознательно привнесено им во славу своего героизма и героизма желѣзнодорожников, спасших активной иниціативой и жертвенностью революцію. Яркую, но злую характеристику этого бойкаго "эквилибриста", задѣлавшагося "стопроцентным коммунистом" послѣ октябрьскаго переворота и прославившагося в совѣтских кругах своим "лукулловским образом жизни", дал Саломон в книгѣ "Среди красных вождей". Фигура Ломоносова такова, что мемуарныя страницы, вышедшія из-под его пера, отнюдь не вызывают к себѣ довѣрія. В изображеніи Ломоносова Иванов в теченіе всего 2 марта дѣлал энергичныя, но тщетныя попытки со своими эшелонами прорваться к Петербургу через возведенные перед ним заградительные революціонные шлагбаумы. Уже в 4 часа утра 2-го в Петербургѣ была получена записка, что ген. Иванов "арестовал начальника станціи Вырица, гдѣ он ночевал, и во главѣ георгіевских кавалеров и двух других эшелонов отправился по направленно к Царскому Селу". (Итак в 8 часа ночи Иванов выѣхал из Царскаго и через час уже постарался туда вернуться — по офиціальным данным Иванов прибыл в Вырицу в 4 часа утра и в 5 сообщил Алексѣеву, что ночует в Вырицѣ). Но Иванова отбросили от Царскаго усиліями желѣзнодорожников, начиная от ст. Семрино до Царскаго были сняты крестовики со стрѣлок. Из Семрина Иванов бросается по передаточной вѣткѣ на ст. Владимірская для того, чтобы прорваться в Гатчину. Там нѣсколько эшелонов правительственных войск и двадцать тысяч "лойяльнаго" гарнизона. А главное, из Пскова поѣзд за поѣздом напирают новыя войска! И здѣсь навстрѣчу Иванову спускают балласт поѣздов и снимают крестовики... Но что стоит Иванову 20 верст пройти походным порядком "Если бы ген. Иванов прорвался к Гатчинѣ, исход мартовской революціи мог быть иной", — мемуаристу мерещилась уже "царская висѣлица"... Иванов требует назначенія на Петроград и входит в непосредственные переговоры с Ломоносовым, который в почтительной формѣ предупреждает генерала, что для встрѣчи его поѣзда на 6-й верстѣ от Петербурга сосредоточены "4 батареи артиллеріи и тысяч двадцать пѣхоты" и рекомендует переговорить с Думой[112]. Тогда Иванов снова устремляется в Царское—"арестовывает служащих и грозит разстрѣлом". Неудача. Опять Гатчина. Потом Вырица, куда Иванов направляется за "подкрѣпленіем". Так мечется "диктатор", а сзади снимают "всѣ крестовики"... Героическими дѣйствіями желѣзнодорожников Иванов отрѣзан. Ни один шаг диктатора "не ускользнул" от бдительнаго ока революціонеров. Телеграфисты Виндавской дороги оказались на высотѣ положенія и стучали свои записки в центр даже тогда, когда "за стѣной ген. Иванов разстрѣливал их товарищей". Бубликов послал в Вырицу телеграмму: "Мнѣ стало извѣстно, что вы арестовываете и терроризируете служащих желѣзных дорог, находящихся в моем вѣдѣніи. По порученію Временнаго Комитета Государственной Думы предупреждаю вас, что вы навлечете на себя этим тяжелую отвѣтственность. Совѣтую вам не двигаться из Вырицы, ибо по имѣющимся у меня свѣдѣніям народными войсками ваш полк будет обстрѣлен артиллерійским огнем". Но генерал не склонен послѣдовать совѣтам правительственнаго комиссара и настойчиво ищет путь к Петербургу. Ломоносов перехватывает "очень важныя" шифрованныя телеграммы, которыя Иванов направлял в столицу: "Мама больна. Папѣ лучше. Скажите ей" и "Пришлите вторую корзинку булок". Телеграммы переданы министру юстиціи. Время идет. Наступила ночь. Опять новость об Ивановѣ: он еще раз требует именем императора пропустить его "со всѣми эшелонами в Петербург". "По повелѣнію какого имератора, генерал?" — может спросить теперь ядовито Ломоносов: "Николай II отрекся от престола"... "Разговор прервался. Через нѣсколько минут послѣдовала просьба пропустить поѣзд обратно в Ставку. Задержать я не имѣл физической возможности", — прибавляет Ломоносов. "Южнѣе распоряжается кто-то другой"... Ломоносов приказывает из обоих тендеров выпустить воду, — "так генерал, отъѣхав семь верст, и просидѣл всю ночь с паровозами без воды"...
Как всетаки могла родиться такая фантастическая эпопея под пером мемуариста, правда, очень склоннаго к безотвѣтственным беллетристическим пріемам изложенія? Сопоставляя показанія Иванова с имѣющимися документами, можно довольно отчетливо представить себѣ, что было в дѣйствительности. В показаніях Гучкова, данных той же Чр. Сл. Ком., было упомянуто, что послѣ выѣзда из Петербурга им была дана уже в дорогѣ телеграмма Иванову. Он говорил, что желал встрѣтить Иванова на пути и "уговорить не предпринимать никаких попыток к приводу войск в Петроград". Вот текст подлинной телеграммы: "Ѣду в Псков. Примите всѣ мѣры повидать меня либо в Псковѣ, либо на обратном пути из Пскова в Петроград. Распоряженіе дано о пропускѣ вас в этом направленіи". "Дорогой, — пояснял Гучков, — пришлось нѣсколько раз обмѣняться телеграммами"[113]. И мы имѣем в дѣлах Чр. Сл. Ком. отвѣтную телеграмму Иванова и вторую телеграмму Гучкова, "Рад буду повидать вас, — телеграфировал Иванов мы на ст. Вырица. Если то для вас возможно, телеграфируйте о времени пріѣзда". "На обратном пути из Пскова, — отвѣчал Гучков, — постараюсь быть в Вырицѣ. Желательнѣе встрѣтить вас Гатчинѣ варшавской ''. Вспомним, что думскіе делегаты выѣхали из Петербурга в 2 ч. 47 м. дня. Слѣдовательно, не раньше этого времени могли имѣть мѣсто сношенія между Гучковым и Ивановым.
Обратимся теперь к показаніям Иванова. Он говорит, что, дѣйствительно, имѣл намѣреніе проѣхать утром 2-го в Царское Село для того, чтобы переговорить с командирами запасных батальонов ("они могли освѣтить дѣло"), но "старшій из командиров стрѣлковых полков" по телефону "как-то неопредѣленно отвѣтил, что мой пріѣзд не желателен, что это вызовет взрыв". Тогда Иванов намѣревался ''на автомобилѣ" (т. е., очевидно, один) проѣхать на ст. Александровскую и повидать Тарутинскій полк. В это время Иванов получил телеграмму от Гучкова. Совершенно очевидно, что тогда он рѣшил перевести, в соотвѣтствіи с предложеніем Гучкова, свой "батальон" в Гатчину по дополнительной вѣткѣ через ст. Владимірскую. Приблизительно в это же время (нѣсколько раньше — около 3 часов) Иванов должен был получить телеграмму нач. воен. сообщ. в Ставкѣ ген. Тихменева, передававшую копію "высочайшаго" распоряженія вернуть войска, "направляющіяся (на) станцію Александровскую обратно (в) Двинскій район". "Соизволеніе" это получено было Рузским в первом часу ночи, т. е. за три часа до разговора его с Родзянко, и распространялось на всѣ войска, двинутая с фронта, как это устанавливает циркулярная телеграмма ген. Лукомскаго, переданная на фронт в промежуток между 2 и 3 часами ночи 2-го марта. "Вслѣдствіе невозможности продвигать эшелоны войск, направляемых к Петрограду, далѣе Луги и разрѣшенія Государя Императора вcтупить главкосѣву в сношенія с Гос. Думой и высочайшаго соизволенія вернуть войска обратно в Двинскій район из числа направленных с Сѣвернаго фронта, наштоверх, — телеграфировал Лукомскій, — просит срочно распорядиться, тѣ части, кои еще не отправлены, не грузить, а тѣ, кои находятся в пути, задержать на больших станціях. Относительно дальнѣйшаго направленія или возвращенія перевозимых частей послѣдует дополнительное указаніе". Сравним с этим офиціальным сообщеніем повѣствованіе Ломоносова о том, как 2-го днем с юга подходили "новые и новые эшелоны", и как Бубликов получал из Ставки на свои запросы "уклончивые отвѣты"!
Попытка Иванова проѣхать на ст. Владимирскую и вызвала примѣненіе железнодорожниками мѣр саботажа. "Проѣхав верст 12, показывал Иванов, — я прилег отдохнуть... просыпаюсь, стоим. Час стоим, два стоим, три". Это было на ст. Сусанино. Оказывается, поставили в тупик, согласно распоряженію: "никуда не пускать". Здѣсь Иванов получает приведенную выше телеграмму Бубликова ("очень сильную" — по его выраженію) о том, что он терроризирует желѣзнодорожных служащих, — "а с его же разрѣшенія ѣхал". Никакого террора Иванов не примѣнял, — сообщеніе о "разстрѣлѣ телеграфистов" сплошная чушь, порожденная взбудораженным настроеніем освѣдомителей. Иванов имѣл полное право написать Гучкову 9 апрѣля, что его "войска не имѣли никаких столкновеній"[114]. Был ли правительственный комиссар плохо вообще освѣдомлен, недовѣрчиво ли относился к миролюбивой тактикѣ "диктатора", находился ли под вліяніем революціоннаго пыла своего окруженія, но он старался воспрепятствовать проѣзду ивановскаго эшелона в Гатчину. За первой телеграммой послѣдовала другая, но уже "очень любезная", по мнѣнію Иванова: "Ваше настойчивое желаніе ѣхать дальше ставит непреодолимое препятствіе для выполннія желанія Е. В. немедленно слѣдовать (в) Царское Село. .Убѣдительно прошу остаться (в) Сусанино или вернуться (в) Вырицу". "Я ушел на Вырицу и тут рѣшил послать сообщеніе ген. Алексѣеву шифрованной телеграммой", — заключал Иванов. В то время эта послѣдняя телеграмма не была расшифрована "полностью" и давала повод для совершенно произвольных заключеній. В документах Ставки мы имѣем ее в расшифрованном видѣ. Иванов телеграфировал Алексѣеву в 1 ч. 30 м. на 3-ье марта: "До сих пор не имѣю никаких свѣдѣній о движеніи частей, назначенных в мое распоряженіе. Имѣю негласныя свѣдѣнія о пріостановкѣ движенія моего поѣзда. Прошу принятія экстренных мѣр для возстановленія порядка среди желѣзнодорожной администраціи, которая несомнѣнно получает директивы Временнаго Правительства". Редакція этой телеграммы стоит в нѣкотором противорѣчіи с помѣткой в Ставкѣ. что сообщеніе Тихменева о пріостановкѣ движенія эшелонов было вручено Иванову. Большого значенія отмѣченное противорѣчіе не имѣет, болѣе существенно то, что телеграмма, составленная на исходѣ 2-го марта, рѣшительно опровергает версію, развитую в воспоминаніях Ломоносова и усвоенную многими из послѣдующих исторических повѣствователей.
