Франсиско Луке - Луна доктора Фауста
Лопе, сложив ладони рупором, ответил замысловатым проклятьем и поспешил покинуть палубу. Насмешники почувствовали какую-то неловкость.
- Жалко его,- сказал Перес.- Ему не позавидуешь.
- Да уж! - поддержал его Веласко.- Поставь-ка себя на его место: приятно ли получить пинок в зад и слететь с должности, чтобы очистить место для какого-то сукина сына, вся заслуга которого только в том, что он немец?!
Гуттен, слышавший его слова, не обернулся, но закусил губу. Мурсия де Рондон вспомнил о его присутствии и стал мигать товарищам, чтобы те замолчали.
- Чего ради мне молчать? - не унимался, однако, Веласко.- Пусть дон Филипп слышит! Он знает, что я говорю истинную правду, а на правду нельзя обижаться.
Гуттен по-прежнему не оборачивался и не ввязывался в разговор. Мурсия де Рондон, покосившись на него, сказал медовым голосом:
- Ты не прав, друг мой. Наше предприятие затеяли германские банкиры Вельзеры: значит, у них есть все основания отдать предпочтение своим соотечественникам. Разве ты на их месте поступил бы не так? Представь, что экспедицию снаряжала бы Испания...
- А то не Испания! - пуще разъярился Веласко.- Индии принадлежат нам, и море - наше, и даже император - тоже наш!
Гуттен резко повернулся и взглянул ему прямо в глаза. Огромный кастилец побледнел, а товарищи его боязливо поежились под этим суровым взглядом.
- Веласко! - пересилив себя, промолвил Филипп.- Уже полдень. Ударьте в колокол.
И, не прибавив больше ни слова, стал следить за тем, как на нижней палубе солдаты упражняются в стрельбе из арбалета.
Когда зазвонил судовой колокол, участники экспедиции и команда каравеллы устремились с глиняными мисками к большим котлам, в которых дымилось густое варево без цвета и запаха.
Гуттен получил свою порцию и снова отошел на корму, присев на палубу рядом с Веласко, Инфанте и прочими кавалеристами. Некоторое время царило полнейшее безмолвие, нарушаемое только хлюпаньем и стуком ложек, а потом послышался голос Мурсии:
- Вот припоминается мне один случай, когда его величество Франциск Первый...
- Дерьмо твой Франциск! - громовым голосом перебил его Веласко.
- ...задумал сбежать из плена,- невозмутимо и самодовольно продолжал тот,- а я распознал его намерения и имел честь лично уведомить об этом нашего государя...
- Что же сказал наш государь своему верному наушнику и соглядатаю? - с полным ртом промычал Веласко.
После захода солнца каравеллы убрали паруса и легли в дрейф - голые их мачты напоминали деревья, с которых дыхание зимы сдуло последние листья. Луна была на ущербе и слабо серебрилась в черной воде. В душу Филиппа снизошел покой, когда голоса матросов смолкли и от носа к корме, от одного судна к другому полетели мелодичные звуки: трехструнные скрипки наигрывали то разудалые фанданго, в такт которым хлопали матросы, то какую-то тоскливую мелодию, постепенно замирающую в воздухе, точно призыв муэдзина.
Через два часа после наступления темноты раздался голос впередсмотрящего:
- Прямо по носу земля!
- Слава тебе господи! - дружным хором отозвались моряки, преклонив колени.
- Должно быть, Канары,- сказал штурман, вглядываясь в причудливые гирлянды дрожащих огоньков на горизонте.
С головной каравеллы передали: "Стать в виду гавани; к берегу не приставать".
Суда исполнили приказ и замерли на якорях на расстоянии в два аркебузных выстрела от Тенерифе.
Экипажам выдали двойную порцию мяса и вина.
- А я-то не мог понять, с чего это он так расщедрился,- пригубив и сплюнув, проворчал Веласко,- чистый уксус.
Незадолго до полуночи первоначальная веселость вдруг сменилась у всех вялой истомой. На корме кто-то стал перебирать струны лютни, и с адмиральской каравеллы ему ответила другая; начался их нежный, кроткий и степенный разговор. Над водой полетел звучный и печальный голос певца. Филипп не мог понять, на каком языке он пел - не то по-французски, не то по-испански.
- Это лангедокское наречие,- объяснил ему Рондон,- на нем говорят в Провансе. Меня выучил ему коннетабль Бурбон, который хотел стать королем всей Южной Франции.
Кем утрачена нить
Путеводная долга,
Тот не знает, как долго
И куда ему плыть.
Нить же эта
Вплетена в песнопенье. Кто ищет ответа.
Тот прислушайся к песне и пой,
И увидится путь, и у каждого свой.
Невыразимо печальный напев продолжал звучать. Мурсия вполголоса переводил:
- Речь идет о том, что праведники скоро воскреснут, а язычников настигнет кара...
- Подождите! - прервал его Гуттен.- Ему отвечают! Другой голос, столь же печальный, запел о жестоких владыках, о покинутых очагах, об огне...
- Это стариннейший рыцарский романс,- объяснил Мурсия,- его исполняли когда-то трубадуры.
Невидимый певец, находившийся на адмиральской каравелле, начал другую песню - в ней слышалось воинственное упоение.
- Да помолчите хоть минутку, Мурсия! Дайте послушать!
Погиб Монфор,
И с этих пор
В Тулузе гулянье,
И ликованье,
И процветанье.
Погиб Монфор.
И с этих пор
Искуплен былой позор.
Больше часа продолжалась эта перекличка, и к полуночи голоса и звон лютней стихли, но через несколько минут снова послышался перебор струн, игравших ту же мелодию, что и в самом начале, а с каравеллы Филиппа донесся ответ. Потом у самого борта громко плеснула вода, и тотчас безмятежность ночи сменилась тревожной суетой.
- Эй, Педро! Педро, где ты? - закричал кто-то.
- Человек за бортом! - грянул во тьме голос Спиры.- Шлюпки на воду! Отыскать его!
Четыре шлюпки, освещая темную гладь моря зажженными факелами, закружились на месте. Гуттен. напрягая зрение, глядел вниз.
- Вот уж подлинно: как в воду канул. Никаких следов! - крикнул Гольденфинген.
- Да куда же он мог деваться? - в недоумении спросил Гуттен.
- Дон Филипп! - окликнули его с борта адмиральского корабля.Поднимитесь ко мне!
- Сейчас! - ответил Филипп и по шторм-трапу соскользнул за борт.
На каравелле Спиры царила сумятица: несчастный Педро упал в воду не по несчастной случайности, но желая покончить с собой.
- Это он играл на лютне,- шепнул кто-то на ухо Филиппу.
- Вот ведь странность: он никогда особенно не томился и не грустил...
- Скорей наоборот: сегодня он был особенно весел и впервые за все это время взялся за свою лютню. Никто и помыслить не мог о том, что у него на уме такое. Зачем понадобилось сводить счеты с жизнью нашему Педро?
Хорхе Спира был вне себя.
- Кто пел на вашем корабле? - спросил он Гуттена.
- Понятия не имею. По правде говоря, я не интересовался этим.
- Прикажите разыскать и немедля доставить ко мне! Хуан де Себальос, посланный Спирой, вернулся и доложил:
- Никто не знает! Кого я ни спрашивал, никто не может дать ответ!
В пляшущем свете факелов изуродованная щека Спиры выглядела особенно зловеще. Гневно он повернулся к Филиппу:
- Сколько человек из команды умеют играть на лютне?
- По крайней мере половина...- растерянно отвечал тот.
- Ну хорошо...- прошипел капитан-генерал,- завтра утром, до выхода в море, вы доложите мне, у кого из ваших людей ухо без мочки!
- Что? - переспросил вовсе сбитый с толку Филипп.
- Я желаю, чтобы вы лично удостоверились, есть ли среди ваших людей такой, у кого ухо со сросшейся мочкой и кто из-за этой особенности не может носить серьгу!
Гуттен в полнейшем недоумении вернулся на свой корабль.
На рассвете его люди сошли на берег: Гуттен поручил им разузнать, не заходила ли в порт Тенерифе каравелла Федермана.
Ее исчезновение вселило в его душу самые мрачные предчувствия. На пирсе к нему подошел Спира:
- Ну, дон Филипп, есть ли у вас на судне люди без мочек?
- Есть! - ответил Гуттен в полнейшей растерянности.- Таких нашлось сорок семь человек.
- Проклятье! - зарычал Спира и решительным шагом направился в город.
- Нет, ваша милость, такое судно, как вы описываете, к нам не заходило,- сказал ему алькальд.- А миновать нас никак невозможно. Если бы он пристал к любому из составляющих наш архипелаг островов, мне тотчас бы донесли. Вот сводка, полученная три дня назад: о корабле вашего товарища там нет ни слова. Совершенно ясно, что он затонул.
Теперь, когда гибель Федермана была представлена ему со всей непреложностью, глубокая скорбь овладела Филиппом.
- Бедный Клаус! Я и представить не мог, какая судьба ему выпадет!
- Пути господни неисповедимы,- заметил Спира.- Завтра отслужим еще одну мессу за упокой его души.
- Господа! - обратился к ним, вынырнув откуда-то, Мурсия де Рондон.Мы можем легко пополнить нашу экспедицию и набрать две сотни человек взамен тех, кто оказался так суеверен и сбежал в Санлукаре. На Канарах обретается множество солдат, которым надоело гоняться за неуловимыми туземцами. Все они горят желанием плыть в Венесуэлу.
Двести человек были набраны из числа испанцев, размещенных в Тенерифе. Гуттен сделал им смотр.
